Смерть мужьям!

Довольно ловко вывернувшись из объятий русалок, окруживших его, словно тина днище баркаса, Ванзаров нацепил сюртук и покинул веселое заведение. Нинель, сидя в уголочке, проводила красавчика печальным вздохом.

– Какой умница, – с уважением проговорил Лебедев, обнимая разгоряченный торс. – И все еще девственник... Ну, ничего, исправим. Что ж вы, барышни, такого мальчика упустили? А еще жрицы порока! Стыд и позор, а не куртизанки высшего разряда. Вот я вам сейчас...

Пока Родион добирался пешком до своей квартиры, обдумывая так и эдак парочку досадных промашек, а столица отдавалась сну, в заведении мадам Квашневской случился очередной загул безудержного разврата, до которого великий криминалист был страстный охотник, а нам нет никакого дела. Нехорошо подсматривать за чужими грехами, даже если очень хочется.

Вольты

1

Участок для пристава был домом в конкретном и практическом смысле. Савелий Игнатьевич жил не где-нибудь, а на третьем этаже участкового строения, занимая хоть и тесноватую, зато казенную квартиру. И по складу характера он предпочитал, чтоб все на службе было уютно, по-семейному. Утро пристав любил начать с крепкого завтрака, в котором яичница подавалась лишь для разгона аппетита, затем насладиться рюмочкой ликера, да и позволить чайник-другой чая. Свои привычки подполковник не менял никогда. Даже жара, опять подступавшая к измученному городу, не могла изменить ход вещей.

Пожелав своим чиновникам «доброго утречка» и отправив на посты городовых, пристав поднялся в кабинет, где уже ждал обширный поднос с завтраком, накрытый заботливыми ручками Серафимы Ивановны, законной приставши. Ближайших посетителей следовало ожидать не ранее часа через два, а потому Савелий Игнатьевич изготовился придраться утреннему блаженству. Но счастью не суждено было случиться.

Успев повязать салфетку и поднести ложку ко рту, пристав был потревожен решительным стуком в дверь. Нехотя разрешил войти. И сразу пожалел о содеянном. В кабинет ворвалось истинное наказание, и неизвестно за что насланная мука, в лице коллежского секретаря Ванзарова. В столь ранний час юнец уже кипел энергией, был чисто выбрит, подтянут и возвышался зримым укором лености начальника вообще.

– Чего вам, голубчик? – спросил пристав с кислой улыбкой.

На стол легли три одинаковых папки дел, заглавные титулы которых были исписаны далеко не образцовым подчерком. Аппетит и мирный покой навсегда покинули Савелия Игнатьевича.

– Это что такое? – бессильно пробормотал он.

– Разрешите доложить ваше высокоблагородие, – отрапортовал выскочка. – Мною заведены дела по совершенным преступлениям. Дело о предумышленном убийстве с отягчающими обстоятельствами госпожи Грановской Авроры Евгеньевны, дело об убийстве горничной Ипатьевой Зинаиды Ивановой, а также дело о насильственной смерти неизвестного господина на Невском проспекте. В связи с этим...

Неуместный доклад был прерван махом начальственной руки.

– Это что же такое? – только и смог вымолвить пристав, срывая бесполезную салфетку. – Что это, голубчик, я вас спрашиваю?

– Изволите видеть...

– Молчать! – рявкнул подполковник. – Вы что себе позволяете? Да понимаете ли вы, как я буду выглядеть на докладе у господина полицеймейстера нашего отделения? А очень даже приятно. Господин полковник спросят: «Все ли спокойно в центре столицы, господин пристав?». А что я отвечу? «Так точно, ваше высокоблагородие, все покойно, за прошлый день – три убийства». Три! Это за полгода столько не бывает во всей столице, а тут Казанская часть отличилась, понимаете, вы или нет? Вот что наделали, милостивый государь... Сидели бы у себя в департаменте, и не мешали работать. Боже мой, что же теперь делать?

– Позвольте, господин подполковник, – сдерживая обиду, сказал Ванзаров. – В чем моя вина? Произошло три преступления, я завел дела. И теперь...

