Необитаемое сердце Северины

Северина бросилась к столу, выложила на тарелку пирожки тетки Армии, кусок своего сыра, и черничное повидло – пластинками. И чаю заварила, как учил ветеринар Коля, и налила потом Лаврентию заварку в праздничную чашку – синюю с позолотой, и мед подвинула, и бросилась к печке растапливать заготовленную с утра закладку. А когда огонь занялся и осветил ее лицо горячим золотом, в дом вошла тетка Армия с автоматом и подозрительно спросила:

– Чего это вы тут сидите без света? А-а-а?!

– Чаевничаем мы. Садись с нами, Армия. У меня сыра немного осталось. Угощайся. Последний, наверное. Без коровы я теперь, – сказала Северина от печки. – Вы, Лаврентий Павлович, у кого будете ночевать? А то оставайтесь у меня, сейчас дом нагреется, я вам у печки на лежанке постелю, сама вверху лягу, расскажете мне про море-океан. Вы же плавали в молодости. Пальмы, мулатки, акулы...

А сама – улыбается. Армия не выдержала, свет зажгла, подозрительно осмотрела сидящего у стола Лаврентия. Он бессмысленно таращился перед собой, забыв про надкушенный пирожок, и про расстегнутую ширинку. Но Армия была слишком удивлена происходящим, чтобы заглянуть под стол. Она с возмущением заявила:

– Да ведь врет все! Нигде он не плавал. Это он чтобы тебе мозги запудрить придумывал. Он так баб под себя укладывал – морскими историями. Хватит врать, Берия! – Армия толкнула мужчину в спину.

Лаврентий дернулся так, что голова качнулась до соприкосновения подбородка с грудью. Выпрямился, очнулся, открыл глаза пошире. Провел ладонью по лицу и назидательно изрек:

– Корова – дело наживное. А вот я, похоже – все! Спекся. Не ходок больше, вот так, Армия.

Та села, посмотрела в его лицо, потом – на Северину.

– Ты... В смысле – этого?.. – Она показала пальцем Лаврентию на низ живота.

Он горестно кивнул.

– Не поверишь – как отрезало. Даже стыдно стало себя прошлого. Вот так, Армия...

Армия посмотрела тогда на Северину и засмеялась громко и от души. Показала пальцем на Лаврентия, и опять – хохотать, а когда устала и вытерла слезы, сказала:

– Ну, Севка, ты даешь!..

* * *

Феликс зимой девяносто шестого года неожиданно для себя решил съездить посмотреть на недоставшуюся ему часть отцовского имущества. Он как раз был с Феей в очередной размолвке. Размолвки начались, как только Алина Фейсак получила диплом. Она стала требовать регистрации их отношений. Согласна была просто на поход в загс – никакой свадьбы. Контора настоятельно посоветовала Феликсу узаконить отношения с женой. Феликс узаконил. Но, получив свидетельство о браке, Фея начала говорить о ребенке и не могла остановиться. Феликс был удивлен – жена не реагировала даже на его угрозы уйти от нее. От разумной женщины, предугадывающей все его желания и закрывающей глаза на случайные измены, не осталось и следа. Феликсу пришлось взять на себя защиту в сексе, это его раздражало и смешило одновременно – приходилось прятать презервативы, чтобы Фея их не испортила, или все время держать при себе минимальный запас. Заметив как-то жену в половине пятого утра, роющейся в мусорном ведре, Феликс стал спускать использованные презервативы в унитаз. Все уверения о том, что ребенка у него никогда не будет, Фея называла бредом впавшего в нарциссизм шизофреника.

Она перетащила две тахты в гостевую комнату, а в спальне появилась огромная кровать. Лекса это устроило – теперь после секса он уходил спать с кровати на свою тахту в гостиную.

В поисках соперниц, которым Феликс мог безответственно скидывать свою сперму, Фея обшаривала все вещи, одежду и бумаги, которые он приносил домой. Накануне Нового года ему показали несколько снимков и записи телефонных разговоров – Фея наняла частного сыщика следить за мужем.

