Как загасить звезду

— Я подожду, — поспешно проговорила Алина в ответ на не успевший прозвучать вопрос гримерши. — Мне не к спеху.

Сейчас, когда обе журналистки сидели в соседних креслах и смотрелись в висящее напротив зеркало, бросалось в глаза, до чего же они похожи. Прямые светлые густые волосы до лопаток (Алинины лучше, но Соловей с помощью современных придающих объем муссов ухитрилась взбить себе на голове вполне роскошную копну), фарфоровые лица (у Алины — натуральное, у Соловей — результат всегдашних гримерских ухищрений), голубые глаза (у Соловей — линзы), загнутые ресницы (у Соловей — загнутые с помощью специальных щипцов), пухлые губы (Соловей немного «наращивала» свои карандашом и помадами).

Даже Зифа, приступившая к обработке мордочки Соловей, нет-нет да и скашивала глаза на отражение Алины Соховой и безотчетно стремилась внести в облик гримируемой какую-нибудь свежую деталь, которая отличала бы ее от «оригинала».

— Нет-нет, — запротестовала Соловей. — Не надо челку поднимать вверх и зачесывать назад — мне не нравится мой лоб. К тому же так меня не только зрители не узнают, я сама себя не узнаю. Оставь, как было. Иначе я буду чувствовать себя не в своей тарелке.

— Может, синюю прядь? — задумалась вслух Зифа. — Что-то у меня сегодня авантюрное настроение.

— Бог с тобой! — ахнула Соловей. — Зато мое далеко от авантюрного. Лучше нос потоньше сделай, поизящней.

— Хорошо, я темную пудру нанесу на крылья…

— Только, умоляю, не перестарайся! — защебетала Соловей. — А то тут как-то на одном дециметровом канале я после долгого перерыва увидела Иру Лишину. Когда-то она новости читала на ОРТ, а теперь, бедненькая, на этот захирелый канал попала… В общем, грим на ней был ужаснее некуда — лоб, нос и подбородок темные, а вокруг глаз белые круги, будто ее в очках гримировали, а в эфир запустили в линзах… Ой, у тебя осталась та самая помада от «Авон», моя любимая? Представляешь, такой облом! Моя куда-то пропала… Исчезла, испарилась. Я же — ты знаешь — всегда тюбик в сумочке носила, никогда не выкладывала, никому не одалживала. Я без нее как без рук и найти не могу — нет в продаже, хоть застрелись! Уже всю Москву облазила… Такого оттенка — моего оттенка — больше ни в одной серии ни одной фирмы нет.

— Странно, — раздался голос Алины.

Соловей, вытянув шею, обернулась к ней со своего кресла.

— Странно, у меня тоже помада пропала… — сказала Алина.

— Тоже «Авон»? — нахмурилась Соловей.

— Нет, «Буржуа».

Девушки озадаченно помолчали, уставившись друг на друга. Наконец Соловей дернула плечиком, как будто говоря: «Твоя-то помада тут при чем?», но вслух сказала другое:

— У нас здесь в «Останкино» фетишист, что ли, объявился?

В ту же секунду, не успели девушки произнести больше ни слова, в дверях с воплем появился Ицкович.

— Девки! — заорал он. — Знаете новость? Абдулова арестовали!

— Что-о-о-о? — хором произнесли Алина и Алена, но Ицкович орал уже в следующем кабинете.

Девушки кинулись вслед за ним узнать подробности — Соловей при этом даже забыла снять гримерскую салфетку с шеи. Через десять минут вся команда Абдулова топталась у шефа в приемной. Самого Абдулова в кабинете уже не было, его, как охотно сообщал всезнайка Ицкович всем желающим, забрали прямо из кабинета четверть часа назад. Кечин, повторял он уже, наверное, в десятый раз очередному любопытствующему, в курсе, уже связался с Огульновским, тот уже направил в ГУВД своего лучшего адвоката, адвокат через какое-то время приедет с информацией — что, за что и как и что можно сделать… Ясно, что перво-наперво будут добиваться изменения меры пресечения, чтобы Абдулова выпустили под подписку о невыезде. Передачи носить рано, оборвал Ицкович одну особо сочувствующую и инициативную сотрудницу. В кризисной ситуации Ицкович проявлял задатки неформального лидера — казалось, в этой компании только он сохранял присутствие духа, здравый смысл и чувство юмора. Остальные — и мужчины, и женщины — выглядели потерянными. Забастовку объявлять тоже рано, вразумил он другую сотрудницу, послушаем, что скажут адвокат, Кечин и Огульновский. Забастовать никогда не поздно. Акцию протеста тоже никогда не поздно, не лезьте поперек батьки в пекло — вам скажут, когда акцию начинать…

