Не отпускай мою руку

Еще три поворота.

За несколькими многоэтажками начинаются хижины, крохотные кубики, окруженные садиками-свалками, — цветочки, торчащие среди ржавых велосипедов, строительного мусора и металлолома.

Трущобы. И это еще за казуаринами не видно худшего.

На следующем повороте Кристос срезает напрямик. Он по-настоящему понял Реюньон только в тот день, когда увидел его сверху; нет, не с вертолета, незачем было для этого подниматься в небо, он всего-навсего открыл Google Maps, и перед ним появился сфотографированный со спутника сплюснутый остров. Тысячи маленьких белых квадратиков — совершенно одинаковых домиков в окружении одной и той же тропической природы, подрумяненных одним и тем же солнцем; единственная деталь, вносящая разнообразие в это унифицированное изображение, — это маленькие голубые овалы… Если посмотреть сверху, уравнение выглядело простым: чем ближе к пляжу, чем ближе к лагуне, той, где можно было купаться, не опасаясь ни камней, ни акул, ни течения, тем больше было голубых овалов рядом с домами. И никаких исключений этот детерминизм не знал: плотность расположения бассейнов на острове была строго обратной теоретической потребности в них…

Кристос показал карту Айе, но та только плечами пожала. А ему метафора показалась невероятно многозначительной. «Наш остров — это мир» — провозглашает туристический слоган Реюньона. Собственно, так оно и есть. На сорока квадратных километрах собран типичный образчик неравенства между народами пяти континентов.

Лаборатория человечества.

Этот остров — терраса, пристроенная на краю мира для того, чтобы наблюдать за будущим человеческого рода. В тени, во вьетнамках, со стаканом пунша в руке.

Кристос останавливается на Мишу-Фонтен — идущей под уклон маленькой улочке со ржавыми машинами по обеим сторонам. Можно подумать, что это свалка металлолома, а на самом деле — стоянка. Дом Имельды — четвертый от угла. Перед домом, сидя на трех трухлявых досках, заменяющих ступени крыльца, курят трое мальчишек.

Назир — старший из сыновей Имельды. Ему пятнадцать. Длинные тощие ноги — будто аист шорты натянул. Выдохнув дым, он поднимает глаза на Кристоса.

— А, это ты, Деррик? [28] Я-то думал, ты ловишь врага общества номер один.

В пяти метрах от них орет радиоприемник, стоящий на пластиковой канистре. Облава на Марсьяля Бельона заменяет вечерний телесериал.

Назир, снова затянувшись, прибавляет:

— Я-то тебя держал за Джеймса Бонда…

Кристос ставит ногу на ступеньку.

— Я отдыхаю, малыш. Видишь ли, Деррик тоже спит, жрет и срет. То же относится и к Джеймсу Бонду.

Оба приятеля Назира захихикали. А Назир — нет. Он уже изображает из себя скептика.

— Не понимаю, что моя мать в тебе нашла. Зорей, сыщик. И к тому же тупой.

Кристос поднимается на две ступеньки, смотрит на подростка сверху вниз.

— Но романтик. Ты должен усвоить урок, малыш. Спать, жрать и срать — но романтично. В этом весь секрет. Ну ладно, дай-ка мне курнуть…

Назир зажимает окурок между пальцами, прячет руку за спину.

— Не трогай, дядя, это запрещенное вещество…

— Тем более. Не забывай о том, что разговариваешь со служащим, который давал присягу.

Подросток с вызовом сверкает глазами.

— Да что ты?

— Да-да! В наказание отдавай косячок, а заодно и пакет с травкой, который ты прячешь в кармане. Конфисковано!

Назир, нисколько не смутившись, вытаскивает из кармана пакетик с листьями и трясет им перед жандармом.

— Ты об этом говорил, дядя? Я тебе его уступлю за полторы сотни евро. Это стоит вдвое дороже, но ты ведь почти родственник, верно?

Кристос протягивает руку.

— Продано. Деньги я оставлю твоей матери.

— Еще чего…

Пластиковый пакетик снова исчезает в кармане. Назир вытащил оттуда всего один листик.

— Ну, бери, Деррик, — он протягивает его Кристосу, держа между большим и указательным пальцами. — Подарок от фирмы! Травка из нашего огорода, утром только сорвана…

Когда Кристос, с сигаретой в руке, входит в дом, Имельда стоит к нему спиной, наклонившись над раковиной. Трое детишек, Дориан, Жоли и Амик, сидят рядком с краю стола.

