Отложенное самоубийство

Колокола вдруг звонят и возвращают в реальность. Провожаю уплакавшихся стариков к выходу. Не хочу больше никого видеть, слышать. Слишком тошно. Пока не передумал, выстукиваю на клавиатуре лаконичное сообщение для Кальта. «Ваше предложение все еще в силе?» Отсылаю. Плохое начало не к доброму концу. Но у таких историй и не бывает хорошего начала. Искусственно бодрюсь: может быть, вечером все-таки исполнить фантазию на тему чисто немецкого ужина?

Глава 8

Второй разговор с Алоисом Кальтом

Насвистывая мелодию похоронного марша под унылый аккомпанемент колоколов, собираю себя в гости к псевдоманьяку. Впрочем, это только мнение Крюкля. Сегодня суббота, время после обеда, жиденький дождь. Да еще и тринадцатое число. По-хорошему — сидеть бы дома и выть от тоски, но в среду я послал Кальту сообщение, и он на следующий день оперативно ответил: «Жду вас в субботу, тринадцатого октября, в четыре часа». Ну, что же, я сам напросился.

К Кальту меня опять повезет Лана. В пятницу мы созвонились, и женщина-кошка согласилась. В субботу она свободна и дорогу уже знает. Крюкль пока никак себя не проявлял. Затаился, гаденыш. Ну, что же, попробую узнать у Кальта, кто на самом деле убил Ханса и Гретель Райнер. Вдруг Крюкль ошибается, и это не Беа? Может, убийца до сих пор оскверняет своим присутствием необъятный круг земли? Мало-помалу загадка пропавших детей начинает меня увлекать. Да и призраки не дают отвлечься на сторону. Сознание их не фиксирует, но они где-то здесь. В какой момент они снова появятся?

А может, никакой загадки и нет? И Кальт действительно маньяк и убийца? Пусть даже только Ханса и Гретель? Кому-то этого мало, что ли? Этот Алоис Кальт — как стакан с водой. Для одних стакан наполовину полон, для других наполовину пуст. Но от точки зрения сама вода в нем не меняется. Для кого-то Кальт чудовище, для кого-то невинный узник, а что такое Алоис Кальт на самом деле?

Опять костюм, рубашка, галстук в тон. Как я не люблю дресс-код! Ну почему в тюрьме нужно быть одетым как на Каннском кинофестивале? Пусть даже в домашней тюрьме минимальной строгости, как у Кальта. Какой-то изуверский культ: «К совершенству через галстук!»

Завтра с Федей еду на «шрот». Не забыть поискать колесо для велосипеда Лукаса. Нужно поговорить с Мариной. Поговорить с Агафоном. Если представится возможность, хорошенько отдубасить каркушу Крюкля. Сплошная скука. Серость будней красит в свой понурый цвет будущее. Лишь встреча с Кальтом прерывает монотонность моих планов.

Лана ждет меня в «Кашкае» у церкви. Как всегда! Хи-хи-хи! Она опять красавица. Мини-юбка с кружевом по подолу, темно-синий жакет, серебро вычурных сережек сияет из-под иссиня-черных, как лепестки гиацинта, локонов, витые перстни на пальцах. Туфли на высоком каблуке завершают бесконечно длинные ноги. «Такие бы ноги, да мне на плечи!» — машинально мелькает в голове. Я же все-таки мужчина! От сногсшибательности Ланы у меня стойкая обалделость.

— Халлёхен, мурзичек! Поехали?

— Поехали!

Типа, едем. Как в прошлый раз — бешеные гонки по автобану. Не Лана, а борьба без правил. Благо, ограничения скорости нет. Обгоняем в облаке брызг всех, кто имеет наглость оказаться впереди нас. Бескомпромиссно. Потом знакомая дорога через мокрый лес, знакомая водяная мельница, знакомое средневековье. И вот: добро пожаловать к «Баварскому монстру»!

На этот раз «Мерседеса» Крюкля не видно. Он и так, наверное, знает про мою встречу с Кальтом, зачем зря жечь дорогой бензин? Логично.

Калитка нетерпеливо жужжит в ответ на мой звонок. Дальше все как тогда — цветочная лужайка, дорожка из плиток, высокая туша Кальта на крыльце. Руки не подаю — рано еще.

— Сервус!

— Сервус!

Заходим в кабинет. Садимся. За ту неделю, что мы не виделись, Кальт не успел неузнаваемо измениться. Все такой же старый, дряблый, пузатый, мертвенно-бледный тролль. Он несмело мне улыбается:

— Спасибо, что приняли мое предложение. Вы моя последняя надежда!

