Я - Джек Потрошитель?

— Это далеко?

— Рядом. Выйдете на центральную дорогу, пройдете вдоль нее в сторону военного училища, — для наглядности хозяйка чертила пальцем на скатерти путь. — У магазина, который будет на той стороне, свернете направо. Эта дорога и ведет к базе. Не заблудитесь.

Наконец заявился Владимир Петрович. Такой же морщинистый и дряблый, как и хозяйка — заплесневелый огурец прошлогоднего посола. Владимир Петрович расческой зачесывал назад мокрые волосы.

— Здравствуй, начальничек, — сказал он неожиданно блатным голосом, потом сдул с расчески капельки воды и сунул ее в задний карман спортивных штанов.

"Зек, что ли, бывший?" — я привстал.

— Здравствуйте.

— Сиди-сиди, — хозяин заправил майку в штаны, хлопнул резинкой, подошел ко мне.

— Грелкин Владимир Петрович.

Я назвался, пожал протянутую руку.

— Налей-ка мне, Валя, чайку, — сказал Грелкин, присаживаясь к столу. — Поговорить, значит, со мной хотел?

— Хотел.

— О Борисе?

— Да.

— Валентина говорила, что ты интересовался, в котором часу Борис вернулся вчера домой…

— Да-да, только, пожалуйста, все по порядку, — я сидел как на иголках. Украдкой взглянул на часы. Стрелки показывали полпятого.

— Торопитесь? — усмехнулся Грелкин. — Я в молодости тоже все спешил. Не мог ни устоять, ни усидеть на месте.

"Сейчас молодость начнет вспоминать", — подумал я, меланхолично соображая, какие доводы приведу в оправдание, ежели Женя или, еще хуже, Хвостов застукают меня здесь. Грелкин никуда не торопился.

— Набегаешься, бывало, за день, только голову на подушку — сразу в объятия Морфея попадаешь, — говорил он медленно, со смаком попивая чай. — Не то что нынче. Среди ночи, будто кулаком кто толкнет под бок. Открою глаза и хлоп-хлоп в темноте. Злюсь, а уснуть не могу. Вчера вот тоже проснулся в два часа ночи. Жена спит. Я ворочался, ворочался — не уснуть. Встал покурить. Вдруг звонок в дверь. Я обрадовался, думал, сын из командировки вернулся. Он у меня нефтепровод прокладывает, должен на днях приехать. Вышел. Коридор, как вы заметили, у нас на две квартиры общий. Двери мы с Николаевыми сами установили. Звонок тоже один, в коридоре. Пользоваться им неудобно — неизвестно, к кому пришли. Ключей у Бориса нет, а он может заявиться в любое время дня и ночи. Опять же дружки Бориса, любители выпить, без конца таскаются. Я все собираюсь в каждую квартиру по звонку провести и на входе установить две кнопки, да руки никак не доходят… Открыл дверь — Борис стоит. Весь мокрый, грязный, еле-еле на ногах держится. Из-за частых пьянок и скандалов, которые устраивает дома Борис, последнее время мы с соседями не контачим. Я молча впустил Бориса и ушел в свою квартиру.

Эта новость была для меня открытием тайны Бермудского треугольника.

— Вы запомнили, который был час? — спросил я возбужденно.

— Четверть четвертого.

"Таню убили в половине третьего, — заработала в голове счетно-вычислительная машинка. — Борис пришел в четверть четвертого. Сорок пять минут — достаточное время для того, чтобы совершить преступление и вернуться домой. Выходит, Борис врал Хвостову, что в час ночи был уже дома?.."

Алиби Николаева рассыпалось, как столбик сигаретного пепла. Жаль, Хвостов не присутствовал при этом.

Я допил чай и стал прощаться:

— Спасибо за информацию, Владимир Петрович, вы мне очень помогли.

— Куда же вы? — всполошилась хозяйка. — Посидите еще.

— Извините — служба! — и я выскочил за дверь.

3

Я стоял перед вывеской базы и безуспешно пытался расшифровать аббревиатуру. Дохлый номер. Бросил пустую затею и ступил в открытые ворота.

Небольшая контора, покачивая отражением, плавала в огромной луже. В отдалении с десяток неказистых строений тонули в болотной жиже. Еще дальше — высокая эстакада для удобной погрузки и выгрузки железнодорожных вагонов. Там стоял пустой товарный состав, и копошились несколько человек. Дефицитом здесь и не пахло, — пахло гнилыми овощами и кислятиной. Дрянная база, что и говорить, даже сторожа нигде не видно.