— Кристос, какого черта! — вопит Имельда не оборачиваясь. — Брось сигарету!

Полицейский вздыхает.

— Только не при детях! К Назиру это тоже относится, я все слышала. Ты не должен его поощрять, ему всего пятнадцать. Он берет с тебя пример…

Кристос покашливает.

— Ну да, я для него пример, а как же! Скажи еще, что я его приемный отец, раз уж на то пошло. Имельда, со мной этот дешевый психологический шантаж не пройдет.

Чашки и тарелки стукаются о выщербленный фаянс. Ножи и вилки с грохотом сыплются в раковину.

— Сейчас же потуши сигарету. А завтра ты для начала отберешь у него пакет с травкой, а потом выдернешь всю, какая растет в саду. Не хочешь быть в роли отца, так побудь хотя бы в роли полицейского.

Кристос тушит окурок об пол. Дотягивается до бутылки рома и плюхается на деревянную табуретку.

— Ничего не скажешь, вечер удался…

Развернувшись, Имельда одним движением сгребает стоящие перед детьми тарелки и стаканы.

— Я слушала новости. В Сен-Жиле дела серьезные. Я не ждала тебя так рано.

Белый ром обжигает нёбо младшего лейтенанта.

— Одним придурком больше играет в прятки, одним меньше — от этого мало что меняется…

Имельда пожимает плечами. Чиркает спичкой, зажигает газ под низкой алюминиевой кастрюлей.

— Спорю, ты ничего не ел?

Кристос только кивает в ответ. Он обожает эту черную богиню. Обожает ее карри. Обожает сидеть в ее хижине-развалюхе.

Как только он допивает ром, Жоли запрыгивает к нему на колени. Ее длинные курчавые волосы пахнут шампунем на кокосовом молоке.

— Расскажешь мне историю про злодея?

Кристос отодвигает бутылку подальше от девочки.

— Про настоящего злодея?

— Угу-у-у-у.

— Историю про злодея, который убивает креолов большим ножом? Который убивает свою жену, чтобы не делить с ней маленькую дочку?

Жоли хохочет.

— Ага-а-а-а!

Имельда убирает посуду в пластиковый кухонный шкафчик. Кристос сквозь бутылку рома смотрит на ее царственный зад. Он до безумия хочет ее прямо сейчас. Имельда просто создана для того, чтобы трахаться с ней по-собачьи.

Жоли тянет его за рукав.

— Ну, Иисус, ты будешь на мамину попу смотреть или рассказывать мне историю?

Вот паршивка!

Кристос переворачивает девочку вверх тормашками. Она хохочет во все горло. Дориан и Амик, не утерпев, лезут на ринг и получают каждый свою порцию кетча.

— Осторожно, горячее, — предупреждает Имельда, ставя перед Кристосом тарелку с карри. — Малышня, ну-ка, живо в постель!

Угрожающе замахнувшись тряпкой и тем самым заставив недовольных умолкнуть, она снова поворачивается к Кристосу.

— Мне надо с тобой поговорить. Немного попозже, когда останемся вдвоем. И серьезно…

— Тогда лучше не надо.

Имельда продолжает чуть более раздраженно:

— Поговорить про твоего сбежавшего убийцу, идиот! В этой истории, которую нам уже сто раз рассказали по телевизору, меня кое-что смущает. Кое-что странное, о чем, похоже, никто почему-то не подумал…

21 ч. 35 мин.

Двадцать минут отдыха. Айя позволяет себе устроить передышку.

На двадцать минут — по часам.

Она решила, что лучше выбраться из Сен-Жиля, и, как часто бывало, когда ей требовалось собраться с мыслями, доехала на машине до Сен-Поля, чтобы походить в темноте мимо безлюдного кладбища моряков, от пустой рыночной площади до укрытого казуаринами грота Первых Французов.

Айя только что звонила домой. Там все в порядке. Том укладывает спать Жад и Лолу. Айя терпеть не может вот так звонить, в трех фразах рассказывать, как прошел день, как можно скорее отключаться, чтобы не занимать линию, а потом выстраивать по порядку слова, набросанные в трубку сочувствующим мужем и взволнованными дочками.