Вторая невеста

— Мама! — нетерпеливо прокричал из комнаты женский голос. — Кто там?

— Это ко мне! — заорала толстуха и объяснила Федору: — Дочка с внуками! Ленка.

— Где мы можем поговорить? — спросил он.

— А все-таки по какому делу?

— Двадцать два года назад вы написали заявление об изнасиловании…

Федор с трудом сдержал улыбку — глядя на Веру Алексеевну, трудно было предположить, что она стала жертвой насилия, пусть даже много лет назад.

— Тише! — замахала руками Вера Алексеевна и испуганно оглянулась на дверь в комнату. — Я ж его забрала! Никаких претензий! Господи, вы что, хотите открыть дело? Имейте в виду, я откажусь!

— Давайте поговорим, Вера Алексеевна. Это очень важно.

— Даже не знаю… Сейчас! У меня ключ от соседей, подождите!

Она развернулась и побежала в глубь квартиры. Вернулась через две минуты, запыхавшаяся, держа в руке ключ.

Соседская квартира оказалась на три этажа выше, и по лестнице Вера Алексеевна пробежала как молодая девчонка, томимая любопытством. Федор с трудом поспевал за ней.

Упав на диван, она выжидательно уставилась на него. Он принес стул от обеденного стола и уселся напротив.

— Имейте в виду, я ничего вам не скажу! — заявила Вера Алексеевна, глядя на него исподлобья, собрав рот в узелок, что свидетельствовало о решимости.

— Я еще ни о чем не спросил, — произнес Федор.

— Все равно не скажу!

— Павел Зинченко умер, Вера Алексеевна.

— Как умер? Павлик умер? — вскрикнула она. — Но… как же это? Он же совсем молодой! Почему?

— Одна из версий — самоубийство.

— Павлик? Самоубийство? Ни за что не поверю! Павлик был такой, он любил жизнь! — Она всхлипнула и закрыла лицо руками.

Федор отправился на кухню, нашел чашку, набрал воды из-под крана. Женщина пила, громко глотая, захлебываясь, вода текла по ее груди.

— Вера Алексеевна, вы написали заявление об изнасиловании… — повторил он.

— Да не было изнасилования! — крикнула она отчаянно. — Не было! Я, дура… написала, а потом опомнилась и забрала.

— А что было?

— Господи, ну зачем это вам? Было и быльем поросло! Зачем ворошить?..

— Есть еще одна версия — убийство, и, возможно, корни его уходят в прошлое. Вы одна из тех, кто знал Зинченко… близко. Мы опрашиваем всех.

— Убийство?! Но кому понадобилось убивать Павлика? Конкуренты?

— Мы не знаем, Вера Алексеевна. Пожалуйста, расскажите, что произошло двадцать два года назад.

— Даже вспоминать не хочется, до сих пор стыдно. — Она вытерла лицо подолом безразмерной майки, шмыгнула носом. — У меня был дружок Стас, я его любила без памяти, а он оказался дрянь человек. И не маленькая была, двадцать семь лет дуре, а головой своей не думала. Он из себя видный такой, женщины на улице оглядывались. Не работал, жил в моей квартире… У меня тогда другая была, однокомнатная, в центре. Я на рынке торговала. А однажды привел домой мальчика, говорит, сосед по дому, случайно встретились. Это был Павлик Зинченко. Красивый, хорошо одетый, совсем молоденький, ему тогда не больше семнадцати было. Сели мы ужинать, он ему водки подливает. А Павлик уже никакой, видать, без привычки. Потом Стас вызвал меня на кухню и говорит, что батя у Павлика большая шишка, директор автохозяйства, и он придумал, как развести его на бабки. Якобы я напишу заявление, будто он меня изнасиловал, а батя заплатит, чтоб сынок не загремел на зону. И я согласилась, до сих пор как подумаю… Господи! Ну, дурища! Стыдно вспомнить!

Короче, положили мы его в кровать, я рядом прилегла, обняла его, а он лыка не вяжет, даже не понял, бедняга, что происходит. Стас щелкнул нас мыльницей несколько раз, потом растолкал Павлика, крик поднял с понтом, якобы ревнует. Павлик только глаза таращил как телок.

Ну, пошли мы со Стасом на другой день, и я написала заявление, что Зинченко, значит, меня изнасиловал. Идем домой, а Стас радуется, говорит, машину присмотрел, иномарку, можем теперь в Крым махнуть или вообще за границу, в Египет или Турцию.

