Черный ангел

— А как вы представляете мою оперативную работу? — спрашиваю я. — Вы будете вызывать по списку одного за другим ваших подозреваемых, затем приглашать их в подвал, где буду находиться я и отделывать их плеткой или подвешивать на дыбу?

Вопреки ожидаемому, на этот раз он и не думает сердиться. Скорее, наоборот: по его лицу пробегает нечто вроде усмешки.

— Ну, будем надеяться, что до это не дойдет. Конечно, — отче останавливается, как бы подыскивая слова, — я вовсе не исключаю возможности определенного физического воздействия… ну, скажем, чтобы помешать злоумышленнику скрыться или что иное в этом роде, но уверяю вас никого подвешивать на дыбу не понадобится. Это будет нормальное цивилизованное расследование, ничего противозаконного, за исключением, пожалуй, что вам, скорее всего, придется провести небольшой несанкционированный обыск. Что вы на это скажите? Вы готовы к этому?

— Обыск не проблема, было бы что искать, — отвечаю я. — К обыску я готов. Я к другому не готов. Я не готов именно к такой своей роли. Я привык к тому, и так оно было во всех предыдущих делах, что именно я определяю стратегию и тактику дела, именно я решаю, в замочную скважину какой двери подсматривать в первую очередь, а какую оставить на потом, у кого проводить обыск, а кого поджаривать на углях и загонять иголки под ногти. И это было правильным. Про угли и иголки с ногтями, я конечно в шутку, но вы же не указываете пилоту, как тому надо вести пассажирский лайнер, хоть бы вы и сами понимали в этом деле. Или врачу, как удалять у вас аппендикс?

— Это разные вещи… — пытается протестовать Феодосий, но я опять перехватываю у него инициативу.

— Не до такой степени и разные. Мне не очень хочется быть слепым исполнителем чьих то указаний. Короче так: принимая во внимание ваш опыт, я готов допустить ваше участие в деле не только как клиента, но и как условного коллегу с правом совещательного голоса, но до тех пор, пока я не узнаю все обстоятельства этой, так называемой кражи, я палец о палец не ударю. Кража — это не тот случай, чтобы играть в темную. Или вы выкладываете весь расклад или мы расходимся. Это мое последнее слово.

Кровь снова приливает к лицу архиепископа, на этот раз он приобретает цвет перезрелого баклажана, но ему удается сдержаться. Видно, что в нем мучительно борются две противоположные тенденции. Он вгрызается в меня взглядом, пытаясь с высоты своего опыта, прочесть в моем лице что-то, что должно ему помочь сделать правильный выбор. Должно быть что-то там все-таки написано, что-то не совсем плохое, потому-то он, наконец, расслабляется и выдыхает.

— Будь, по-вашему. Надеюсь, все, что я вам скажу, останется между нами, молодой человек?

— Как и вы соблюдаете тайну исповеди, так и мы обязаны соблюдать тайну интересов клиента, если только вы не признаетесь в преступлении.

— Хорошо, я готов вам поверить и готов ответить на ваши вопросы. Тогда вы поможете мне разобраться?

— Помогу.

— Господь воздаст вам по делам вашим, — торжественно заявляет Феодоссий.

— Всенепременно.

— И не только Господь, — решает дополнить бывалый зека. — Если у нас получится вернуть похищенное, помимо того, что вам платят на вашей фирме, вы лично получите еще семь процентов от найденного.

Несмотря на то, что начало разговора у нас получилось не очень удачное, его продолжение начинает мне нравиться все больше и больше. Мой первый вопрос логически вытекает из только что услышанного.

— А сколько было денег в сейфе?

— Сто тысяч евро.

— Не слабо!

— Согласен с вами. Это очень большая сумма, которая могла бы хорошо послужить епархии. У нас столько дел, которые требуют расходов, — вздыхает он.

— Какие еще причины не позволили вам вызвать милицию?

— Ну, это довольно деликатные причины, — опять начинает мяться святой отец.

— Послушайте, владыка, к нам и обращаются как раз либо потому, что сомневаются в компетенции милиции, либо из-за причин деликатного характера. Третьего не бывает. Говорите смелее.

