Частное расследование

Звук не исчезал. Но и громче не становился. Загадочность и настойчивость его начала раздражать. Антонина Степановна встала, сунула ноги в тапочки и вышла в коридор.

Звук стал заметно сильнее и отчетливее. Звук этот был очень знаком Антонине Степановне. Но это был не равномерный звук телевизора, оставленного невыключенным на ночь, а беспорядочное, неравномерное, раздражающее ухо бибиканье, прерываемое временами резкой, короткой и мало мелодичной трелью… Что ж это такое может быть? Без малого-то в два часа ночи?

— Тьфу ты! — ахнула вдруг Антонина Степановна и поняла: звук доносится из-за стены давным-давно опечатанной соседской квартиры, пустующей, так и не доставшейся по сей день никому…

Антонина Степановна накинула пальто поверх ночной рубашки и вышла на лестничную площадку.

Печати на соседней двери не было!

Антонина Степановна перекрестилась и позвонила. Тишина.

Еще раз, настойчивей. Безрезультатно.

Внезапно дверь соседская приоткрылась сама по себе, медленно и тут же хлопнула: сквозняк.

— Как странно, — подумала Антонина Степановна. — Ночью — и дверь нараспашку — это в наше-то время сплошного хулиганства и бандитизма!

Антонина Степановна вздохнула, подумала. Теперь-то уж она точно не заснет, не успокоится. Перекрестившись еще раз, она решилась наконец и ступила в соседскую прихожую, придерживая тем не менее входную дверь полуоткрытой…

Постояв и прислушавшись, Антонина Степановна включила в прихожей свет. Никого. Только звук. Он доносился явно из комнаты.

Перекрестясь третий раз, Антонина Степановна сделала три шага в сторону двери, ведущей в комнату.

Ни звука. В тишине — все та же ужасно знакомая цепь гудков? Сигналов? Примитивных музыкальных фраз?

Входная дверь за спиной Антонины Степановны опять неожиданно приоткрылась от легкого дуновения сквозняка и опять хлопнула… Антонина Степановна вздрогнула, но быстро взяла себя в руки: этот испуг вдруг придал ей смелости. Она решительно открыла дверь, ведущую в комнату.

Хоть в комнате и было темновато, но она сразу увидела такое, от чего мгновенно остолбенела…

Ее соседка, еще в 1992 году умершая, Ольга Николаевна сидела в кресле, положив руки на подлокотники. Руки лежали ладонями вверх, а грудь Ольги Николаевны тихо и равномерно вздымалась: умершая почти пять лет назад Ольга Николаевна спала сидя…

Антонина Степановна в ужасе отступила.

Голова не соображала ничего, кружилась. Ноги перестали слушаться, Антонина Степановна опустилась на диван…

И тут же вскрикнула.

На диване лежал Коля, тоже числящийся в мертвецах десятилетний сын мертвой соседки. Теперь-то ему было по виду, наверное, лет шестнадцать уже…

Коля лежал на спине и бибикал этой дурацкой электронной игрушкой — тетрисом, расплодившимся последние годы столь буйно, что нигде от него не продохнешь уже.

— Коля… — не соображая ничего, Антонина Степановна всплеснула руками.

— Вы бы, Антонина Степановна, садились бы куда угодно, но не на меня… — заметил Коля, не отрывая взгляда от бесконечной вереницы фигурных кирпичей, сыпавшихся и сыпавшихся там, на жидкокристаллическом дисплее южнокорейской игрушки.

Было понятно, что от игры Колю уже никакими расспросами не оторвешь.

Зачарованная, как сомнамбула, Антонина Степановна попятилась назад — восвояси…

Выйдя уже на лестничную площадку, она не сдержалась и все же коротко, истошно вскрикнула, столкнувшись там с Травиным — лицом к лицу…

— Извините… Вы уж простите, что поздно так… — любезно, как обычно, улыбнулся своей извечно виноватой улыбкой Травин, наклоняясь и подбирая с пола выпавшие у него из кармана детские прыгалки…

Подняв их, он еще раз скорчил убитую стеснением рожу, ну, как обычно, и скрылся за Олиной дверью, деликатно и почти бесшумно щелкнув замком.

— Ну дела-а-а! Да как это может быть-то?

Звуки за стеной прекратились, но сон ушел, как молодость, как будто навсегда.

Позвонить в милицию?

А зачем? Что сказать?

Нет, определенно завтра у подъезда на лавочке будет о чем посоветоваться с опытной Клавдией Николаевной, прозорливой Лидией Осиповной и рассудительным дедушкой Дьяконовым — добреньким, всегда чуть-чуть навеселе.

Умерла — и вот на тебе!

Но так же не бывает?!

Неужто ей все примерещилось тогда, в 1992-м?!

А может, не тогда, а сейчас, пять минут назад?

Нет, все-таки будем считать, что тогда! Тогда, а не сейчас. Вот так-то!

Конечно!

Вот молодость, юность? Ее собственная?

Пронеслась как сон. Примерещилась.

А цены, допустим, взять? Кто же теперь поверит, что хлеб был по восемнадцать копеек, а сыр по три шестьдесят? А творог? А молоко? А то, что на пенсию можно было жить — не тужить? А кефир? А картошка? Вот точно — картошка! Это ужас вообще!

А может быть, это все так от того, что мертвецы, воскресая, съедают? Оттого-то и цены растут! Антонина Степановна аж похолодела от этой внезапной догадки. Нет, не проходит! Мертвецы, воскресая, не только ведь жрут, а поди и работают тоже… От Травина потом несло, как от лошади. Где-нибудь подрабатывал ночью, разгружал или что там еще… Нет, мертвецы ни при чем! Это все демократия эта! Яйца возьми, например… А рыба? Что хек, что треска! А мойва, селедка… Морковь… Свекла… Капуста… Эх-х-х… Что говорить…

Антонина Степановна с чувством перевернулась на другой бок, тяжко вздохнула и (сама не заметила как) вдруг как-то сразу уснула.

Ей снилась «Докторская».

Обалденная — микояновская…

По два девяносто!

Она засмеялась во сне.