Все оттенки красного

Георгий Эдуардович прикрыв глаза, представляет себе сцену: в каком-нибудь баре, за столом сидят игроки в покер, а на кону целое состояние. Быть может, ранчо в несколько гектаров земли, или сто голов крупного рогатого скота. Усатые ковбои — заложники заезжего шулера. Он обчищает без зазрения совести их карманы, и в какой-то момент они начинают понимать, что стали жертвами мошенника. Один из них мгновенно выхватывает из кармана этот пистолет, и…

Почему-то в этот момент Георгий Эдуардович вспоминает о старшем сыне. Эдик! Карты! Ведь все из-за него! Мечты, мечты. Как сладко представить, себя в роли ковбоя, влепившего пулю прямо в лоб этому авантюристу!

Неожиданно раздается пронзительный крик:

— Георгий! Где ты, Георгий?

Он вздрагивает — что такое? Бывшая жена, Наталья Александровна влетает в кабинет, резко тормозит на пороге:

— Уф! Ты здесь!

— А что случилось?

Она с трудом переводит дыхание. Потом нервно начинает ходить вокруг стола. Георгий Эдуардович понимает, что разговор предстоит серьезный, и поэтому бывшая жена, словно акула вокруг жертвы, нарезает и нарезает круги, чувствуя свежую кровь. Рана, нанесенная старшим сыном, еще свежа, а у Натальи Александровны чутье поистине акулье. Пистолет отложен в сторону, не до него. Наталья Александровна задерживается у стола, берет в руки красивую вещь, вертит ее нервно, собираясь с силами. Нужен повод, во что бы то ни стало нужен повод, чтобы начать разговор.

— Сколько стоит?

— Оставь.

— Купил уже, да? Вижу, как у тебя глаза горят. Транжира!

— Положи, он заряжен!

— Да получи!

Она с опаской кладет пистолет на стол и бросается в бой.

— Это правда?!

— Что правда?

— Ольга Сергеевна мне все рассказала! Что ты распорядился приготовить две смежные комнаты на втором этаже! Мои комнаты! Я догадывалась, всегда догадывалась, что у тебя кто-то есть! Но я не могла поверить, что есть еще один ребенок! Твой ребенок!

— Откуда… — теряется он под напором Натальи Александровны.

— Ты же сам дал домработнице телефон своей пассии! Чтобы Ольга Сергеевна устроила все как следует! Для младенца!

— И она дала тебе этот…

— Дала! Да! Я узнала адрес! Я только что от этой девки!

— Не смей!

— Что такое?

— Не смей! Это ты, девка! Была, когда я на тебе женился! А она порядочная женщина! Интеллигентная, порядочная женщина, не торговка!

— Ах, вот оно что! Я торговка, значит!

— Торговка! Баба базарная!

— Я!? Баба базарная!?

— Да!!

— Ах ты… Значит, меня вон, а ее сюда, в мои комнаты?

— Да. Я хочу, чтобы ты уехала. Чтобы вы все уехали. Я хочу покоя и семейного счастья.

— Ты забыл, что есть еще и Маруся.

— Не забыл. Но я сделаю так, что мне достанется этот дом.

— Ах, ты сделаешь! Скажи лучше, что она сделает! Твоя девка!

— Не смей так говорить! Зачем ты туда поехала?

— Чтобы лишний раз убедиться в том, что ты, каким был, таким и остался. Что тебя в очередной раз обвели вокруг пальца. Я хочу спасти тебя, Георгий. Я не стала вчера устраивать сцен. Но она сказала, что вы собираетесь официально оформить отношения. Что ты собираешься все оставить этому младенцу и ей, его матери! Еще при жизни оформить дарственную! Это правда?

— Да. Правда.

— У твоего отца, по крайней мере, хватило ума не жениться на своей любовнице! И подумать о законном ребенке! А ты?

— Ненавижу. Всю жизнь только и слышу: отец, отец, отец. Ты, сын Эдуарда Листова, гениального художника, ты должен то, должен се. Ненавижу! Ты и сына мне навязала, когда я говорил — не надо. Навязала, чтобы при разводе деньги отсудить и жилплощадь. Чтобы повязать меня по рукам и ногам. Ненавижу. Он совершеннолетний, я ему даже алименты не должен платить. Он не инвалид, здоровый парень. Разве я ему образование не дал? Разве не помогал до двадцати трех лет? Оставь меня теперь в покое, слышишь? Оставь.

— Не выйдет! Твои дети на все имеют законное право!

