Химеры Хемингуэя

— Моя дорогая, даже не думай принять мои слова за эпитафию — брак ничего не меняет, кроме, быть может, количества бриллиантов у тебя на пальцах и, будем надеяться, количества нулей у тебя на счете. И все же, я думаю, важно, чтобы замужняя девушка сказала кое-что девушке, которая только собирается пройти через это суровое испытание. Мой первый совет: добиться взаимного доверия, потому что если он не будет тебе доверять, чертовски сложно будет его обманывать. Он, конечно, тоже будет тебя обманывать. Вот почему доверие должно быть взаимным: если он не будет считать, что ты доверяешь ему, он заподозрит, что причина твоей слепоты к его интрижкам — в безразличии к нему самому. Мой второй совет: не беременеть от другого мужчины — разве только твой муж сам пытается сделать тебе ребенка, а ты считаешь, что у другого мужчины гены получше. Муж никогда не поверит, что его средства предохранения дали сбой, но при этом никогда не усомнится в происхождении младенца, чья внешность польстит его наследственному эго. В-третьих, если тебя когда-нибудь застанут в компрометирующей ситуации, иди на компромисс: пускай у тебя будет что-нибудь стоящее, дабы предложить ему в нужный момент, — такое, что поможет ему простить, попытаться оправдать или почувствовать себя в достаточной мере отмщенным за непредусмотренный износ твоего тела. (Считай, тебе повезло, что выходишь за бизнесмена; художники, как Саймон скоро узнает от своей очаровательной молодой жены, не настолько уверены в своих желаниях, отчего компенсация бывает затруднительнее, чем она того заслуживает.) И последнее, моя дорогая: теперь никто не чинит сломанную кухонную технику — и так же не починишь современный брак. Поэтому, если девушка не хочет обречь себя на поиски нового мужа с частотой поломки блендера, она не должна слишком часто им пользоваться. Чаще обедай вне дома, тогда можешь рассчитывать, что твой «остерайзер» [22]прослужит дольше, чем если в тебе вдруг проснется американская любовь к семейному уюту и яблочным пирогам. За всю жизнь у меня был только один блендер и один муж, потому что меня кормит профессиональный шеф-повар, а мужчины, за которыми я не замужем, обеспечивают почти все остальное. То, о чем не знает мой муж, только на пользу нам обоим. А теперь я хочу поздравить тебя с грядущим замужеством за моим большим другом Саймоном Стикли. Я его знаю очень близко и могу лишь сказать, что вы прекрасно друг другу подходите.

Даже бармен настоял на том, чтобы выпить за это, что и сделал, вновь наполнив свой стакан виски. Похоже, он уже относился к Анастасии с тем же уважением, что и к Кики, то есть крайне уважительно. Он смешал еще кувшин «Лонг-Айленда» за счет заведения и наполнил всем бокалы.

— Спасибо, — сказала Анастасия. Она посмотрела на Кики, потом на Мишель. Мишель выглядела больной. — Что случилось? — Не успела Мишель ответить, Кики предложила допить и продолжить где-нибудь еще.

— Но как нас найдут остальные? — спросила Лара, и это был первый звук, который она издала за вечер, не считая приступа кашля, одолевшего ее, когда Кики усадила ее рядом с Мишель на заднее сиденье «порше» на пути в «Каждый за себя».

— Может, вы с Мишель хотите остаться, а мы поедем первыми? — предложила Кики.

Это вызвало еще один приступ кашля, сквозь который прорывалось по одному-два слова, вкупе изъявлявшие готовность проследовать за Кики, если потребуется, хоть до Фортуны. Но Мишель оборвала эту резолюцию, сказав:

— Они не приедут.

— Не приедут? — спросила Анастасия Кики, потом добавила: — Спасибо.

— Они, наверное, нас ищут, — сказала Мишель.

Кики посмотрела на часы, мужской хронограф странной необтекаемой формы, который тем не менее якобы побывал на Луне на запястье одного ее знакомого астронавта:

— Нечего беспокоиться. У них осталось еще полчаса в «Великой герцогине».

— Я не понимаю, — сказала Лара.

— У вас есть сигареты? — спросила Анастасия. Кики кивнула. Ловким движением заядлого курильщика Стэси извлекла сигарету из предложенной Кики пачки, прикурила у бармена, выдохнула.

