Петербургское дело

— Черепуху ему, что ли, раскроить? — спросил Бутов.

— Поменьше крови, Серый. Поменьше крови и побольше дела.

— Не волнуйся. Гарантирую, что к завтрашнему дню он рецепт яичницы забудет.

— За дело!

Парни натянули на лица маски и, покрепче сжав в руках резиновые дубинки, двинулись к «дому иноземцев».

Через пять минут дверь подъезда с грохотом отворилась. Из подъезда вывалилась темная фигура. Это был Андрей Черкасов. Кряхтя от натуги, он тащил на плече истекающего кровью Костырина. За спиной у него слышался топот десятков ног. Первым выскочил Бутов, за ним — остальные парни.

— Бутов, прикрой! — крикнул Андрей на ходу, дернул плечом, поудобней пристраивая Костырина, и двинулся к машине.

Бутов, выбежавший следом, обернулся к подъезду и махнул дубинкой. Дубинка со смачным шлепком опустилась на чью-то темноволосую голову, раздался вскрик, и голова эта скрылась в дверном проеме. Бутов ударил ногой по двери подъезда. Затем подпер ее плечом и стал держать. Судя по тому, как она тряслась и вздрагивала под плечом Бутова, с той стороны по ней били не меньше трех человек. Бутов, потея от натуги, сдерживал напор.

— Откройте дверцу! — крикнул Андрей парням.

Те бережно втащили Костырина в салон.

— Пацаны, быстрей! — простонал от подъезда Бутов. — Долго я не продержусь!

Как только Костырин оказался в салоне, парни впрыгнули в машину. Взревел мотор, и машина, резко вывернув, двинулась к выезду со двора.

— Бутов, прыгай! — крикнул Андрей.

Бутов резко отскочил от двери и побежал за машиной. Чернявые парни гурьбой вывалились на крыльцо. Пока они, крича и матерясь, поднимались на ноги, Бутов вскочил на ходу в машину, дверца захлопнулась, и машина, набирая скорость, понеслась в сторону шоссе.

— Есть какая-нибудь тряпка? — спросил Андрей у парней.

— Возьми, — ответил кто-то, протягивая платок. Андрей промокнул голову Костырина и осмотрел рану. Дмитрий застонал и слабо оттолкнул Андрея.

— Что с ним? — спросил Серенко.

— Черепно-мозговая, — ответил Андрей.

— Кость цела?

— Да вроде.

Костырин снова застонал и протянул руку к окровавленной голове. Андрей перехватил его запястье:

— Не трогай. Будет еще больнее.

Костырин послушно опустил руку.

— Сильно меня? — спросил он слабым подрагивающим голосом.

— Не знаю. Приедем в штаб, посмотрим.

— Может, его в больницу? — спросил Серенко.

— Че, дурак, что ли? — огрызнулся Бутов, потирая ушибленное дверью плечо и морщась от боли. — Там нас быстро вычислят.

— А если у него серьезно?

Костырин разжал зубы и проскрипел:

— Угомонись, Сера. Голова цела. Вот только мозги… А, черт… — Он замолчал и снова крепко сжал зубы, стараясь не застонать.

— Как это хоть случил ось-то? — спросил всех толстяк Бачурин. — Кто-нибудь видел?

— Я видел, — сказал Андрей. — Там был охранник. Он в туалете ховался, поэтому со спины зашел. Хорошо еще, что у него ствола при себе не было.

— Точно, что ли, не было? Я кобуру у него видел, — сказал Серенко.

— Кобура была, — кивнул Андрей. — Но пустая. Я проверил.

— Че ж он, мудак, пустую кобуру на ляхе таскает? Для понта, что ли?

— Похоже на то.

Костырин опять открыл глаза:

— Бутов, что с поваром?

— Да все нормально, Димыч. Пару раз дал ему по кочану.

— Не убил хоть?

— Обижаешь, брат. Ты ведь знаешь, я работаю ювелирно.

— Этохорошо, — прошептал Костырин. Посмотрел на Андрея, облизал пересохшие губы и тихо сказал: — Спасибо, брат. Видит Бог, я этого не забуду.

И вновь закрыл глаза.

11

Фляжка Андрея редко бывала пустой. Он закачивал ее коньяком каждый день. Мария Леопольдовна, чуявшая запах спиртного, исходивший от сына, не могла понять, где, с кем и когда он умудряется напиваться? На занятия в университет Андрей ходил исправно. Регулярно сдавал рефераты, часами просиживал в университетской библиотеке, работая над курсовой. Мария Леопольдовна знала, что это так, ее хорошая знакомая работала там библиотекарем. И тем не менее чуткий нос Марии Леопольдовны безошибочно улавливал тонкий, почти незаметный запах алкоголя.