Абдуловская мымра-секретарша сидела за своим столом в полном шоке и потому против обыкновения даже не шипела на журналистов по поводу взбитого их «копытами» паласа, разбрасываемых там и сям окурков и несмолкаемого галдежа. Когда на пороге появился Кечин — физиономия начальника уже давно перестала вписываться в телевизионный экран, — мымра взглянула на него, как на спасителя. Приемная взорвалась мощным нечленораздельным гулом обращенных к Кечину вопросов.

— Продолжайте работать, — провозгласил руководитель компании, утихомиривая сотрудников жестами поднятых рук. — Мы принимаем все необходимые меры и будем держать вас в курсе дела. Но все должно идти как обычно, передача должна выйти в эфир, как и все остальные телепродукты. Работать, работать!

Кечин похлопал для убедительности в ладоши и стал жестами подгонять присутствующих к выходу. Те начали расходиться в полном недоумении, но в коридоре разбивались на пары, тройки и кружки, заполонили курилки и лестницы и ни о чем другом не могли говорить, кроме одного — что случилось, почему арестовали Абдулова, что с ним будет и что теперь будет со всеми ними…

«Ну, началось!» — подумал Костов. Арест Абдулова все без исключения телеканалы давали как новость номер один. В ящик лучше было не смотреть — везде рожа телезвезды, то застывшая в стоп-кадре, а то взятая из архива, еще молодая и относительно свежая, то отрывок из его последней передачи, то, наоборот, выдержки из первых выпусков «Вызова времени», где худенькие и якобы наивные тележурналисты — Абдулов среди них — высказывали смелые несвоевременные мысли, потрясая аудиторию своим мужеством. Комментарии были по большей части безвкусные — патетические, выжимающие слезу, а то злобные, обвинительные, издевательские, намекающие на заинтересованность спецслужб и чуть ли не призывающие впрямую к отставке правительства и досрочным выборам президента. «Ну, свихнулись журналюги, — думал Костов. — Из-за какого-то Абдулова!»

За руководством ГУВД и прокуратуры репортеры устроили настоящую охоту. Не брезговали они общением и со средним звеном — во всяком случае, телефон на столе Костова трещал не переставая. Но пресс-секретаря Костову по штату не полагалось, и он рассудил, что беспрерывно отвечать на звонки прессы — не его компетенция, иначе у него не останется времени, чтобы заниматься своими непосредственными обязанностями. И приставил к аппарату Надежду. Та, хотя ее «нежный» голос с провинциальным акцентом успешно отпугивал звонящих, через пять минут озверела от занудства репортеров и просто любопытствующих, от телезрительниц — поклонниц Абдулова, визжащих ей в трубку угрозы и лозунги о защите прав человека. Она шалела от тупости журналистов, задающих одни и те же вопросы и не слушающих ее ответы, от их агрессивности и дурных манер. Бог ты мой, если даже Надежда, никогда не имевшая шанса считаться образцом хорошего тона, шалела от дурных манер!.. В конце концов она проявила сообразительность и стала всех отсылать в пресс-службу ГУВД.

Конечно, вся эта утомительная суета надоедала, но Костов терпел — все шло по графику. Журналистский мир пришел в движение, восьмой телеканал всполошился, поклонники паникуют, и магнат Огульновский — будь он хоть с железными нервами — не может не нервничать. В таком шуме и скандале неизбежно выползет какая-нибудь новая интересная информация, проявят себя новые заинтересованные лица, отношения между фигурантами обострятся… Словом, ситуация создавала поле новых возможностей, пространство для новых интриг и комбинаций.

Внезапно Костов заметил, что рядом с ним уже какое-то время стоит Надежда с зажатой в протянутой к нему руке телефонной трубкой. «Сохова…» — объяснила она в ответ на его немой вопрос.