На переднем плане — два мужика. Из двоих я выбрал того, что сидел на перевернутом ящике у железобетонного забора. Привлек он мое внимание не резиновыми сапогами, ватником и лыжной шапочкой, а годами, которые никак не подходили к Борису. Николаев должен быть значительно моложе. Мужик, подставив солнцу подошвы сапог и лицо, кемарил.

Я подвернул брюки, осторожно ступая по следам шин, до краев наполненных вонючей жижей, направился к нему. Мужик открыл глаза и следил за моими "па" со вниманием зрителя, перед которым выступает эквилибрист. Я приблизился.

— Здорово, дядька! — разъезжавшиеся ноги никак не хотели стоять вместе.

Мужик, ожидавший от моего шоу чего-то большего, приуныл.

— Привет.

Я ступил на сухой островок.

— Николаева не видел?

Мужик попался смекалистый.

— Это Борьку, что ли?

— Его самого.

— Здесь где-то шляется. Погляди в сарае, может, в карты режется.

— Я с ним не знаком. Как он выглядит?

— Как фрайер.

— Что это значит?

— Увидишь.

Я подумал.

— Во сколько вы заканчиваете работу?

— Когда как. Сегодня вот с утра ждем машины. Как погрузим — освободимся.

— Примерно, к которому часу?

— Бог даст, часам к семи… А ты чего хотел-то?

— Да так…

Я круто повернулся и почавкал к досчатой постройке, прилипшей к кирпичному зданию. Крохотное окошко находилось выше уровня головы. Я встал на носочки, с трудом дотянулся, заглянул.

За самодельным столом на скамейках сидели четверо мужчин и играли в карты. Их увлеченные игрой лица освещала висевшая на голом проводе лампочка. Недопитая бутылка вина приподнимала игрокам настроение, тела согревал электрокамин.

Хамскую рожу Николаева я узнал сразу — опухшая, как кислородная подушка. Цвет — бордо. Борис в поношенном сером плаще и мятой шляпе, которую он, верно, подцепил из мусорного бака, сидел ко мне лицом. Чтобы получше рассмотреть и запомнить Бориса, я положил руки на оконную раму, подтянулся. Моя тень коснулась головы прыщавого паренька. Он вскинул глаза от раскрытых веером карт. Я отпрянул и прыгнул вниз, забрызгав брюки грязью. Быстро зашел за угол, постоял минуты две, но из сарая на шум никто так и не выглянул.

Я пересек двор, выбрался на сушу. В воротах разминулся с тремя грузовиками, которые, грозно рыча, въезжали на территорию базы. Посмотрел им вслед. К сараю, откуда высыпало четверо мужчин, отовсюду стекались рабочие. Мои часы показывали 17.20 — успею.

Отмыв в луже обувь, я дошел до центральной дороги. В машине через дорогу полным ходом шла торговля рыбой, но в коммерческом отделе было пусто. Я купил бутылку водки, еще не зная, какое найду ей применение, бросил ее в пакет, вышел на улицу. Был час пик. Люди стояли на остановке, устремив лица навстречу потоку машин. Автобусы подходили переполненными, но, поработав локтями, я влез в один из них. Автобус довез меня до Центрального парка культуры и отдыха.

Я соскочил с подножки, когда городские куранты отбили три четверти шестого.

В противоположной от входа в парк стороне дороги, за низкой оградой небольшого сквера, я обнаружил неприметную скамейку, сел на нее и приготовился ждать Семена Анатольевича — человека, который назначил Тане свидание на сегодняшний день.

Место я выбрал удачное. Отсюда, сквозь обнаженные деревья, парк просматривался из конца в конец со всеми сооружениями, статуями и фонтанами.

Из слов Тани я понял, что Семен Анатольевич человек пожилой, поэтому внимательно осматривал каждого из дефилирующих у арки мужчин, чьи годы перевалили за сорок. Я сидел в напряжении, готовый в любую минуту сорваться с места и последовать за подозрительным субъектом. Что я скажу Семену Анатольевичу, если он заявиться, я не знал — полагался на импровизацию и собственную коммуникабельность.

Большая стрелка курантов прыгала с деление на деление, но Семен Анатольевич не появлялся. У входа в парк все мужчины в итоге дождались пары и под ручку, за ручку или в обнимку, оживленно разговаривая, удалялись. Лишь один никого не дождался. Он долго томился у колонны, потом сплюнул, махнул рукой и, оглядываясь, убрался прочь. Но юноша был слишком молод, и я сомневаюсь, чтобы у кого-то повернулся язык хоть раз в жизни назвать его по имени-отчеству.