Как трогательно. Лишь бы не разрыдался у меня на плече.

— Давайте ближе к делу. Что вы можете мне рассказать такого, чего нет в вашем деле?

— Может быть, кофе? Разговор будет, наверное, долгим, — осторожно предлагает Кальт.

Я отказываюсь. Не хватало еще мне с маньяком кофе распивать! Достаю диктофон и кладу его на стол между нами. Включаю. Теперь Кальту ничего другого не остается, как сцепить пальцы в замок и начать рассказывать:

— Вы, возможно, уже знаете, герр Росс, что все те преступления против детей, в которых меня обвиняли, совершил Максимилиан Грубер. Жуткий тип, бывший конюх. Мизантроп с паранормальными видениями!

Я молча киваю. Мизантроп с паранормальными видениями, говоришь? Так и про меня можно сказать.

— В прессе тогда писали, что, когда гамбургская полиция ворвалась к нему домой, Грубер заканчивал разделывать тело очередной своей жертвы. Ее голова лежала на подоконнике за занавеской, прикрытая простой газетой. А по поводу мяса Грубер заявил, что это — говядина!

Кальт переводит дыхание. Затем продолжает:

— Так вот. Грубер признался во множестве убийств детей и подростков. Показал, где и каким образом он совершал свои злодеяния. У него в доме нашли орудия преступления со следами крови, волос, кожи жертв: ножи, кастеты, молотки, топоры, дубинки, подковы, арматуру… После этого с меня сняли обвинения почти во всех убийствах. Кроме убийства брата и сестры Райнер!

Кальт опять делает томительную паузу. Тяжело и хрипло дышит. Да, видно, что здоровья у старикана нет.

— Грубер отказался признать себя виновным в смерти Ханса и Гретель. Более того, у него оказалось алиби на тот вечер, когда дети пропали. И, таким образом, я остался за решеткой.

— Так вы убили этих детей или нет? — задаю я Кальту прямой вопрос.

Некоторое время он молчит. Собирается с силами. Потом почти шепчет:

— Нет.

— Но знаете, кто это сделал?

— Да, знаю.

— Кто же это?

Ну, давай признавайся. Настал момент истины. Сказал «а», не тяни, говори «бэ»!

— Это моя жена Беа.

Кальт, конечно же, в курсе, что его жилище прослушивается. Может быть, именно поэтому он шепчет, едва шевеля губами. А может, просто нет сил громко назвать имя, которое скрывал двадцать один год.

— Почему вы взяли вину на себя?

Старик не отвечает. Его глаза наполняются слезами. Он начинает вдруг сопеть, борясь со своей слабостью. Отворачивается от меня, достает носовой платок. На время выбывает из настоящего. В кабинете тихо. Тишину нарушают только редкие автомобили, проезжающие мимо дома. Наконец я нарушаю тяжелое молчание:

— Как же вам удалось задурить голову следователям и врачам? Ведь, наверное, была какая-то экспертиза на вашу вменяемость?

— Конечно, была психиатрическая экспертиза, — вытирая платком глаза, кивает головой Кальт, — но я же сам врач. Подготовился. Плел местным светилам, что я в детстве убивал птиц и пил их кровь, как наш немецкий маньяк Кюртен. Поджаривал на плите аквариумных рыбок, как русский Головкин. Вешал кошек, как… Как все они…

— Комиссар Крюкль говорил мне, что у вас нашли какие-то вырезки из газет о жертвах? Они тоже послужили доказательствами вашей вины.

— Вы разговаривали с комиссаром Крюклем? — с удивлением смотрит на меня Кальт. — Я вам должен сказать, что Хеннинг Крюкль — ожиревший злобный гном!

Меня забавляет его реакция. Яда, вложенного в эти слова, хватило бы, чтобы отравить водохранилище.

— Скажите, почему вы так не любите Крюкля? Потому, что он вас посадил?

— Крюкль пытался привлечь к ответственности Беа! Он считал, что виновата моя жена.

— И что? Он был не прав?

— Прав, конечно, но я-то хотел спасти Беа!

Я возвращаю старика назад:

— Так что там с этими вырезками? Откуда вообще они взялись?

— Я специально собирал материал про убийства — собирался писать пьесу, — устало отвечает Кальт. — Я же мечтал быть театральным режиссером, сценаристом, но родители настояли, чтобы я продолжил семейную традицию и стал врачом. После ареста мои альбомы с вырезками обернулись против меня. — Он видит мою непонятную реакцию и добавляет: — У меня было множество вырезок, и не только о преступлениях — вообще обо всем на свете, о любопытных фактах. Просто Крюкль выбрал именно заметки об убийствах детей.