Убийство в четыре хода

– Марианна Фонтэн, – негромко произнес Альбер и покачал головой. Он не испытывал влечения к сестре террориста и не был влюблен в нее с первого взгляда. Сейчас, пытаясь проанализировать свое чувство к ней, он понял, что это ревность. Ему лично ничего от нее не надо, однако он ревнует ее к каждому, кто может взять ее за руку, обнять, приласкать, назвать своею.

Неужели Марианна права? Вот ведь и брат ее постоянно на несколько шагов опережает полицию. Альбер встал под душ и тотчас заорал не своим голосом: вода была нестерпимо горячей – погрузившись в раздумья, он забыл отрегулировать температуру. В ванную влетела перепуганная Марта с яйцом в руке.

– Вода слишком горячая, – пожаловался Альбер.

– Поторопись. Завтрак сию минуту будет готов.

– Я это есть не в состоянии, – он укоризненно ткнул пальцем в яйцо.

– Не для тебя и готовлю. Ты обойдешься гренками. – Марта повернула кран, и на Альбера внезапно обрушилась ледяная струя.

Гренки подгорели, пока Марта готовила завтрак для гостей. Яичница с колбасой, зеленым горошком и овощной приправой, густо посыпанная тертым сыром, выглядела весьма аппетитно, и коллеги Альбера уписывали ее за обе щеки.

– Ты не допускаешь мысли, что Корню вошел в сговор с кем-то из шахматистов? Уж слишком хорошо были спланированы оба эти убийства.

– Еще чего! Я смотрю, эта фитюлька совсем задурила тебе голову. Знаешь, где силен шахматист в обдумывании ходов и составлении комбинаций? Только за шахматной доской.

– Что за фитюлька? – поинтересовалась Марта.

– Да мы тут допрашивали сестру Фонтэна, – рассеянно пояснил Шарль – По ее мнению, мы слишком примитивны, чтобы раскрыть преступление, задуманное шахматистом.

Марта сидела задумавшись, и Альбер надеялся, что размышляет она не над второй частью фразы Шарля – «совсем задурила тебе голову».

– Пожалуй, она права, – с милой улыбкой сказала вдруг Марта. – Вот уже сколько лет вам не удается поймать ее брата, разве что нападете на след случайно.

Полицейские переглянулись с понимающей сообщнической усмешкой, которую Марта терпеть не могла. «Что она в нашем деле понимает!» – яснее ясного говорил их вид.

– А кстати, не мог этот братец взорвать Ростана? – не унималась Марта.

– Нет, – решительно отрезал Шарль. Альбер с удивлением воззрился на него. До сих пор ему казалось, что комиссар изо всех подозреваемых отдает предпочтение Фонтэну. Интересно, ветер подул в другую сторону или Бришо высказывает свое особое мнение?

– Фонтэн – профи, он использует ровно столько взрывчатки, сколько необходимо, и ни граммом больше. Вчера, прежде чем уйти из отдела, я просмотрел досье на Фонтэна. Старина, этот человек обращается со взрывчаткой, как Армстронг с трубой. Если бы он подкладывал взрывчатку, чтобы убрать Ростана, там ни одна картина не упала бы со стены. Я специально звонил в лабораторию и поинтересовался…

Да, в этом весь Шарль. Позвонить в лабораторию, потребовать к телефону какого-нибудь ужасно важного и невероятно занятого эксперта по взрывчатым веществам, чтобы получить подробную консультацию… Шарлю приходится пускать в ход все свое обаяние, дабы не вызывать к себе антипатию.

– Говорят, сорока-пятидесяти граммов было бы вполне достаточно, и не исключено, что профессионал такой высокой марки, как Фонтэн, обошелся бы еще меньшим количеством. Но тут, по мнению эксперта, было взорвано добрых сто граммов.

– И что это значит? – задала вопрос Марта в надежде хоть сегодня наконец-то показать себя в кругу коллег осведомленной в делах полиции.

– Это значит, что убийца – профан, который желал действовать наверняка.

– Корню профаном не назовешь, – вмешался Альбер. – Он намеренно использовал так много пластика, чтобы в комнате камня на камне не осталось. Чтобы даже долговое обязательство в сейфе обратилось в пепел.

– Тогда как нам быть? Снова ехать к нему в казарму?

– По-моему, сперва надо бы взять в оборот бабенку. Корню, похоже, стреляный воробей.

Пора было и отправляться по делам. Марта, судя по всему, окончательно присвоила себе «рено». Машина производила впечатление побывавшей в основательных переделках; Альбер не помнил, чтобы он так уж сильно покорежил ее во время последней своей попытки научиться мастерскому вождению. Коллеги уселись в серый, без опознавательных надписей, служебный «пежо». Буасси с любопытством разглядывал вмятины на крыльях машины Альбера.