— Имеют. На наследство отца имеют. Но я не буду наследовать, я сразу же оформлю дарственную. На жену.

— Тебя же выгонят отсюда! Сразу же выгонят!

— Я верю этой женщине.

— Идиот!'

— Вон!

— Ни за что!

Георгий Эдуардович машинально хватает пистолет «Деринджер». Поистине, в оружии есть магическая сила! Оно вызывает страх, и она резко осеклась и побледнела. Как хочется влепить пулю в лоб этой отвратительной визжащей особе!

— Вон! Или я убью тебя! Вон!

Наталья Александровна визжит:

— Сумасшедший!

— Вон!

— Он хочет меня убить! Олимпиада Серафимовна! Он хочет меня убить!

Георгий Эдуардович запирает за бывшей женой дверь кабинета, и смотрит на «Деринджер». Жаль. Перестрелять бы их всех! Как хочется начать новую жизнь! Тихую, светлую жизнь, без суеты, без скандалов, без оглядки на то, что скажут женщины, злые, расчетливые женщины, которыми полон дом. Всех вон!

В коридоре взволнованные крики:

— Наташа! Что случилось?!

— Оружие! В доме есть оружие!

Пусть знают. Когда зайдут в этот кабинет, пусть знают, что у него есть оружие. Что он отныне не беззащитен.

Наталья Александровна визжит уже на веранде. Но Георгий Эдуардович не слышит, как тихо утешает ее Нелли, как охает Олимпиада Серафимовна, суетится Ольга Сергеевна, а старший сын, с иронией приподняв тонкие черные брови, несколько раз негромко хлопает в ладоши:

— Браво, папа! Браво!

Олимпиада Серафимовна осторожно стучится в дверь кабинета:

— Открой, сын! Мне надо с тобой поговорить!

Он хороший, воспитанный мальчик. Мать есть мать, и он поворачивает ключ в замке:

— Войди.

Она входит и, как всегда, взволнованно трясет серьгами. Георгий Эдуардович морщится — опять этот надоевший звон! Ему кажется, что когда он еще ребенком лежал в колыбели, и мать склонялась над ним, еще тогда больше всего на свете хотелось цапнуть эти ужасные серьги и сорвать их раз и навсегда.

Олимпиада Серафимовна, не мешкая, идет в атаку:

— Наталья беспрестанно говорит о каком-то пистолете. Что это, Жора? Очередная фантазия? Где он?

— На столе.

Она осторожно берет в руки пистолет:

— И это стреляет? По-моему, сплошная бутафория.

— Положи на место, мама, он заряжен.

— Ты и в самом деле мог выстрелить в Наталью? Впрочем, я тебя понимаю. Между прочим, я с самого начала тебя предупреждала, что это женщина не твоего круга, вспомни.

— Может, хватит об этом? Я уже выслушал все про Веру, про Наталью, про то, что я не умею выбирать себе жен, что таким недотепам, как я, достаются одни только стервы. Может, хватит?

— Я заберу пистолет.

Олимпиада Серафимовна собирается положить «Деринджер» в огромный накладной карман свободного жакета розового цвета.

— Мама!

У сына такой взгляд, что Олимпиада Серафимовна испуганно пятится и кладет «Деринджер» на место.

— Хорошо, хорошо, я его оставлю. Кстати, откуда он?

Георгий Эдуардович мнется:

— Один… один человек дал на оценку.

— Какой человек?

— Мама!

— Понятно. Из окружения этой твоей… Хорошо, хорошо, не буду. Хотя бы скажи, кто она. И правда ли, что собирается занять комнаты Натальи, и что есть какой-то ребенок.

— Не какой-то, а мой. Мой ребенок.

— Как ты похож на своего отца! Слава богу, что меня это не коснулось. Все его измены. Он начал заниматься развратом, только когда сошелся с Нелли. Вернее, после этой злосчастной поездки в провинцию. Там Эдуарда как будто подменили.

Олимпиада Серафимовна даже всплакнула. Он поморщился, глядя на фальшивые слезы. Постоянно торчит в своем театре, хоть бы чему-нибудь научилась у артистов! Так и не умеет правдоподобно разыгрывать ни радость, ни скорбь.

— Мама!

— Я тебя не одобряю. Как хочешь, но я тебя не одобряю. Все это попахивает авантюризмом.

— Послушай, шла бы ты к женщинам, — нервозно говорит он. Как плохо, что у домработницы слишком длинный язык! Целую вечность в доме, а так и не научилась служить только одному хозяину, непременно хочет угодить всем сразу.