Бог огня

Несколько человек в черном нависают над голой девчонкой, а один, тоже в черном, с коротким светлым ежиком на квадратной голове, сидит в стороне от компании в восхитительно мягком кожаном кресле, тоном с креслом почти сливаясь. Однако растворенность черного в черном не помешала сержанту уловить этот жест: человек кинул руку за пояс, и оттуда, из-за поясного ремня, в руку впрыгнул пистолет.

В ответ на это движение сержант выстрелил наугад и увидел, что попал.

Голова у парня вдруг раскололась, как кокосовый орех в рекламном ролике про шоколадку "Баунти", а из разлома брызнуло на мебель что-то скользкое, бело-желтое и осело на черной коже, как плевки голубиного помета.

— Вот черт, это ж мозги, — пробормотал сержант. — Достанется теперь от капитана за порчу мебели.

Легонько — для; острастки — попинав мыском ботинка послушно распластавшихся на полу, лицом вниз, обитателей квартирки, он медленно обвел глазами поле боя.

Взгляд его наконец приплыл к черному дивану, забрызганному мозгами.

— А неплохой был выстрел! — покачал головой сержант.

Вернувшись домой, Б. О. нашел на кухонном столе записку.

"Пока ты ходил по шлюхам, позвонили с работы — там у них какой-то пожар..."

Б. О. вздрогнул, поднес записку к глазам.

"...пожар. Ах, извини, я совсем забыла, как ты реагируешь на это слово. Хотела сказать, что работы навалом. Где меня искать, ты, скорее всего, знаешь — я там частенько пряталась, когда ты ходил за мной следом".

Конечно, он знал — двухэтажный дом в Замоскворечье, в переулке, который он про себя сразу назвал Пьяным: шел переулок в глубь квартала от трамвайных путей так неровно и нетвердо, точно хлебнул лишнего. Сбоку к желтому дому примыкал крохотный палисадник с лавочкой и помпезной чугунной урной, в нем было очень уютно — оттого, скорее всего, что палисадник накрывала тень старого каштана.

Прошлой ночью Бася, кстати, вспоминала и каштан, и урну, и саму мастерскую, располагавшуюся на втором этаже. Когда-то дом был жилым, и в каждом из трех подъездов имелось по четыре просторных квартиры, но теперь в них размещались офисы со стальными дверями, кодовыми замками, решетками и прочими аксессуарами цивилизации, и только, наверное, в мастерской все сохранилось: двери с медными ручками, тяжелые оконные рамы с массивными шпингалетами, подпирающий потолок пенал камина.

Он спрашивал:

— А чем занимаются в этой мастерской люди?

И она отвечала:

— О-о-о, это сложное дело, они занимаются драматургией, но совершенно особой, площадной.

— Площадной?

— Ты помнишь, несколько лет назад был "Марш зверей"?

Он смутно помнил: по центральной улице торжественно двигалась странная, поразительно живописная колонна, и кого там только не было — кажется, весь зоопарк вышел на манифестацию: медведи, лошади, слоны, ослики, верблюды, собаки, — животные понуро тянулись в направлении Красной площади, намекая глазевшим на шествие зевакам: ребята, вы что-то перепутали, это мы — звери, зачем вы забираете от нас наше зверство?

— Да, симпатичная была демонстрация.

— Это мы ее делали. И массу других площадных спектаклей.

— Выходит, ты по профессии массовик-затейник?

— Что-то в этом духе...

В конце записки — число и подпись. Б. О. подсунул листок под пепельницу, налил кофе, потянулся за сахарницей, но рука зависла на полпути: он обратил внимание на число.

— Сорок дней? — неуверенно произнес он и добавил после долгой паузы: — Да, как раз сегодня.

Поднес чашку ко рту, глотнул — кофе совершенно остыл.

Значит, он достаточно долго просидел вот так, погрузившись в транс. Он медленно цедил кофе, не чувствуя вкуса, и смотрел в окно, где, вжавшись в угол подоконника, сидел нахохлившийся голубь, бессмысленно крутивший крохотными пуговичными глазами, — в механическом движении неживых каких-то, бутафорских глаз было что-то гипнотическое.