– Голубчик! – Желудь молитвенно сложил руки. – Да кто же вас просил дела-то заводить? Ну, отравились барышни, так и земля им пухом. Бумагам-то зачем ход давать?

– Но как же...

– Да вот так, голубчик. Я же просил вас: тише, без самовольства. А вы что наделали?

– Исполнял свой служебный долг.

Пристав даже плюнул в сердцах. Нет, с этим толку не будет, надо избавляться от мальчишки, пока дров не наломал. Честный и исполнительный – что может быть хуже для полицейской службы. Ни тонкости, ни дипломатии, ни понимания в нем нет. Идет, как таран. И откуда такие шустрые берутся?

Много разнообразно-горьких мыслей пронеслось в голове, но внезапно Желудь вспомнил, что несчастье это попало в его участок не просто так. Не зря ведь начальник сыска, господин Вощинин – человек мудрый и проницательный, не оставил у себя, а уговорил приютить. Возможно, за таким глупейшим поведением кроется хитрый расчет высокого начальства: проверить, насколько пристав блюдет закон, а затем сделать строгие выводы, чтобы другим неповадно было. А вдруг мальчишка не так глуп, как кажется? Вдруг это все тонкая игра, чтобы сделать из пристава козла отпущения и лишить заслуженной пенсии?

Прикинув вновь открывшиеся резоны, Савелий Игнатьевич счел нужным резко поменять тон, и выудить добрейшую улыбку:

– Молодец, Родион Георгиевич, не спасовали!

Ванзаров терпеливо ждал, что еще придумает пристав.

– Выдержал проверку, не испугался! Еще раз – молодец. Так и должен вести себя чиновник полиции: закон для нас – святое. Для того и поставлены. Так,что не обижайтесь на мое распекание, голубчик, это необходимая процедура.

Не поверив ни единому слову Желудя, Родион выказал полную покорность любому начальственному самодурству.

– Благодарю за службу, голубчик. Теперь у вас забот – невпроворот: три дела закрыть нужно. Справитесь? Ну, я в вас верю. Идите, голубчик, не задерживаю.

– Позвольте доложить...

– Что-то еще? – борясь с улыбкой, спросил пристав.

– Считаю, что убийства женщин и неизвестного господина имеют между собой связь, – сказал Ванзаров, примечая, какие чувства прорываются на лицо пристава. – Для этого есть веские основания. Они изложены мною в докладной записке, которую изволите видеть. Для того чтобы скорейшим образом завершить розыск по этим делам, прошу выделить филерское наблюдение...

Савелий Игнатьевич пришел к неоспоримому выводу: точно, юнец подослан. Виданное ли дело – просить филеров. Да это ведь какие траты по участку! Средства потребуется немалые. А откуда им взяться, когда супруга по весне дачку в Белоострове прикупила, что по ведомости провели, как «затраты на осведомителей». Весь участок потом месяц фальшивые донесения сочинял.

Изобразив напряженную работу мысли, Желудь, наконец, изрек:

– Сожалею, голубчик, но это невозможно.

– Почему? – нагло спросил Родион.

– Весной в участке были крупные затраты на агентурную работу, так что в этом году бюджет исчерпан. Мы же не жандармы, которые берут, что требуют. Уж извините, бессилен.

– Значит, филеров нельзя выделить?

– Никак не возможно... Ступайте, Родион Георгиевич, жду от вас скорейшего завершения дел, чиновнику для особых поручений в таком вопросе оплошать никак нельзя. Имейте это в виду, – сказал пристава, возвращая дела.

– Могу я целиком заниматься только этими делами?

– Все, что пожелаете, голубчик. Это – главное. А уж мелочь мы сами подчистим.

Родион отвесил сдержанный поклон и, разбрызгивая искры возмущения, отправился к своему рабочему столику, затиснутому в самый угол, к окну. Юный чиновник не мог понять: как это в полиции нет средств на филеров. Как же тогда раскрывать преступления? Не самому же дежурить в засаде. Да и не обучен тонкому искусству следить в выслеживать. Но спорить с приставом бесполезно. Ванзаров прекрасно понял, что Желудь из вредности ничего не даст. Даже если мог бы.