От абсурдности этой ситуации Феликс стал нервничать до спазмов в желудке. Контора разобралась с сыщиком. Фея получила поминутный перечень всего, что делал ее муж в течение двух недель, с фотографиями и записями телефонных переговоров. За такую отработку двухнедельной легенды с Феликса показательно вычли кругленькую сумму и настоятельно рекомендовали помочь жене в ее страстном стремлении к размножению, направить ее огромную энергию на благие цели продолжения рода. Во избежание подобных внештатных ситуаций, которые, учитывая особенности основной работы Феликса, исключают любых свидетелей типа сыщика.

Фея после «отчета сыщика» тоже притихла в предновогодней суете. В первых числах января Феликс сказал, что он начинает работать в ЦЕРНовском институте как штатный сотрудник, и они могут теперь поехать туда вдвоем. Фея кинулась ему на шею с криком: «У меня получилось!.. Получилось!» Феликс предложил это отметить, но Фея не отреагировала – отвлеклась на чемоданную возню. И Лекс остался в одиночестве среди разоренных шкафов, забытой грязной посуды и бегающей по квартире растрепанной блондинки. Он черкнул записку и, пока жена выясняла у кого-то по телефону, что носят зимой в Швейцарии и где удобней менять деньги – здесь или там, тихонько уехал на вокзал.

* * *

Из билетов был только плацкарт. Ему досталось верхнее место. Феликс воспользовался настоятельными рекомендациями наблюдавших его медиков – находясь по необходимости в большом скоплении народа, принимать успокоительное, чтобы случайные контакты не привели к внезапному и неконтролируемому импульсу. Он быстро заснул и отлично выспался. На рассвете пересел в электричку. Потом – два часа трясся на автобусе и еще тридцать минут на электричке.

Оказавшись, наконец, на нужной станции, Феликс обнаружил там в буфете чай, пирожки с капустой и грибами и ватрушки с творогом. Все оказалось неожиданно вкусным, поэтому Феликс поначалу воспринял информацию о его дальнейших передвижениях с оптимизмом сытого человека. Буфетчица сообщила, что до Полутьмы зимой можно добраться только на лыжах. На станции живет человек, который дает напрокат стертые лыжи по цене новых. Так что Феликс может потом оставить их себе на память. Обратно, к станции – тоже на лыжах. Всего получится километров двенадцать, но это – если напрямки. Идти нужно лесом, а «как он человек не здешний, значит, и дойти ему будет возможно, только если лыжня осталась, а лыжня могла занестись – вчера метелило».

– Что же у вас жители Полутьмы зимой на станцию только на лыжах попадают? – спросил Феликс с надеждой.

– Да какие там жители? Какие жители? Зачем им на станцию, а? – с пристрастием спросила буфетчица, обрадовавшись подвернувшемуся собеседнику.

– Ну, я не знаю, – Лекс опешил от ее напора.

– Вот то-то и оно, что не знаете! А я – знаю! Там из работающих одна Любка осталась, ей до рабочего поселка ловчее от дороги проезжей добираться, там теперь автобус пустили.

– А дорога?.. – успел вставить Лекс с надеждой.

– А дорога с другой стороны совсем, а от нее все одно – на лыжах! – радостно подсекла его буфетчица. – Те же шесть километров. Любка на свалке работает, на пятидневку из Полутьмы уезжает, у нее квартирка своя есть, хотя, поговаривают, живет она у мужика в поселке. Зажиточный. Лошадь имел, так возил ее на санях. А теперь лошадь пала, а он – возьми да эту лошадь...

– Простите, – перебил Лекс, – но как-то же у вас другие... люди добираются со станции в Полутьму?

– Вот смешной человек! – восхитилась буфетчица и доверчиво подалась к Феликсу, уложив на стойку грудь и полные руки. – Да кому там добираться? Осенью все, кто может – дачники или родня какая, – сматываются оттуда, пока землю на грунтовках не расквасило. Есть у нас один человек из администрации – сирот наблюдает, так даже он... – женщина многозначительно подняла указательный палец, – чтобы сироту проведать, на электричке едет и лыжи с собой везет. Вот вы, к кому туда едете?

– Я?.. – задумался Феликс. – Я еду просто посмотреть, у меня в Полутьме никого... Хотя, там живет человек по фамилии Крафт...

– К Немцу – я так и подумала! – Буфетчица в азарте шлепнула ладонью по стойке так, что Феликс вздрогнул. – Ну и на что вам этот бирюк сдался? Если вы без договора едете, он вам и двери не откроет, крошки хлеба не вынесет, воды...