Между молотом и наковальней

«Крийзимана привезли», — догадался он, прислушавшись к приближающимся шагам.

— Тоже из постели вытащили?

Радченко всегда говорил с Крийзиманом по-русски. Всегда. Даже теперь, когда во всех госучреждениях возгосподствовал эстонский, которым он владел неплохо и со всеми остальными сотрудниками-эстонцами общался именно на нем.

И Крийзиман уже не ершился…

В свое время — на волне «поющей революции» — в милиции Таллина шли первые крупные кадровые перестановки. Тогда-то Радченко и получил взамен малополезного, но хоть безотказного и веселого Орлова (племянника отставного полковника КГБ), на первый взгляд, весьма делового и активного Крийзимана.

Однако очень быстро выяснилось, что новый напарник спец лишь по бумажкам да в вопросах налаживания теплых отношении с высшим начальством, при этом полный дуб не только в криминалистике, но и вообще во всем, требующем логического мышления.

Поначалу Радченко с любопытством взирал на человека, вся жизнь которого построена на элементарных трафаретах; потом попытался хоть чему-нибудь научить, но вскоре бросил этот труд и повесил на Крийзимана всю бумажную работу — хоть какая-то польза. Ведь избавиться от внука героя Освободительной войны все равно невозможно…

Сам внук с самого начала поглядывал на Радченко свысока и все отчетливее видел себя в кресле старшего следователя — даже прикинул необходимые перестановки мебели. И ведь была в его надеждах определенная логика, если учесть, что соперник представлял собой всего-навсего «иммигранта», присланного в Эстонию из Москвы, — то есть самого настоящего оккупанта.

Можно представить себе расстройство Крийзимана, когда именно в дни предвкушаемого скорейшего повышения он увидел, как вокруг неизменно невозмутимого Радченко забегали вдруг чиновники из префектуры и Департамента миграции и в несколько приемов оформили тому синюю книжицу только бы не вздумал срываться в Нижний Новгород к зовущему в свое агентство старому приятелю!

Внук героя прекрасно понимал, что произошла чудовищная ошибка, а то и вовсе предательство. Однако инстинкт удержал его от вмешательства…

Осталось лишь подчиниться тяжким обстоятельствам и затаить в душе хилую надежду на непременное торжество справедливости. И ежели доселе Крийзиман позволял себе выпить лишь иногда, да и то под натиском переполняющего душу сладкого томления, то с той поры «запотел» основательно и быстро опустился, превратившись из явно преуспевающего чиновника в некое подобие давно уволенного и ныне безработного школьного завхоза.

Радченко не очень понимал, как может так уж сильно повлиять на человека крушение столь незатейливой мечтенки, особенно если тот и без того взобрался незаслуженно высоко. Но Крийзиман ему не мешал, покорно уткнувшись в бумаги, тихонько лелеял свою надежду, что, в общем-то, было вполне приемлемым условием их мирного сосуществования…

— Да… Гм… Только успел лечь, — напарник дохнул из-за спины Радченко свежим винным перегаром; кстати, говорил он по-русски на удивление чисто и грамотно.

— Считай, повезло! — отозвался Радченко, едва заметно поморщившись. Потому как спать нам до утра вряд ли доведется.

Крийзиман молча согласился. Он достаточно хорошо знал, что такое ночное бдение после получасового сна, однако в последнее время это случалось слишком часто. «Пока на Тоомпеа поют, преступный мир балдеет!» вспомнил он чье-то высказывание, усмехнулся (почему-то злорадно), но, спохватившись, вновь стянул рыхлую желтую физиономию в обычный для него «деловой пупок».

Ребята из оцепления на миг расступились, и к следователям подошел розовощекий констебль Виснапуу. После слабых рукопожатий он встряхнул, расправляя, листок и, сверяясь с пометками на нем, доложил:

— Около двадцати двух ноль-ноль на машину обратил внимание проезжавший мимо господин Блатов. Он и сообщил обо всем в наш отдел. По словам эксперта Крулля, на первый взгляд, убийство было совершено около девяти часов вечера.