Тут я просыпаться стала… Господи, думаю, да что ж я, сучка, наделала? Я ж человеку жизнь испортила! А вдруг откажется его батя платить? И пойдет мальчик на зону из-за меня? Из-за этого говнюка жадного? В Крым он, зараза, собрался на ворованные деньги! И такое меня зло взяло, куда любовь делась! Как пелена с глаз спала.

Пошла в ментовку на другой день и забрала заявление. Сгребла вещички Стаса и выставила за дверь. Он рыпнулся, угрожать стал, ну да меня голыми руками не возьмешь! Я девушка крепкая была, меня только любовь в бессилие вгоняла, а как кончилась любовь, так я сразу в себя пришла. Взяла топор, говорю: «Попробуй тронь!»

Потом пошла к дому Павлика, дождалась, пока он выйдет, и говорю: «Забудь про заявление. И прости». И ушла. А он пришел на другой день, принес конфеты, цветы. Я накрыла на стол, достала вино… Одним словом, остался он у меня.

Вера Алексеевна вытерла слезы, смотрела мимо Федора, улыбалась растроганно, вся в прошлом.

— Целый год у нас продолжалось, представляешь? Он правильный был, честный, человека смолоду видно. А потом я встретила своего будущего мужа и сказала Павлику, что выхожу замуж. А он мне и говорит: «Выходи за меня!» Я даже рассмеялась. На том и расстались. Тосковала я — не передать, сердце ныло, даже к дому его ходила, чтобы хоть одним глазком взглянуть. А где-то через год встретила его. Я уже Ленку носила, страшная стала — большая, в пятнах, отекшая, едва ноги передвигала. А он с девочкой был — такая небольшая, черненькая, в очках. С короткой стрижкой, на мальчика похожая.

Остановился он… Знаешь, есть мужики — как идет с новой бабой, так и не кивнет тебе, а Павлик не такой был. Остановился, поздоровался. А она присела в реверансе передо мной — вроде как шутит, — и назвала имя… чудное такое… до сих пор помню. Ме-ли-сен-та! А он на мое пузо нет-нет да и зыркнет, покраснел весь, смутился.

Я потом оглянулась — смотрю, он шагает крупно, сам из себя большой, широкоплечий, а она рядом прискакивает, на один его шаг — ее четыре приходится, за руки держатся. И так мне горько стало, думаю — дура я стоеросовая, зачем его отпустила? Ну и подумаешь, разница в возрасте чуть не десять лет? Кто сейчас на это смотрит?

Иду, реву, слезы так и катятся… ведь любила я его. И он меня, а я своими руками его оттолкнула. Муж у меня хороший, а только никогда ничего похожего с ним не повторилось. Иду и думаю, что ничего у них не получится, уж больно разные — он простой, а она, видать, другой породы, и одета дорого, и держится свободно. И имечко! Мелисента! Надо же такое придумать…

И с тех пор я ни разу его больше не видела. Даже решила, может, уехал из города, он сильный был, ничего не боялся. Из таких пираты получались когда-то… или путешественники.

Вера Алексеевна замолчала. Слезы катились у нее из глаз, она их не замечала. Толстая некрасивая женщина с красным лицом в бесформенной одежде…

Федор снова отправился на кухню.

— Так и жизнь прошла, дочка выросла, сынок Петечка, двое внуков… — сказала Вера Алексеевна, и в голосе ее звучало удивление, словно поразилась она быстротечности времени. — А ты женат?

Федор покачал головой — нет.

— А чего так? Не встретил? Или думаешь, еще успеешь? Смотри, прощелкаешь. Хочешь, с Ленкой познакомлю?

Усевшись в машину, Федор позвонил Астахову, чтобы поделиться полученной информацией. Капитан был страшно занят, о чем тут же сообщил ему. Он это проигнорировал и приказал:

— Бери карандаш и пиши!

— Я запомню! — сказал Коля. — Давай по-быстрому.

— Готов? Тогда пиши. Номер один. Вера Алексеевна Врублева, жертва изнасилования, припомнила, что видела Зинченко с девушкой по имени… пишешь? Ме-ли-сен-та. Написал?

— Чего? Иностранка?

— Нет, наша. Я думаю, имя она придумала себе сама, была принцесса с таким именем…

— Ты что, издеваешься? Какая, к черту, Мелис… тьфу! Она тут каким боком?

— Как звали бывшую подругу Зинченко, которая обеспечила ему алиби?