— Ты же бросила, — напомнила Мишель.

— Только для Саймона.

— И?..

— Его здесь нет.

— Ты имеешь в виду, здесь нет Жанель?

— Без разницы.

По этим словам Мишель поняла, что ее дорогая подруга напилась. Анастасия могла сбить с толку почти любого: у нее была такая тренированная дикция, что иностранцы обычно принимали ее за англичанку, и даже сильная интоксикация почти не сказывалась на мастерском обращении ее гибкого язычка со словами. Но, по опыту Мишель, когда Стэси перебарщивала со спиртным, у нее начинали заплетаться мысли. Мишель, разумеется, многое поняла, когда Стэси сказала одно, имея в виду другое, и вряд ли об этих вещах стоило знать малонадежным людям вроде Кики Макдоналд. Мишель сознавала, что Кики способна рассказать кому угодно что угодно только собственного развлечения ради. (Весьма проницательно с ее стороны: Кики выдала мне всю историю без купюр двумя днями позже на свадьбе, а много времени спустя, когда я сам не был уверен, точно ли помню, смогла в подробностях воссоздать сцену, которую вы сейчас читаете.)

— Может, поедешь домой? — спросила Мишель Анастасию, — раз уж больше никто не придет?

Анастасия выдохнула дым ей в лицо.

— Нет, — сказала она и повернулась к Кики. — Куда?

— На партию в покер, естественно. Будешь учиться блефовать.

— Азартные игры вне закона, — сообщила им Лара, которой вбили это в голову на курсах по ценным бумагам.

— Там, куда мы едем, — заявила Кики, выталкивая всех за дверь, — абсолютно все вне закона.

На Саймона там не наткнешься. Саймон даже не позволил стриптизерше, которая показывала нам свои прелести, пока мы ели стейки, сесть к нему на колени и с ним поиграть. По-видимому, ее представление, заявленное в программе как литературное, являлось вольной интерпретацией набоковской «Лолиты», только у этой нимфетки были седые корни волос и имплантаты, не позволявшие ей снять подержанную школьную форму без изрядной порции смазки. Избавившись от одежды, она стала передвигаться лучше, хотя груди ее вели себя несколько самостоятельно, из-за чего казалось, что она выступает с багажом. Гумберт Гумберт огорчился бы — как, впрочем, надо отдать ему должное, и Саймон. Лишь капитан со своими бутафорскими медалями на груди был покорен атакой силикона со всех фронтов, в то время как реплики Лолиты из последней киноверсии превратились из намеков в алогизм — перемена неуловимая, это правда, — в исполнении светски пронзительного голоса стриптизерши.

Вот таким манером она и пробиралась вокруг стола. Взгромоздилась на колени к Донателло, сместив при этом его катетер настолько, что старику пришлось пропустить свадьбу вследствие срочной госпитализации. Разлеглась на коленях у Брэда и Теда, пока они не вытолкнули ее кончиками пальцев. Переместилась к ЛаСартру К. Бенедиккту, куратору отдела искусства геев и лесбиянок в ПоМоМи (так любовно, хоть и несколько несуразно называли Музей постмодернистского искусства). Тот, несмотря на титанические усилия, так и не смог стать геем и конце концов решил, что, скорее всего, просто является лесбиянкой-транссексуалом. Поэтому он изо всех сил дразнил груди стриптизерши, пока она извивалась и гладила его симпатичное лицо.

Наконец она добралась до меня. Я уже был настолько хорошо знаком с процедурой, что не требовалось смотреть. Саймон дал мне гранки романа Анастасии, и когда стриптизерша взобралась ко мне на колени, я был полностью погружен в чтение.

— Прочитаешь мне сказку на ночь? — прошептала она, царапая книгу накладными ногтями. — Только непристойное. — Я не знал, что ответить. Как любая честная книга, эта была непристойна, и тот факт, что автором ее была Анастасия, добавлял роману порнографичности заглядывания в ее обнаженную душу. Как я мог сказать об этом стриптизерше? Как я мог объяснить, что моя эрекция не имеет отношения к профессиональным движениям ее зада? Я сдался. А что было делать? Она знала, что я кончил, но вряд ли поняла, почему. Она оставила меня с моей тайной неприятностью, прикрытой салфеткой, — жизнь моя была так бесцельна, что даже струя спермы не имела направления.