Сидевший за рулем — некто Сергей Лавочкин…

— Ва! — не удержался Радченко, тут же спохватился:

— Продолжайте, констебль, продолжайте.

Виснапуу с любопытством глянул на него, почесал за ухом.

— Этот Лавочкин застрелен из пистолета в затылок. Личность второго пока не установлена…

Констебль запнулся, кадык на его толстой шее чуть дрогнул:

— Есть в нем нечто примечательное.

— Что же? — поинтересовался Радченко после короткой паузы.

— Вы лучше сами взгляните, — сдался констебль, беспомощно опуская руку с бумажкой.

— Это дело ежесекундно становится все более интересным, — протянул Радченко, затер окурок подошвой туфли и не спеша направился к «Мерседесу»: «Мне бы этого розовощекого толстячка Виснапуу в напарники. Вполне сработались бы…»

Крийзиман не последовал за шефом: не выносил он кровавых зрелищ.

Полицейские из оцепления расступились перед следователем без вопросов.

Попав в заветный круг, Радченко кивнул в знак приветствия эксперту Круллю, упаковывающему вместе с ассистентом собранные вещдоки в два специальных кейса, после чего воззрился на трупы в кабине.

Первым в поле его зрения попал смутивший Виснапуу неизвестный на ближнем сиденье. На вид парню было лет двадцать пять. Ничем особенным от своих сверстников он не отличался; разве что одет был отнюдь не по среднестатистической зарплате. Даже после смерти лицо сохранило столь светлое выражение, что можно было усомниться в причастности его обладателя к каким-либо темным делам.

Если бы не «нечто примечательное»…

Всего одна деталь в общей композиции свидетельствовала о том, что убитый — один из людей Хлыста. И представляла она собой кинжал, торчащий из крестообразного разреза в груди парня.

— Повторяется восемьдесят девятый?

Радченко перевел мрачный взгляд на подошедшего Крулля, подумал немного, поглядел на искаженное предсмертным ужасом лицо Лавочкина и пробормотал:

— Боюсь, все будет много хуже.

Стасис никак не мог заснуть. Ворочаясь в мокрой постели, он силился заставить бунтующий мозг отключиться от мыслей и погрузиться хотя бы в легкую дремоту.

Тщетно.

Часам к десяти он понял бесполезность борьбы, не одеваясь, сел за стол и закурил.

За окном царила голубизна майского вечера. На спортплощадке во дворе, не взирая на строгие крики родителей из окружающих окон, пацаны еще гоняли мяч. По улице промчалась грохочущая колонна редких теперь рокеров. Минуту спустя в том же направлении прошла компания хохотливых девчонок.

Стасис стал уже почти таким же, как и все они.

Почти…

Но временами, хотя все реже, мучили его такие ночи. Ночи почти без сна, наполненные болью детских и более взрослых обид, невыносимых утрат, стоящим в ушах криком Лехи Иващенко: «Мужики! А здесь и впрямь, как на войне!..» — после чего перепонки застилало уханье взрыва, разметавшего парня в абсолютный ноль. В такие ночи память истязала то несуществующими уже прикосновениями нежных пальцев, то вонью гниющего мяса…

Эх, Инга…

Почему так много людей вокруг остается незамеченными, даже если питают к нам самые лучшие чувства, а избранные единицы даже при мимолетном соприкосновении умудряются выжечь в сердце глубочайший след?

Впрочем, знакомство с Ингой было совсем не фрагментом. Ведь они знали друг друга с детства: жили в одном дворе… Лучше сказать: в соседних домах, ибо понятие «двор» среди серых глыб новых районов слишком размыто.

Познакомились случайно. И этого вполне могло не произойти: Стасис по сей день даже визуально знал не всех жильцов соседних подъездов собственного дома.

В первую осень после переезда семьи на новую квартиру все вечера Стасик проводил на улице — новые знакомства, костры из многочисленного после завершения стройки хлама, бои с «брызгалками» из опустошенных флаконов для шампуней и моющих средств. Ну, и однажды, когда вся ребятня рассосалась уже по домам, не утоливший жажду впечатлений Старик остался бродить сам по себе и увидел прогуливающую своего песика длиннющую, худенькую, как тростинка, девчонку.