Танцы на льду

о за мерзкие намеки? Я понятия знаю. Своих кентов никогда не кидал.

Преображенский отворачивается и мрачно смотрит вниз.

– Извини, держи долю.

Я протягиваю подельнику «паркер».

– Толкнешь тонн за сто минимум. Смотри не лоханись. Это не надо? С усами.

– Стар я для такой ерунды. Себе оставь.

– Стар? Жаль ты себя со стороны не видел сегодня возле фирмы «Фаворит». Я в армии так не бегал. А как ты его папкой?! Прямо по башке. Ван Дамм, в натуре! У него аж заклинило!

Мы начинаем смеяться, упав на деревянную парковую скамейку. Немного успокоившись, Сан Саныч вдруг резко спрашивает:

– Слышь, Юрок, если б меня хапнули, ты бы меня точно отмазал? Тут ведь трудно отмазать.

Я смотрю Сан Санычу в глаза и замечаю пронзительную боль:

– Я понятия знаю. Своих кентов никогда не кидал.

Сегодня на заявках сидит Щеглов. Он опер грамотный, поэтому зарегистрированных заявлений о преступлениях на стол начальника не ляжет. Кроме, конечно, тех, каким можно отказать по закону, всякой там мелочевки, и тех, что реально раскроются. Остальные преступления будут раскрываться по-тихому, без регистрации. Валька никогда не кичится своей «грамотностью» и занимается укрывательством заявлений и отшиванием потерпевших вовсе не потому, что такой бессердечный, аморальный человек. И не потому, что ему не жаль людей. Просто он сам поставлен в раковые условия. Как и все остальные оперы.

Министерству нужны высокие цифры. Не обеспечиваешь их высоту – будь любезен на выход. Обеспечить же их можно двумя способами – либо все подряд раскрывать, что просто нереально, либо не регистрировать. Говоря попросту – «жать заявления». Жать – удовольствие тоже ниже среднего, любая проверка может найти «зажатые» материалы, и опер рискует попасть туда, куда сам отправляет других.

На нары. За укрывательство. Лезвие бритвы. Танцы на льду.

Тем не менее второй вариант преобладает, хотя и связан с риском. Он более приемлем в борьбе за хорошую статистику. Кто не рискует, тот не опер.

Лично я пришел с твердой уверенностью, что никогда ничего жать не буду и никакой начальник не заставит меня укрыть преступление. Самое смешное, что, действительно, впрямую ни один шеф не дает никому указаний прятать. Но уже через неделю, вдохнув оперативной атмосферы, я понял, что жать придется. Рано или поздно. Нож гильотины начал медленный подъем. Когда он упадет? А, лучше не загадывать.

Быть плохим опером не хочется, сидеть, в общем, тоже…

Сейчас у Вальки не потерпевший. Я спрашиваю разрешения поприсутствовать и, получив таковое, сажусь на свободный стул. Перед Валькой. мужичок лет сорока с козлиной бородкой, полуспившимся лицом и узкими лисьими глазами. Одежда указывает на низшее сословие, запах – на подвально-чердачное существование, наколка – на прежнюю судимость.

– Вот, Юра, полюбуйся. Товарищ Шмыль-ников, ранее судимый за кражи, тунеядец и бездельник, сегодня ночью забрался в детский садик, откуда утащил фен, два куска мяса и несколько простыней, но был пойман на выходе вневедомственной