Однажды она не выдержала и позвонила приятелю сына, художнику Гоге, этому веселому толстяку с ветром в голове.

— Мария Леопольдовна, да вы что! — возмутился Гога. — Да если бы я заметил, что он пьет, я бы сразу ему по рогам надавал! Вы же знаете, как трепетно я отношусь к таким делам!

— Но с кем-то же он пьет, — упрямо гнула свою линию Мария Леопольдовна.

Гога подумал и ляпнул:

— Если он не пьет с нами, значит, он квасит в этом своем универе.

— Глупости.

— Вовсе нет. Я всегда говорил, что все интеллигенты — алкаши! Одни тайные, другие — явные. Ваш Андрей — тайный, законспирированный алкаш! Шутка!

— Гога, за такие шутки…

— В зубах бывают промежутки? Это я знаю. Только меня этим не запугаешь. У меня во рту вставная челюсть! И дома две запасные!

— Ох, и болтун ты!

— Что есть, то есть, Мария Леопольдовна. А если серьезно… я правда не знаю, где он умудряется кирнуть. С нами он пьет только колу. Да и то не больше пятидесяти граммов за раз.

Андрей хранил фляжку в кармане куртки, и ее существование оставалось для Марии Леопольдовны тайной.

Не приложившись на сон грядущий к фляжке, Андрей подолгу не мог уснуть. А если засыпал, то ему снились омерзительные сны, после которых он просыпался в холодном поту, радуясь тому, что все увиденные ужасы были всего лишь сном. Коньяк помогал Андрею расслабиться, ввести себя в состояние равнодушного отупения. Несколько хороших глотков — и тревога уходила из сердца до самого утра.

Флакон с кровью Таи Андрей на ночь снимал и клал его на тумбочку. Однажды утром он забыл его надеть и вспомнил о нем лишь у самых дверей университета. Семинар начинался через пять минут, но Андрей тут же, не раздумывая, повернулся и побежал к метро. Он словно бы перестал существовать на это время и вновь обрел себя лишь тогда, когда тесемка с флаконом снова оказалась на шее.

Сознавая всю дикость своего поведения, Андрей не раз спрашивал себя: «Господи, что я делаю? Ведь это же сумасшествие!» Но тут же кто-то другой, холодный и бесчувственный, живущий на самом дне сознания Андрея, отвечал ему? «Ну и что? А кто сказал, что ты должен быть нормальным? Вот Тая была нормальной, и чем это кончилось?»

По вечерам, вернувшись из библиотеки или с очередной акции своих новых друзей-скинхедов — с граффити Андрей пока что завязал, сославшись на недостаток времени и на необходимость писать дипломную работу, — он запирался у себя в комнате и посвящал целый час упражнениям с ножом. Он учился бить «прямым», «режущим», «колющим», обучался тайным и коварным ударам из-под локтя, учился перехватывать нож из одной руки в другую, не прекращая боя. Постепенно он стал ощущать нож, как продолжение собственной руки. Он носил его с собой повсюду и по вечерам, возвращаясь домой в темноте, продолжал свои упражнения на открытом воздухе, под прикрытием тьмы.

На ночь он прятал нож под матрас. А утром, едва открыв глаза, доставал его и, еще лежа в постели, проделывал несколько приемов, почерпнутых из книжки-самоучителя.

И все-таки Андрей знал, что не научится как следует владеть ножом, пока не почувствует, как лезвие взрезает настоящую плоть. Тогда он купил на рынке огромную баранью ногу, приволок ее домой, подвесил в ванной и целых полчаса бил ее ножом, пока не осознал, что стены и пол ванной комнаты покрыты ошметками мяса и подтеками бараньей крови. К приходу матери он успел замыть кровь и вышвырнуть остатки бараньей ноги на помойку — на радость облезлым бродячим псам.

Бар «Серебряная вобла» был заполнен под завязку. Здесь пили, курили, спорили, смотрели футбол, боролись на руках, смеялись и шутили сотни полторы человек. Андрей и Дмитрий сидели за длинной барной стойки и пили пиво, заедая его солеными сухариками. Помахав рукой, чтобы отогнать от лица сизый сигаретный дым, Костырин вгляделся в лицо Андрея и поинтересовался: