Современный румынский детектив

Какова же мораль этой истории, происшедшей — внимание! — ровно пятнадцать лет назад!

Что Марин Тебейка имел по крайней мере одного сообщника.

Что этим сообщником был, более чем вероятно, профессиональный художник — скорее, график.

Что драгоценности все эти пятнадцать лет хранились у сообщника.

Что, выйдя из тюрьмы, Тебейка явился к нему — очевидно, получить плату за свое молчание.

Что, возможно, сообщник, достигший теперь совсем другого общественного положения, отказался идти на риск и выдавать драгоценности, обнаружение которых могло привести его прямиком в освободившуюся камеру Тебейки.

И что в результате у последнего были веские основания выплеснуть ярость на предателя…

Должен сознаться, все это логическое построение родилось совершенно ненаучным путем: в тот момент, когда я понял, что манера Дана Сократе напоминает рисунок на денежном знаке. Но мое построение держится и объясняет все: и нервный срыв Дана Сократе, происшедший пятнадцать лет назад; и сопровождавшую его поправку финансовых дел под достаточно убедительной вывеской" базарной живописи"; и внезапное возобновление приступов страха после телефонного звонка накануне его отъезда на море; и визит, тогда же, в бывшее ателье — возможно, с тем, чтобы уничтожить матрицы и пресс, все еще там припрятанные; и панику, охватившую его в Мангалии, когда он увидел кого-то на улице; и его бегство

в Мамаю; и собственно преступление; и покушение на Адриану по подозрению, что она что-то знает; и, наконец, тот факт, что уже некоторое время вокруг главных действующих лиц и главных мест действия этой истории мелькает трагическое мышиное личико человека, который хочет заполучить, в сапфирах и топазах, эквивалент пятнадцати годам тюрьмы…

Да, все решительно увязывается друг с другом. Остается только найти тайник с драгоценностями, что, в общем-то, задача чисто техническая. И все же у меня ощущение, будто что-то не в порядке, будто в одном месте сложенной мною так тщательно мозаики зияет пустота, будто где-то в моем блистательном умозаключении осечка… Никак не могу ухватить, чего же я недодумал, и делаю единственный доступный мне пока вывод: еще не настал час отсечь все и, как под гипнозом, пойти по единственной дорожке. Поживем — увидим…

А пока суд да дело, я вполне доволен тем, как провел утро, и моя улыбка заражает старого архивариуса. Мы еще разок, сидя бок о бок, нарушаем правила внутреннего распорядка, затем я беру досье под мышку, расписываюсь в получении и поднимаюсь, на этот раз на лифте, несколькими этажами выше, чтобы кое-что уточнить, хотя заранее знаю результат.

Действительно, в своих ожиданиях я не обманываюсь. Коллеги из дактилоскопической лаборатории с первого взгляда устанавливают идентичность отпечатков пальцев из досье Марина Тебейки и тех, что были на веслах лодки в Мамае. Затем капитан Марчел Константин, надувшись от гордости, подает мне отчет своих ребятишек: сегодня утром на чердаке такого-то дома по Трансильванской улице найдены похороненные в кучах пыльного барахла обломки небольшого печатного пресса и матрицы — по всей вероятности, с рисунком сотенного банкнота. Лабораторный анализ показал, что предметы были разломаны примерно шесть недель назад. Во время обыска было установлено и место, где они хранились до того дня: в недрах чердака, за тремя вынимающимися кирпичами неоштукатуренной стены.

— Другого ничего, Марчел?

— Ничего, шеф.

— Горсточка брильянтов, кубышка с золотом, а?

— Вот именно! — хохочет капитан Марчел Константин.

Нет, конечно, если бы драгоценности все еще были там, они не ускользнули бы от наметанного глаза его ребятишек. Впрочем, и сам Марин Тебейка до встречи со мной прочесал чердак по крайней мере один раз. Где-то в другом месте, в другом уголке света надо искать этот клад… И я его найду, будьте спокойны!

А пока: констатирую, что уже три часа, что я проголодался и что перед следующим таймом не помешает вздремнуть часок — другой. Воздадим кесарю кесарево.

Я хорошенько проветрил комнату, спустил жалюзи и создал себе обстановку, которая хоть кого, даже спящую царевну, только что пробужденную от чар принцем (фамилию забыл), расположила бы еще понежиться в постели. Но мои глаза не хотят слипаться ни в какую…

Значит, так. В юности Дан Сократе по уши влип в более чем сомнительную аферу и чудом вышел сухим из воды. А теперь, похоже, его убил бывший сообщник… Ну а если бы все обернулось не так? Если бы Сократе с Тебейкой удалось прийти к взаимному согласию? Более чем уверен: никто бы ничего не узнал и Адриана, владычица моих прежних снов, так и прожила бы до конца своих дней с бывшим преступником…

Но стоит ли это обсуждать — через столько лет? Пятнадцати лет тревоги и страхов разве недостаточно, чтобы смыть такую вину? Меня интересует, конечно, не юридическая сторона дела. Меня интересует — а этого уже никто никогда не узнает, — как у Дана Сократе было с совестью, сумел ли он стать достойной парой для Адрианы, не омрачала ли тень старого греха ежедневно и ежечасно существование им обоим? В таком случае я должен спросить себя, не лежит ли часть вины за это на мне. Может быть, я в нужное время не сумел понять или не сумел простить…

На этом перекрестке мои мысли норовят сбиться на самую опасную дорожку. Пора вернуться к своему ремеслу, чьи опасности несравнимо меньше. Соскакиваю с постели, принимаю сильный душ — и вот я уже готов выйти в город. Думаю нанести визит Атене Пашкану и слегка пошарить в мастерской на втором этаже, хотя я бы удивился, если бы драгоценности оказались там. А с завтрашнего утра возьму в оборот Марина Тебейку. Пока что тоже на свой страх и риск, без указаний свыше, И все из-за пробела в моей мозаике. Чувствую, что недалек тот час, когда мне снова предстоит впасть в" каталепсию по Бребенелу".

Выхожу из квартиры, поворачиваю ключ в замке, вызываю лифт и тут слышу, как звонит телефон" Имеет ли смысл возвращаться? Мама говорила: ни за что, пути не будет…

Лифт прибыл, но телефон упорствует. Я сдаюсь. Впрочем, я всегда не очень-то слушался маму.

Возвращаюсь и поднимаю трубку.

— Да!

— Это Бребенел?

Я узнаю голос. Надеюсь, пауза не будет замечена.

— Кто его спрашивает?

— Это ты. Я тебя узнала. И ты меня узнал, правда?

— Допустим.

— Или ты больше не ждал моего звонка, товарищ майор? А может, думал, что я забыла номер?

— Верно, уже не ждал, однако номер ты запомнила и, как я подозреваю, в тот же вечер, как пришла домой, его записала.

— Так и есть. А ты не забыл" тот вечер", товарищ майор?

— У меня такая профессия, что я нелегко забываю, дорогая. И имей в виду, что я подполковник. Уже несколько дней.

Понятая не имею, с чего это я брякнул. Раздражало меня, что ли, это" товарищ майор" в иронической упаковке? Подполковник все-таки сложнее выговорить… Или это чтобы увеличить дистанцию между нами в ответ на ее постоянное желание — мнимое или подлинное — ее уменьшить? Но результат неожиданный:

— Потрясающе! Мои поздравления! Это надо обмыть! Пытаюсь защититься:

— Непременно. Как-нибудь вечерком, в субботу, когда тебе не надо будет на другой день идти на занятия. Пригласим Мирчу, доктора Чернеску, может быть, и Адриана согласится и…

— Не угадал, товарищ подполковник! Мы это дело обмоем прямо сегодня, и только вдвоем! К тому же сегодня суббота.

На этот раз пауза не может пройти незамеченной для самого нечувствительного уха.

— Эй, ты онемел? — окликает меня Виорика, — Моя наглость не знает пределов? Ну говори, говори!

— Я ничего не говорю про наглость, но…

— Можешь говорить что угодно, но только в глаза. Понял? Не по телефону!

— Предположим, сегодня вечером я занят.

— Ничего не" предположим". Если только…

Наконец-то и она заколебалась. Сама дала мне случай поймать ее на паузе и сравнять счет. Это как гол в собственные ворота. Какого черта я с этой девицей все время чувствую себя как на футбольном матче?