Последняя воля Нобеля

— Манкируешь своими обязанностями? — шепнул Боссе ей на ухо.

Анника увидела прямо перед глазами пряди светлых волос Боссе. Она засмеялась, хотя в этой ситуации не было ничего забавного.

— Идем? — спросил Боссе и предложил Аннике руку.

Они вошли в длинный коридор с колоннами и большими, до пола, окнами, сквозь которые в здание проникал тусклый зимний свет. Вдоль противоположной стены тянулся ряд одинаковых темных дверей. Поток ученых и журналистов двигался в одном направлении.

— Ты так ничего и не написала о банкете, — сказал Боссе, искоса взглянув на Аннику.

— У меня были на это веские причины, — ответила она.

Он остановился и жестко посмотрел Аннике Бенгтзон в глаза.

— Это правда, что ты помогла полиции составить фоторобот?

Анника почувствовала, что у нее против воли округлились глаза. Она затаила дыхание.

— Я не буду ничего об этом писать, — торопливо добавил он. — Я просто волнуюсь за тебя. Тебе есть с кем поговорить?

Она кивнула, и они пошли дальше.

— Ты всегда можешь поговорить со мной. Я никогда не раскрываю свои источники.

Они дошли до следующего поста, прошли через рамку металлоискателя, после чего их наконец пустили в аудиторию.

Зал Валленберга находился в самом конце коридора первого этажа. Анника и Боссе вошли в зал через непропорционально узкие двери и оказались в красной аудитории с двадцатью рядами кресел и небольшой сценой. В аудитории было около двухсот человек. Зал казался полупустым.

Они уселись в одном из средних рядов. Ноги их соприкасались, но ни он, ни она не делали попыток отодвинуться. Анника чувствовала, как ее согревает это прикосновение.

— Ты что-нибудь знаешь о ходе расследования? — прошептала Анника, склонившись к уху Боссе.

— Лодка, на которой они бежали, была похищена в августе в Накке, — прошептал он в ответ. Его рука скользнула по плечу Анники.

Она торопливо оглянулась, напуганная собственной реакцией. Черт, с этой минуты она уже готова прыгнуть с этим парнем в постель.

Анника отодвинула ногу и стала разглядывать присутствующих, стараясь найти знакомых журналистов. Она узнала научного обозревателя одной престижной утренней газеты. Видимо, и остальные были люди такого же калибра.

На сцене рассаживались люди, явно не принадлежавшие к журналистскому цеху. Журналисты на пресс-конференциях славятся своей непроницаемостью. Они никогда не перешептываются и не разговаривают между собой, стараются ничем, даже телодвижениями, не выдать своих эмоций.

— Кто эти люди? — спросил Боссе, показывая на сцену, но не прикасаясь к Аннике.

Она в этот момент узнала в толпе рыжую Биргитту Ларсен.

— Ученые, — шепнула в ответ Анника, — наверное, это члены Нобелевской ассамблеи или Нобелевского комитета. Вон та женщина в полосатом жакете — профессор Каролинского института. Я уже с ней встречалась.

Некоторые ученые, перестав обращать внимание на аудиторию, принялись о чем-то переговариваться. Анника заметила, что посторонние люди отошли в сторону на почтительное расстояние.

Интересно, о чем они шепчутся, подумала она.

Ряды постепенно заполнялись корреспондентами СМИ, сотрудниками института, студентами. Аудитория была заполнена почти наполовину, когда были закрыты двери и пресс-конференция началась.

На сцене был установлен портрет улыбающейся Каролины фон Беринг. Рядом с портретом стоял венок из живых цветов. Анника смотрела в глаза убитой и узнавала ставший таким знакомым взгляд. Рядом с портретом поставили стол с именными табличками и стульями. За столом сидели три человека.

— Итак, — сказал один из них, — если вы готовы, то мы начнем.

Это был массивный, можно сказать, толстый мужчина в черном костюме и ярко-красном галстуке. Из таблички следовало, что это вице-председатель Нобелевского комитета профессор Сёрен Хаммарстен. У профессора были маленькие, очень белые руки, как будто он страдал тем же расстройством пигментации, каким якобы страдал и Майкл Джексон.

— Я рад приветствовать вас на этой пресс-конференции, на которой мы хотим сделать волнующее и в высшей степени интересное заявление, — сказал Сёрен Хаммарстен. — Но прежде чем мы перейдем к заявлению, я хотел бы сказать несколько слов о нашем покойном председателе.

