Чужое сердце

Почти все присутствующие одновременно кивнули.

– У вас есть идеи? – с подозрением спросил Лицкявичус. – Давайте, Агния, говорите – на безрыбье, как говорится, и рак рыба!

Ну, спасибо – сравнил: значит, если бы наличествовали другие идеи, слушать меня вовсе необязательно?

– Не знаю, правда, имеет ли это какое-то значение, – продолжала я, проглотив обиду, – но я кое-что заметила. Это касается Толика Лавровского и его родителей.

– Ну же, Агния! – начал раздражаться Лицкявичус. – Что дальше?

– Вы заметили, какого цвета глаза у мальчика? – поинтересовалась я, обводя взглядом присутствующих.

– Глаза? – переспросила Вика. – А какое отношение это имеет к нашему делу?

– Да уж, Агния, что-то непонятно! – покачал головой Павел.

– Ну, я, конечно, не генетик, но из институтского курса биологии помню, что при передаче генов от родителей к детям работают определенные механизмы. У обоих Лавровских темно-карие глаза, а вот у их сына – серые, очень светлые!

– Светлые глаза – рецессивный признак, – задумчиво пробормотал Леонид, неожиданно оторвавшись от созерцания своего внутреннего «я». – Девяносто процентов, что у детей кареглазых родителей родятся кареглазые дети. Однако, это не факт: вот если бы у светлоглазых родителей родился темноглазый ребенок, это считалось бы из ряда вон выходящим событием. Возможно, у деда или бабки Лавровского светлые глаза? Это могло бы кое-что объяснить.

– И это проверим, – кивнул Лицкявичус. – По крайней мере, хоть какая-то зацепка: вдруг окажется, что и Лавровские усыновили ребенка? Это будет связь!

– Только у двоих фигурантов, – покачала головой Ивонна.

– Да, но тогда можно будет «прижать» остальных родителей – глядишь, что-нибудь неожиданное и всплывет! – заметил Никита.

– Это жестоко! – с осуждением произнесла Ивонна. – Как правило, люди не в восторге от того, что кому-то становится известно об усыновлении. Часто усыновители даже переезжают в другой город, только бы соседи и знакомые не узнали, как на самом деле у них появился ребенок!

– Ну и ерунда все это! – возразил Леонид. – Что здесь такого-то? Наоборот, таких родителей на руках надо носить, ведь они берут детей, которые никому не нужны, и дают им нормальную семью, которую те никогда не получили бы в детском доме!

– Это философский вопрос, – сказал Павел. – Нужно ли скрывать от ребенка факт его усыновления – проблема, которую родители решают самостоятельно.

– В любом случае, – вмешался в дискуссию Лицкявичус, – в нашу задачу не входит разоблачение родителей. Мы лишь должны выяснить, как обезопасить детей. Если Рома Решетилов действительно находится под угрозой повторного похищения, то где гарантия, что подобное не случится и с остальными? Вопрос с Решетиловыми пока будем считать решенным, раз уж Ивонна любезно согласилась принять у себя мать и сына. Вы, Агния, поговорите с Еленой: она вам доверяет и, возможно, будет чувствовать себя более свободно и не сочтет ваши вопросы неправомерным вмешательством в ее личную жизнь. Павел, ты возьмешь на себя Лавровских. Лучше всего в лоб задать им вопрос об усыновлении и посмотреть на реакцию. Для Леонида задания пока нет.

– И слава богу! – пробормотал патологоанатом. – Может, тогда я пока займусь своей основной работой?

В тоне Кадреску сквозило явное недовольство тем, что его оторвали от любимого занятия – копания в трупах. В самом деле, в его присутствии на сегодняшнем совещании не было никакой реальной необходимости. Однако Лицкявичус не обратил на это недовольство ни малейшего внимания: он поразительным образом терял способность слышать то, чего слышать не хотел.

– Тебя, Никита, – продолжал он, пропустив мимо ушей реплику Кадреску, – я попрошу приглядеть за Решетиловыми. Мамаша поедет в Кировск за сыном, ты проводишь их, а потом встретишь на вокзале. Так как у Карпухина нет возможности обеспечить им охрану, то придется этим заняться нам самим. Будет очень нехорошо, если мальчика уволокут у нас прямо из-под носа уже после того, как Решетилова обратилась к нам за помощью!

