Приют одинокого слона, или Чешские каникулы

         Это был мазохизм чистейшей воды. Лариса мучалась, ругалась с Максом, уходила, хлопнув дверью, но все равно возвращалась. Потому что он не давал ей забыть. Вот только Ларой, даже Ларисой, не разрешала себя звать, это было слишком больно, хотя и прошло уже без малого восемь лет. Она стала Лорой - дурацкое, претенциозное имя, которое почему-то ассоциировалось у нее с выдутым из жвачки пузырем. Что ж, иногда она самой себе казалась таким же пузырем - который громко лопается и залепляет физиономию липкой паутиной.

         Ей никогда не были нужны стимуляторы для того, чтобы писать картины. Ее приятели пили, курили «травку», жевали «кислотные» промокашки и отвратного вида поганки. Некоторые нюхали или даже кололись. Для воображения, для вдохновения, говорили они, попробуй. Но она боялась. Не привыкания, зависимости - нет. Разве такое может случиться с ней - особенной, непохожей на других?! Боялась чего-то привнесенного извне, навязанного ей дурманом. Она смотрела на них с ужасом и отвращением, потому что слишком хорошо знала, что такое наркотики. И даже подумать не могла, что придет такой день, когда она не сможет жить без дозы.

         В тот день все было иначе.

         Почему-то не писалось. Навалилась тяжелая душная апатия, кисть просто валилась из рук. Несильно, но тупо болела голова. Обычно, если дело не шло, Лора злилась, швыряла кисти, тряпки, ругалась, пинала стулья. Но теперь хотелось сесть на пол и заплакать. Что она и сделала. И за этим непродуктивным занятием ее застал звонок в дверь.

         Генка просто лучился благодушием и сочувствием.

         - Не расстраивайся, - ворковал он, как почтовый голубь. - Со всеми случается. Творческий кризис. Это пройдет.

         Лора только головой мотала: не пройдет, никогда не пройдет.

         - Значит, не пиши пока. Отдохни.

         Она продолжала упрямо трясти головой.

         - Тогда... - вкрадчиво произнес Генка, - есть один способ. Но тебе он не подойдет.

         - Почему?

         - Ну... Общество не одобряет.

         - Плевать мне на общество!

         - К тому же многих затягивает.

         - Ты про... - скривилась Лора.

         - Угадала. Я же не предлагаю тебе ширяться постоянно. Так, изредка доза-другая. Как раз для таких случаев, когда башка трещит и дела не идут.

         - Не знаю, - нахмурилась она. - Как-то это...

         - Боишься подсесть? Но ведь это только для слабаков опасно, у которых тормозов нет. Ты-то ведь не такая.

         - Вот этого я как раз и не боюсь! - фыркнула Лора. - Я боюсь, что это будет... не мое. Картина, я имею в виду.

         - Глупости! Просто маленький толчок. Как будто тебя из самолета пинком под зад вытолкнули, а дальше уже сама летишь, парашют раскрылся, красота.

         Лора колебалась. Внутренний голос вопил: не смей, нельзя, Харальд бы это не одобрил. Но от мысли о Харальде стало еще тошнее. Избавиться от этого мерзкого состояния можно было, только выплеснув себя на бумагу.

         - Ну... разве что один раз, - неуверенно протянула она. - А где взять?

         - Держи! - жестом доброго волшебника Генка протянул ей на ладони маленький ампулу без маркировки с прозрачной жидкостью. - Прими, прелестная подруга, моей любви прощальный дар. Как говорила Сова, безвозбезно.

         - А что с ним делать надо?

         - Ну и серая ты, Лорка! Ладно уж, помогу. Шприц-то у тебя хоть есть? Только, чур, Максу ни слова. Вряд ли ему это понравится...

                                                                 * * *

24 декабря 1999 года

         - А вот эта улица называется Под каштаны. Весной, в мае, здесь все белое. Иногда мы ездили по ней в школу. А иногда по другой улице, я вам ее потом покажу. У нас был желтый «рафик». А еще - какой-то другой автобус, побольше, красный, почти квадратный. Шофера звали Зденек, он был лысый, как коленка. А другой...