– Машину водит жена, – небрежно бросил Альбер, прежде чем приятели успели поинтересоваться, где это его так угораздило приложиться.

– Ясно, – кивнул Буасси. – Избави бог от женщины за рулем. – Его подруга действительно водила скверно.

Между тем Марта включила мотор и, сделав изящный разворот, подкатила к ним. Альбер покраснел. Если Марта сейчас выдаст истинного виновника повреждений…

– Если вы не очень торопитесь, вернись на минутку. Кое-что тебя ждет на письменном столе. – Она послала воздушный поцелуй, адресованный вроде бы всем троим сразу, и рванула на полной скорости.

На письменном столе лежала книга: толстая, со множеством рисунков, в точности такого типа, какие приносил домой Альбер – поначалу с горделивой радостью, а под конец украдкой. «Секреты шахматной игры» – гласил заголовок, а в подзаголовке стояло: «Как стать мастером». Альбер раскрыл книгу. В предисловии, разумеется, делалась попытка уйти от ответственности. Книга, мол, является всего лишь пособием, а стало быть, по ней нельзя научиться… В предисловиях всегда так пишут. Лелак больше верил аннотации на суперобложке, где утверждалось, что по этой книге вовсе даже можно научиться шахматной игpe, причем быстро и хорошо. В конце концов, ведь для этого книгу и выпускали! Иначе не имело бы смысла. Бедная Марта, с каким нетерпением она, должно быть, вчера ждала весь вечер, когда же он заметит выложенную на стол книгу! Но едва он пришел домой, как тут же явились гости. А утром… об этом лучше не вспоминать. Он почувствовал прилив благодарности к жене и угрызения совести. Перелистал книгу и, дойдя до главы «Образ мышления шахматиста», уткнулся в текст. Альбер и сам не заметил, как уселся в кресло, открыл бутылку с прохладительным напитком, сбросил ботинки и пристроил ноги на край стула, отыскал в глубине шкафа старенькую, бог весть сколько лет валявшуюся там шахматную доску и, руководствуясь пособием, углубился в изучение королевского гамбита. Но факт, что когда Шарлю надоело ждать и он, сообразив, что сигналят под окном они напрасно, поднялся в квартиру, он застал приятеля за этим занятием.

Метро в этом месте переходило в надземную линию, а дорога тянулась под эстакадой, среди полуразрушенных зданий. Дешевые лавчонки, бистро, околачивающиеся у входа мрачные типы, откуда-то доносятся звуки восточной музыки. Двое мужчин в заношенных спортивных свитерах заняты ремонтом старенького автомобиля. Со вчерашнего дня потеплело, и видно, что им жарко.

«Пежо» свернул вправо и проехал под станцией метро. На сей раз Буасси вел машину медленно, ровно. Пассажиры почти не ощущали, когда он прибавляет скорость, когда тормозит, а когда и вовсе останавливается. Альберу подумалось, что он тоже сумел бы так. Он посмотрел налево. Маленькая площадь, за нею выстроились в ряд дома типичной архитектуры шестидесятых годов – голые коробки, лишенные каких бы то ни было декоративных элементов, захламленная детская площадка. Район был явно знаком Альберу. Где-то здесь обитает чета Кузен.

– Вот что! – воскликнул Шарль. – А парень?

– Откуда мне знать? – пожал плечами Альбер. – Если еще не угодил за решетку, то, наверное, околачивается где-нибудь поблизости.

– С какой это стати упекать его за решетку? – насмешливо бросил Шарль.

Буасси понятия не имел, о ком идет речь, но на всякий случай притормозил.

Супруги Кузен были пожилые, хворые люди, и жена в один прекрасный день пришла в полицию с заявлением, что ее муж намерен убить человека. Обратилась она непосредственно в отдел по расследованию убийств – щуплая старушка с волосами, напоминающими клочки свалявшейся ваты, прилепленные к черепу. Муж, сказала она, собирается убить того типа, что рисует на стенах свастику. Полицейские едва не выставили ее за порог. Париж, вероятно, занимает первое место в мире по обилию разнообразной пачкотни на стенах. Выродившиеся потомки поколения, взращенного под лозунгом «Свобода, Равенство и Братство», спутали свободу слова со свободой марать стены. С какой-то поистине маниакальной одержимостью они торопились провозгласить свое мнение надписями на стенах жилых домов, детских садов, театров и музеев, в поездах метро, на стволах деревьев и на спинках садовых скамеек.