Придя домой в двенадцатом часу (спасибо Вике, она, как обычно, подбросила меня, иначе неизвестно, сколько бы времени я добиралась на общественном транспорте!), я сразу же поняла, что что-то не так. Несмотря на то, что вставать нам с Шиловым обычно приходится рано, мы никогда не ложимся раньше часа ночи. Тем не менее сейчас свет во всей квартире был выключен, и Куся спросонья натолкнулась на меня в темноте. Из большой комнаты доносились тихие звуки музыки – индийские раги, которые так любит Олег. Он говорит, что они помогают ему расслабиться, но на меня, честно говоря, эти монотонные мелодии чаще всего навевают тоску.

Открыв дверь, я увидела темный силуэт мужа на фоне окна, освещенного немногочисленными уличными огнями. Он неподвижно сидел на диване, вытянув ноги и сложив руки на животе.

– Эй, есть кто живой? – преувеличенно жизнерадостно окликнула я Олега.

– Я получил твое сообщение, – сказал он вместо ответа.

Я и в самом деле послала ему СМС, предупреждая о том, что еду к Лицкявичусу и вернусь поздно.

– Ты не в настроении? – уточнила я, садясь в кресло напротив Шилова. – Что-то в больнице случилось?

– Старуха моя умерла, – вздохнул он.

– Которая из них?

– Самая адекватная.

– Операция же нормально прошла вроде бы? – удивилась я. – У нее случались проблемы с головой, а не с ногой?

Олег кивнул.

– То-то и оно! Видимо, сердце все же не выдержало нагрузки.

Выдержав паузу в ожидании того, что он продолжит, я сказала успокаивающим тоном:

– Ну, твоей вины в этом нет, понимаешь?

– Да не в этом дело, – покачал головой Олег. – Она только иногда в прострации находилась! Иногда разговаривала вполне внятно, спрашивала о лечении. Она ведь сама врач, ученый, я тебе говорил?

Я кивнула.

– Да, жалко старушку...

– Даже больше, чем ты думаешь.

– Что это значит?

– Нет у нее никого, вот что – ни детей, ни мужа. Насколько я понял, она вообще замужем не была – так и осталась одна. В общем, всем наплевать – просто померла еще одна старуха. Хотя, думаю, когда речь зайдет о наследстве, сразу же найдутся родственники, так всегда бывает!

– Только тебе не наплевать, – печально улыбнулась я и положила ладонь на его скрещенные руки. – Ты у меня за всех болеешь душой!

– Я ведь начал ей квоту оформлять, – снова вздохнул Шилов. – Операции недостаточно, нужно было сустав заменять. Она чувствовала себя хорошо, никуда не собиралась... на тот свет, в смысле.

– Никто не вечен – печально, но факт!

– Теперь вот не представляю, куда ее вещи девать?

– И много вещей?

– Да нет... Ну, халат, бельишко... Цепочка золотая с крестиком, кошелек с двумя тысячами рублей и дневник.

– Твоя старушка вела дневник? Как интересно! Ты его принес?

– Нет, в кабинете оставил, вместе со всеми остальными шмотками. А тебе-то зачем? – удивился Шилов.

– А что интересного там найдется? Глядишь, родственник какой дальний образуется, и не придется ее за счет государства хоронить, а проводит бабушку в последний путь какой-никакой, а родной человек?

– Слушай, а ведь ты дело говоришь!

Я увидела, что Олег как-то даже воспрянул духом и немного повеселел.

– Только я смотрел – у нее там такие каракули – сам черт ногу сломит!

– Не переживай, я разберусь, – заверила я Шилова.

– И охота тебе этим заниматься? – с сомнением спросил Олег, сжимая мои руки в своих. – Ты ведь занята не меньше моего?

– Раз тебе это небезразлично, то и мне – тоже. Завтра отдашь мне этот дневник, и я попробую его расшифровать. А пока пошли со мной, покажу что-то!

И, потянув Шилова за руку, я потащила его в сторону спальни, где ждала накрытая роскошным бельем постель.

– Что-о?!

Елена вскочила со своего места и посмотрела на меня сверху вниз, словно увидела змею или что-то вроде того.