Он повернулся лицом к портрету. Сидевший рядом с Хаммарстеном мужчина — на его табличке было сказано, что это Эрнст Эрикссон, руководитель отдела МЭМБ, — достал из кармана носовой платок и негромко высморкался.

МЭМБ, подумала Анника, — это отдел медицинской эпидемиологии и молекулярной биологии. Отдел, где работала Каролина фон Беринг.

— Дорогая Каролина, — начал дрожащим от избытка чувств голосом Хаммарстен, — ты навсегда останешься в наших сердцах, в наших исследованиях, в нашей истории. Ты вела институт к славе и признанию, ты была достойным хранителем последней воли и завещания Альфреда Нобеля…

— Это кощунство! — воскликнул какой-то человек в первом ряду, и все вытянули шею, чтобы посмотреть, кто это.

Сёрен Хаммарстен сделал вид, что ничего не слышал.

— Не важно, насколько тяжелые чувства испытываем мы сегодня, — продолжал он, — наш долг смотреть вперед. Именно этого хотела бы и сама Каролина. Мы должны, мы обязаны работать для будущего, ради памяти Каролины, ради сохранения духа Альфреда Нобеля…

— Вы предаете память Альфреда Нобеля! — снова закричал человек в первом ряду. — Вы играете роль Господа Бога и бессовестно используете завещание Альфреда Нобеля для оправдания собственных эгоистических амбиций.

Сёрен Хаммарстен, блеснув лысиной, наклонился к микрофону:

— Ларс-Генри, если вы не способны сдержать свои эмоции, то я попрошу вас покинуть зал.

Возмутитель спокойствия встал. Он резко выбросил сжатую в кулак руку в сторону сцены. Голос его перешел в высокий фальцет.

— Это Немезида! — кричал Свенссон. — Вам надо поберечься! Немезида уже нанесла удар, но он не последний!

— Кто это? — спросил Боссе, и Анника наклонилась к нему, чтобы ответить:

— Думаю, что это Ларс-Генри Свенссон. Он профессор и член Нобелевской ассамблеи. В субботу он опубликовал сумбурную статью.

— Месть богов! — продолжал бушевать Свенссон. — Вы бросили вызов Немезиде!

— Охрана? — сказал в микрофон Сёрен Хаммарстен. — Вы не могли бы прислать людей в зал Валленберга…

Узкие двери открылись, и в аудиторию вкатилась большая группа людей в темных костюмах.

Третий человек, сидевший за столом президиума, не смог сдержать удивленной улыбки. Очевидно, это был Бернард Торелл, доктор медицины из группы «Меди-Тек». Он был моложе остальных двух коллег и неплохо выглядел — загорелый подтянутый мужчина сорока с небольшим лет, одетый в темный итальянский костюм.

— Заветы Нобеля нерушимы! — продолжал кричать Ларс-Генри Свенссон. — Но мы снова и снова нарушаем их. Немезида, его последняя воля, которую мы так тщательно скрываем…

Собравшиеся молча смотрели, как люди в темных костюмах выволакивают Свенссона из зала и закрывают дверь. В аудитории повисла плотная, непроницаемая, как вата, тишина.

— Должен принести всем собравшимся мои извинения, — произнес наконец вспотевший от волнения Сёрен Хаммарстен, сложив перед собой на столе свои маленькие белые ручки. — Смерть Каролины подействовала на всех, но по-разному.

— Что он хотел сказать? — прошептала Анника, зачарованно глядя на дверь, за которой исчез возмутитель спокойствия.

— Я не понял ровным счетом ничего, — тоже шепотом ответил ей Боссе.

— С большим удовольствием представляю вам одну из самых влиятельных фигур фармацевтической промышленности мира доктора Бернарда Торелла, управляющего директора фармацевтической компании «Меди-Тек», прибывшего к нам из штаб-квартиры компании в Лос-Анджелесе, штат Калифорния, — сказал Сёрен Хаммарстен.

Сидевший рядом с ним Эрнст Эрикссон откинулся на спинку стула и демонстративно сложил руки на груди. Бернард Торелл благосклонно кивнул аудитории, а Сёрен Хаммарстен почти физически излучал радость и подобострастие.