Сердце статуи

— Здесь какая-то изощренная игра, но пока я не вижу смысла. Если Золотцев покрывает друга…

— И его же разоблачает, подбрасывая улику?

Федор Платонович заворочался в кресле, как медведь, и закурил свою «приму».

— Муторное дело. Но захватывает.

— Вы азартный человек, Федор Платонович?

— Есть грех. И ведь я почти свидетель, эпизод случился почти в моем присутствии — и тишина… Ну что, устроить вашим друзьям очную ставку?

— Выкрутятся. У них взаимное алиби, а Надя не сможет никого по-настоящему опознать, ведь она, в сущности, видела только маску.

— Все равно, Максим Николаевич, надо действовать, опередить убийцу. Ну, хоть поглядим, в каком направлении врать станут… прорвется ли ненависть, прямо скажу, исключительная. Тем более, заметьте, сговор (ежели он имел место) уже дал трещину, — Федор Платонович взял в руки маску, отливающую розоватым лоском под светильником, и припрятал в тот же потрепанный портфельчик с «лунной» одеждой. — Если удастся — на завтра вызову.

— Сюда, Федор Платонович! Ведь расследование неофициальное. И Голицыны, чуть что, рядом.

— Да, я обратил внимание, когда к вам шел. Почему брат не на работе?

— Понятия не имею. Там вроде строго… Вчера вечером приехал.

— До вашей находки?

— Свет на веранде зажегся позже. А так… кто его знает.

— Так узнайте. И вот еще: адрес работы.

— Будет исполнено.

24

Я проводил следователя, на крыльце задержался: под дубом напротив «девы с юношей» стоял Андрей. Ко мне спиной, белая майка, белые шорты. Если бы он прикрыл лицо маской… да ну, он высокий, как и сестра; оба в генерала, должно быть.

Он, наверное, почувствовал мой взгляд, резко обернулся, мы уставились друг на друга. Красивый парень и, судя по всему, одинок. Странно. Господи, да что в этой действительности, в больном этом мире не странно!

Я рукой махнул, он двинулся к изгороди, легко перепрыгнул — путь проторен — подошел.

— Добрый день. А Надя где?

— В магазин ушла.

(В этом плане у меня пока что забот нет — стратегические запасы консервов… да и аппетита нету).

— Пойдемте ко мне? Поговорить надо.

Он пожал плечами и последовал за мной в дом.

— Коньяку не хотите?

— Нет.

— Андрей, а почему вы, извините за любопытство, не на службе?

— С сегодняшнего дня в отпуске.

Ага, отпуск взял, чтоб сестру от меня охранять.

— А что у вас Котов делал?

— Убийцу ищет.

Андрей быстро, будто украдкой, взглянул на фотографию трех товарищей, так и лежащую на столике под лампой. Встряхнул головой, откидывая назад волосы — внезапная нервная дрожь. И я вдруг бессознательно задал вопрос, который давно должен был задать «товарищам»:

— Кто же нас сфотографировал?

Он ответил кратко:

— Я.

— Вы? Вы были в нашей компании?

— Бог миловал.

— Да что такое? У нас тут оргии устраивались? Жертвоприношения совершались?

Андрей усмехнулся и промолчал.

— Ладно, мы не властны в своих симпатиях и антипатиях. Но помочь мне — в ваших интересах.

— Это почему?

— Потому, что ваша сестра невольно оказалась связанной со мною.

— Невольно? — повторил он с гневом.

— Да, я неправильно выразился: она сделала выбор по своей воле. Наверное, я полюбил ее, но — поймите! — ведь не принуждал!

— Да вы не знаете, что такое любовь.

— Не знаю, потому что не помню. Но такую девушку — просто так, от нечего делать — я б обманывать не стал, уверен.

— А я не уверен.

— Да зачем, Господи?..

— Хотел бы я это выяснить.

Странная пауза повисла меж нами, я схватился за фотографию.

— Пожалуйста, расскажите, как это произошло?

— 1 мая я приехал копать огород. Один. Работал в саду. Вы позвали из окна мастерской: щелкни, мол.

— Мы были на «ты»?

Он кивнул.

— Ну, поднялся и сфотографировал.

— Как я понимаю, мы были без женщин?

Он опять кивнул.

— И что делали?