         - Ты лучше на дорогу смотри, экскурсовод... - взвился Макс, из последних сил стараясь не уточнять, какой именно экскурсовод. - Сейчас впилишься куда-нибудь, вот и все Рождество.

         Вместо ответа Генка так опасно подрезал синюю «Шкоду», что женщины дружно взвизгнули, а Макс и Вадим хором выругались.

         - Что, усрались? - расхохотался Генка. - Ничего, сейчас уже приедем, отмоетесь.

         Оксана, прикрыв глаза, покачала головой и прошептала что-то, очень для Генки нелестное.

         - А почему тут дома такие, ну, частные, что ли? - пропищала Лида. - Это новый район?

         - Ну, не совсем новый, - снизошел до ответа Генка. - Но и не старый город, конечно. Здесь в основном виллы. Посольства, консульства. Наше тоже. И моя школа. И дома старых буржуинов. Гонзин папенька был послом в какой-то банановой республике. Сейчас в Штатах обитает. А домишко сыночку оставил. Мы с Гонзиком с седьмого класса дружили, такие вещи мочили. Вот однажды, на химии...

         Только теперь Вадим по-настоящему понял, что такое зубовный скрежет, бесконечной адской перспективой которого пугают заскорузлых грешников. Лора спрятала лицо в ладони и тихонько захныкала. Миша сморщился, словно откусил сразу пол-лимона, и уткнулся лбом в запотевшее стекло.

         Город готовился к празднику, наверно, главному в году. Ярко разукрашенные витрины, елочки, гирлянды, рождественские звезды. Люди, спешащие, в лихорадочном приподнятом настроении, которое могло бы передаться им, если бы не Генка, бубнивший без передышки. Ладно бы еще, если б он о городе рассказывал, хотя Вадим прекрасно понимал: те мало интересные улицы, по которым они едут, - это совсем не то, ради чего он столько лет стремился сюда. Но нет, Генка рассказывал примерно следующее: «Вот здесь жила моя девчонка, Юля, я ее провожал, и мы целовались в подъезде. А вон там мы с друзьями собирались. Курили, вино пили, на гитаре играли. А из того магазинчика я жвачку утащил. Сунул за щеку и ушел».

         Возможно, в малых дозах такие лирические отступления были бы даже трогательными, но, как говорится, не в этой жизни. Выдаваемый Генкой звукоряд ощущался как несомненное двадцать два. Раньше он таким не был. Более того, он никогда не делился своими воспоминаниями публично, разве что с Вадимом и немного с Максом. Но и это было давно. А при нынешних обстоятельствах его сентиментальные излияния воспринимались как визг железа по стеклу. Раздражение росло с каждой минутой, но Генка, похоже, прекрасно чувствовал себя в этой грозовой туче.

         Наконец пытка кончилась. Проехав вдоль ограды, металлические прутья которой перемежались серыми кирпичными столбиками, автобусик затормозил у невысоких кованых ворот. Генка нажал кнопочку на пультике, и ворота, лязгнув, отъехали в сторону.

         Выйдя из машины, Вадим огляделся по сторонам.

         Серый двухэтажный дом выглядел более чем солидно. Высокое крыльцо с кованым фонарем стиля модерн, на втором этаже эркеры с огромными окнами, коричневая черепичная крыша с каминной трубой. Судя по черной, жутковатого вида, оплетке, летом вилла должна была утопать то ли в плюще, то ли в диком винограде. Чистенький, аккуратный садик - деревца, подстриженные вечнозеленые кустарники, клумбы, укрытые на зиму еловыми лапами. В уголке качели и песочница.

         - Ген, а где собака? - спросила Оксана, подходя к пустому деревянному дворцу (никак не будке), над входом в который детская рука криво вывела белой краской: «Martinek».

         - Собака? - с брезгливой гримасой переспросил Генка, выходя из гаража. - В передержке собака. В гостинице собачьей. На фига мне здесь собака еще? Терпеть не могу!

         - У тебя же была такса! - возмутился страстный собачник Миша.

         - Это Полинкина. Она ее и забрала. И правильно сделала. А то я бы ее придушил, стерву.

         Генка закрыл дверь гаража и метнул на Вадима, который уже открыл рот, чтобы сказать что-то, такой взгляд, что тот чуть не подавился языком.