Частное расследование

— Рагдай! Поди сюда. Ну что, псина? — Турецкий ласково потрепал пса за холку. — Я думаю, если они к нам не идут, так мы пойдем к ним, а? Помнишь, «если гора не идет к Магомету, то Магомет сам идет к горе».

Рагдай моргнул, словно соглашаясь с хозяином.

— Не знаю уж, как тебе, а мне с этим миром все ясно… Или почти все…

Рагдай положил морду на колени Турецкому и замер.

Так, замерев, они просидели долго, может быть, час или два.

В памяти Турецкого всплыли вдруг спокойные и вместе с тем чуть-чуть загадочные строки Наума Коржавина:

Турецкий взвел курок и поднес пистолет к собачьей голове, лежащей у него на коленях.

Перед глазами его все поплыло…

Выдохнув, он не спеша нажал на курок, и вместе с негромким хлопком выстрела «марголина» рядом с Турецким взорвался звонком телефон.

— Да? — Турецкий встал, взял трубку.

— Сашка, ты?

— Я. Кто это?

— А это сроду не узнаешь, Славка я, Карнаухов, учились в школе вместе, может, помнишь?

— Да вроде помню.

— Во! А я твой телефон случайно узнал, через справочную свою, в министерстве я сейчас шишкой на ровном месте работаю. Удивился? Да нет, телефонистом. Узнал твой телефон рабочий, а на работе дали этот: позвони сюда, дескать, попробуй… У тебя что-то случилось? Они как-то странно со мной говорили.

— Да ничего не случилось.

— Не поздно я тебе звоню-то? Не разбудил?

Турецкий заметил на обоях возле телефона свежее маленькое кровавое пятнышко и, положив пистолет рядом с телефоном, протянул освободившуюся руку, смазал пятнышко пальцем.

— Спишь, что ль, скажи?

— Нет, — ответил Турецкий.

— Ну как ты живешь-то вообще? Тут говорят, ты вроде Шерлок Холмсом стал?

— Ну если говорят, то так и есть, наверно.

— Женился? В прокуратуре пашешь?

— Слушай, что тебе надо?

— Вообще-то по делу звоню тебе. У нас проблема тут. На работе у нас, в раздевалке, ворует кто-то. Ну так, по мелочи, сечешь? Зажигалку импортную у Лехи, слесаря, скосили недавно… И вот поймать, ну за руку схватить, никак не можем. Тебе интересно?

Турецкий посмотрел на труп Рагдая с простреленной головой и ответил:

— Да. Интересно. Очень.

— Так вот, продолжаю. В раздевалке у нас, кроме своих, никого не бывает. Только свои. Ворует свой. И вот мы пятеро, все свои, сидим вот у меня дома и квасим милую. Ты, может, к нам подъедешь?

— Да нет, у меня есть еще дело. Одно. Неотложное.

— А то бери бутылки три — и к нам!

— Да я уж объяснил тебе, не понял?

— Да все я понял! А как нам вора вычислить из нас, скажи?

— Не знаю.

Турецкий не спеша положил трубку на аппарат и взял пистолет…

Там, на другом конце телефонного провода, на другом конце Москвы, Славка Карнаухов тоже положил трубку на аппарат и взялся за другой, за радиотелефон, располагавшийся рядом.

— Да, это я. Нет, он жив. Конечно! Только что с ним беседовал… А вы уверены, что слышали выстрел? Ну, я не знаю, застрелил свою собаку, может быть. Да нет, я говорю вполне серьезно, какие ж шутки тут! Ну хорошо, могу еще попробовать. Предлог? Ну, я ведь пьяный как бы… Так, по дури, скажу, что попрощаться забыл. Ну, спьяну как бы… Забыл сказать «до свиданья!». Да чем глупее, тем правдоподобней. Конечно, ну, в натуре… Ну. Перезвоню через минуту.

Славка отключил, радиотелефон и снова взялся за обычный, городской. Набрал номер.

Из трубки раздавались короткие гудки — «занято».

Подождав секунд тридцать, Славка положил трубку городского телефона и вновь взялся за радиотелефон:

— Не отвечает, занято…

Помолчав и выслушав какие-то упреки, Славка чуть не плюнул в сердцах…

— Почем я знаю? Да, похоже было. Голос ровный такой, отрешенный. Ну, если слышали еще один выстрел между моими двумя последними звонками, то, гадом буду, застрелился ваш Турецкий! Ну, я могу еще попробовать, не уходя со связи.