3

Деньги, как выяснилось накануне, преподнес в дар Феодосию один человек — весьма известный уголовный авторитет, причем я так и не понял, был ли это дар епархии или лично архиепископу. Скорее всего, этого не знал и Феодосий, поэтому и не хотел афишировать наличие у него крупной суммы: он еще не определился, где богово, а где кесарево.

Много лет назад отбывая срок за «антисоветскую деятельность» в одном из исправительно-трудовых лагерей в Тюменской области, он, тогда еще Иван Луцкий познакомился с одним молодым вором, который болел фурункулезом в такой стадии, что на теле практически не было живого места. Куда ни глянь — сплошные чиряки и гнойные кровоточащие язвы. Отец будущего владыки, тоже священник, заслуженно пользовался среди земляков славой знахаря и целителя, знатока всяческих лечебных трав, и часть своих знаний он как мог постарался передать сыну. Выходя на общие работы в промышленную зону, Иван улучал время и старался отыскать между кочек какую-то редкую, но очень целебную травку, ему одному известную. Травку он нашел и начал делал больному припарки, а также заставлял пить из нее отвар. Через два месяца тот выздоровел. Скоро вора отправили на этап, но Луцкий успел объяснить ему, как искать и сушить это снадобье. Больше они не виделись.

И только неделю назад, тот самый человек, теперь коронованный вор-законник, навестил отца Феодосия. В конце беседы он и попросил архиепископа молиться за его грешную душу и оставил кейс с бабками, то ли в благодарность за лечение, то ли как пожертвование церкви. Имя его Феодосий мне не открыл, да и я, признаться, не настаивал. Он только сказал, что законник этот здесь был проездом, у него целый букет лагерных болезней от туберкулеза до цирроза печени и жить ему, скорее всего, осталось всего ничего.

Вскоре обнаружилось, что деньги бесследно исчезли.

Другая причина, по которой он не вызвал милицию, было то, что архиепископ не хотел скандала. Говорят, что вооруженные силы, армия — это зеркало общества. Согласен, но от себя добавлю: не только армия, но и медицина, юриспруденция, образование и все остальные общественно-социальные институты, в том числе и церковь — все это такие же зеркала. Как и везде, духовным особам тоже не чужды карьеризм, склоки, борьба за кресло и все остальные пороки, свойственные обществу. Феодосий достаточно прозрачно намекнул, что нашлось бы немало таких, что обрадовались бы случившемуся факту, который при желании можно было преподнести, дескать, среди протеже и креатур архиепископа немало ворья, а он сам на короткой ноге с блатными вожаками. Одно дело, когда икону старинную из храма сопрут, тут кроме сторожа никто вроде и не виноват, другое — когда в самом епископате гниды завелись. А уж недоброжелатели только и ждут момента, чтобы подножку подставить.

— Совсем мало таких осталось, кто от истинной веры и желания стадо божье на путь веры и благочестия наставлять, в священники идет. Всем только одна радость как карманы и живот набить, — вздыхает Луцкий.

— Владыка, — спрашиваю я, — исходя из вашего поведения, я понял, что в краже вы подозреваете кого-то из вашего окружения. Почему вы так уверены, что вор не был посторонним? То, что ваш знакомый сделал вам «подарок», могли знать и приближенные к нему люди. Может быть, кто-то из них и упер денежки, или же просто дал наводку местным коллегам?

— Два уточнения, сын мой, во-первых, я подозреваю не кого-то из моего окружения, а многих из моего окружение. Во-вторых, детальный анализ, который я сделал, тщательный осмотр места происшествия, сопоставления фактов позволили сделать мне вывод, что деньги были унесены гораздо раньше, чем был взломан кабинет. Мало того, я убежден, что сам взлом и был придуман, чтобы запутать след.

— Значит все другие, работающие у вас люди, о краже ни сном, ни духом?

— Кроме меня и вора никто об этом не знает. Разумеется, что вскрытые двери скрыть не удалось, — каламбурит Владыка. — Но я заявил работающим здесь, что ничего не пропало. Все списали на действия хулиганов.