— Думаешь стоит поехать?

Голубь сунул голову под крыло.

— Это, брат, не выход, — мрачно откликнулся на жест голубя Б. О.

Он машинально допил кофе, потом тщательно брился, облачался в свой темный костюм, смотрел в окно: машина на месте, возле "ракушки", это хорошо. Он сполоснул чашку, не замечая, что слишком сильно пущенная пушистая струя подмачивает низко съехавший манжет рубашки.

Он долго выезжал из плотно забитого транспортом центра и очнулся от странного транса, который Охватил его под пустым взглядом голубя, только в районе Косино. Над головой висел рассеивавшийся мельчайшей пудрой дождь, а небо было шершаво, низко и серо, как будто выстелено асфальтом. Где находится могила, он в общих чертах себе представлял. Сразу по приезде в Москву он навел справки, выяснил нужный телефон и, представившись товарищем по работе, спросил, где Сашу искать. Тяжелый женский голос, медленно, как каменные глыбы, ворочая слова, подробно объяснил, где именно: по асфальту до поворота налево, там по тропке, вдоль металлического сетчатого забора, до старой сосны, на которой висит скворечник, вот под той сосной Саша и лежит, заблудиться трудно, в этом углу кладбища всего одна такая сосна.

Б. О. увидел сосну издали и двинулся, петляя между плотно сгрудившимися оградами, на этот ориентир, на ходу скользя взглядом по могильным камням, и в памяти невольно оседали высеченные на них фамилии.

За этим занятием он не заметил, как оказался поблизости от свежей ограды и увидел, что на этом окраинном участке кладбища, уютно накрытом шевелящимися тенями крон, он не в одиночестве. Остановился, хотел было повернуть назад, но было поздно. Нет, уйти уже не удастся.

Б. О. огляделся в поисках места, где можно было бы укрыться от взгляда женщины. Метрах в пятидесяти у старых могил с покосившимися крестами бродил неопределенного возраста человек в совершенно вылинявшем и настолько ветхом плаще, что он казался сшитым из прокисшего молока. Человек умещался в этом наряде целиком, от подбородка до пят, и потому такой маленькой, детской выглядела его голова с оттопыренными розовыми ушами. Следом за ним брела всклокоченная собака с голодными глазами.

Поздно, подумал Б. О., наткнувшись на взгляд женщины, сидевшей за оградой на маленькой лавочке.

Она выглядела моложе, чем он думал, — голос в телефонной трубке принадлежал глубокой старухе, а здесь сидела миниатюрная женщина лет пятидесяти с открытым лицом, ласковым и очень домашним, — наверное, она хорошая мать, подумал Б. О.

Она смотрела спокойно, пристально; в ее светлых глазах стояло выражение отрешенности — такое часто можно различить во взглядах женщин, сидящих у могил. Нет, уйти уже не удастся. Б. О. направился к ограде.

— А в скворечнике никто не живет, — неожиданно приветствовала его женщина. — Это Коля его повесил, муж Сашиной сестры, чтобы Саше веселей было. Когда птицы рядом, все не так одиноко, правда?

— Да, — с трудом произнес Б. О. — Не так.

— Вы ведь к Саше? — спросила она. — Сегодня сорок дней.

— Я знал его по работе.

— Это хорошо. — Она отвела взгляд. — Ах ты господи, забыла... — потянулась к хозяйственной сумке, висящей на столбике ограды. — Да вы проходите, проходите.

Он вошел в ограду и молча следил за тем, как она выкладывает на столик хлеб и колбасу, завернутые в салфетки, достает банку с маринованными патиссонами, огурец, лук, бутылку водки, стограммовые граненые стаканчики, несколько рыжих тонких свечек.

— Позвольте мне, — пришел он на помощь женщине, безуспешно пытавшейся неумелой рукой отвернуть пробку.