Не отключая радиотелефон, Славка снова набрал номер по городскому.

— На, слушай! Слышишь что-нибудь? Хрен! Занято!

Трубка лежала возле аппарата, издавая короткие гудки, придавив своей тяжестью лист бумаги с короткой надписью: «Жизнь прекрасна и удивительна».

Вокруг телефонного столика летали снежинки — все окна были распахнуты настежь…

Александр Борисович Турецкий, следователь по особо важным делам, уже летел в это время в бездонной трубе-тоннеле и приближался к светящемуся объекту в самом конце черного и бесконечного колодца…

Правда, сам он этого уже не понимал.

Часть вторая

ПРОЯВЛЕНИЕ

1

По голове как будто бы стучали — тяжело и сильно. Удары отзывались в ушах, в мозгу, в глазах, под черепом…

Удары мешали по-прежнему оставаться нигде — в черном небытии.

Что-то теплое, мокрое касалось лица Турецкого, причиняло боль, будоражило, не давало покоя, лишало всякой возможности вновь окунуться в беспамятство. С неимоверным трудом он заставил себя открыть глаза: Рагдай лизал его в лицо…

Было заметно, что Рагдай очень голоден и хочет пить.

Турецкий понял, что лежит на маленькой узкой тахте в Настиной комнате. Он напрягся, чтобы вспомнить, что же с ним случилось. И тут острая боль с неимоверной ломотой пронизала всю голову — от затылка до подбородка. Ах, да! Он же стрелял себе в голову.

Турецкий осторожно, боясь причинить себе еще более страшные мучения, ощупал лоб, затылок, едва прикасаясь к голове…

Голова была абсолютно цела, однако даже легкое прикосновение, задетый волос вызывали словно удар током. Задетый волос…

Турецкий осторожно провел рукой по щеке и ощутил густую поросль щетины. Такая щетина соответствовала минимум двадцати четырем часам без бритья… И даже больше. Он ощупал подбородок И вновь получил как будто разряд, распространяющийся от головного мозга по всему организму — в колени, но локтям и — в пятки. Какой-то удар… По суставам.

Он промахнулся, стреляя в себя?

Да неужели? Быть не может!

Но почему же тогда эта адская боль? Что болит?

Все болит! Все — абсолютно!..

— Рагдай… Рагдай… Я сейчас… Встану! Рагдай?

Как Рагдай?!

Рагдая он застрелил — это уж точно!

— Рагдай… Милый пес! Как хорошо, что ты жив, верная, добрая псина… Сейчас, я сейчас встану!

О Боже!

Он снова услышал, почувствовал эти ужасные, вернувшие его к жизни удары и наконец понял: это стучат в дверь…

Да нет, не стучат: дверь начинают ломать!

Превозмогая мучения, немощь, Турецкий поднялся.

— Стойте! Не ломайте! Я тут… Открываю…

Он распахнул дверь и не смог устоять: голова закружилась, его повело, он откинулся и стал падать навзничь, как столб, рискуя разбить себе затылок об тумбочку, стоящую в прихожей под зеркалом.

Ворвавшийся Сергей успел подхватить его в последние доли секунды.

— Что с вами, Александр Борисович?!

За спиной Сергея находились четверо: врач, участковый милиционер и двое понятых.

Сергей перенес Турецкого в большую комнату и, уложив на диван, повернулся к сопровождавшим:

— Доктор, ваш выход! Понятые — свободны!

Через полчаса Турецкий, приведенный в чувство врачом, уже сидел на диване. Боль после укола уже почти совсем отпустила его.

Проводив участкового и врача, Сережа подсел к Турецкому:

— Ну разве так можно, Александр Борисович! За что вы меня ненавидите? Надо ж придумать такое! По телефону говорить одно, а делать здесь совсем другое!

— Я ничего не говорил по телефону.

— Ну да! Ну как же! Совсем не говорили?

— Действительно, не говорил. Ах нет, прости! Да, звонил мне мой бывший одноклассник, пьяный, идиот… Двадцать лет не звонил, а тут надумал.