— Этот маленький, — Андрей кивнул на фотокарточку, — кричал, что желает запечатлеться с нетленными творениями.

— Очень даже тленными. Взгляните внимательно, Андрей, вон приоткрыта дверца в кладовку. Там статуя, видите краешек, гипсовую руку? Что это было, знаете?

— Не обратил внимания. А в чем дело?

— Почему-то она мне кажется знакомой, как будто я ее помню.

— Памятник вождю, с колыбели помним.

— Обнаженная женская рука, видны только локоть и кисть.

— Девушка с веслом, у нас такая в скверике возле станции стоит.

Я подумал, вспоминая.

— Да нет, другая рука, более тонкая и в другом положении, приглядитесь.

— Ну и что?

— Меня это мучает, все гляжу… Эта дверца… словно приоткрыта в тайну, словно там кто-то прячется.

Андрей вздрогнул и откинул волосы назад. Я спросил еле слышно:

— Может, Вертоградская прячется?

— Она позже приехала! — вдруг выпалил он. — Черт, вы меня совсем загипнотизировали.

— Позже? Значит, вы ее видели?

— Вечером. Ваши приятели уже отчалили.

— Вы разговаривали с ней?.. Андрей, прошу вас! У меня жизнь от всего этого зависит.

Он заговорил попросту, прямодушно (так показалось мне), без вымученной враждебности:

— Вряд ли это можно назвать разговором. Я прореживал малину у штакетника. Послышались шаги, такое быстрое цоканье.

— Босоножки на каблучках?

Он взглянул на меня мельком и отвел взгляд.

— Кажется… Мне запомнился серебристый плащ, как рыбья чешуя. Девочка поднялась к вам на крыльцо, помахала мне рукой и сказала: «С праздничком!»

— А вы?

— Ну, я соответственно: «И вас тоже!»

— И все?

— В общем все.

— А в частности?

— Не было никаких частностей.

— И все-таки?

— Я подумал, помню, что она слишком молода для вас.

— А для вас?

— Максим Николаевич, ваша любовница убита, а не моя.

— Она произвела на вас сильное впечатление.

— С чего вы взяли?

— У вас даже взгляд смягчился, голос: «Девочка поднялась…» И вы скрыли в прошлый раз, сказали: «С любовницами вашими не знакомился».

— Я и не знакомился.

— Но встречу эту скрыли. Почему?

— Если вам так угодно трактовать мое поведение… — Андрей утомленно пожал плечами, полузакрыл глаза. — Пожалуй, в ней было нечто завораживающее. Точнее — порочное. Тихий такой, дразнящий смех, глаза огромные, немигающие, как у змейки.

— Один человек назвал ее ведьмочкой.

— Подходит. Это ведь из Гоголя, кажется?

— Да, панночка. В гробу летала, напугала Хому Брута до смерти.

— Меня не напугала, но я ее запомнил.

— А дальше?

— Она позвонила в дверь, вы открыли.

— Позвонила? Значит, у нее не было ключа.

— А что, это так важно?

— Не знаю… Вы ее видели в четверть одиннадцатого…

— Да ну. Часу в восьмом.

— Нет, я имею в виду 10 июня.

— Послушайте, она действительно убита?

— Я нашел ее вещи — одежду, обувь, сумочку.

— Где?

— Мы в детстве говорили: у тебя на бороде.

— Не понял.

— Извините, шуточка. Пока не скажу.

Он что-то усиленно соображал, лицо потемнело. Всю ночь буду следить за дворянским дубом, и если он полезет в дупло… тут-то его и застукаю.

— Ну, я ей открыл дверь.

— Вы же, говорят, были без сознания.

— 1 мая.

— Она сказала: «Не ожидал? А я назло приехала!» Вы засмеялись и впустили ее в дом. Все.

— Господи, до чего ж все нелепо и абсурдно!

— Вот уж да! Буквально через месяц вам понадобилась моя сестра.

Определенно, он какой-то фанатик. В его любви и преданности есть нечто исступленное.

— Андрей, вы ведь до преступления не знали о нашей сваязи?

— Меня не было в Змеевке почти две недели.

— И про Вертоградскую Наде не говорили?.. Ответьте, или я у нее спрошу.

— А почему я должен был скрывать ваши похождения? — огрызнулся он, как мальчишка.

— Вы так интересовались жизнью соседа, что даже сестру проинформировали?