Downtown

Сейчас он перебивался на каких-то случайных работах и утешал себя тем, что научился смотреть на вещи просто, избегая лирики и ненужного трагизма.

Я молча выслушала эту историю. Не хотелось его обижать, но, по-моему, он сам виноват во многом. Нечего было рассчитывать, что его, оставившего свою страну, страна чужая примет, раскрыв широко объятия.

Жилье Димы произвело на меня такое же впечатление, как и его машина. Он в свою очередь честно признался, что вся мебель, которую я тут вижу - с мусора. Дима нисколько этого не стеснялся. Он даже с какой-то болезненной гордостью рассказывал историю нахождения каждой вещи.

Потом мы поужинали. Дима угощал меня печеными куриными ножками, сообщив, что ест он это чуть ли не ежедневно, так как дешевле здесь ничего нет. После, достав с мойки грязный стакан, попытался налить мне туда какой-то бормоты. Я отказалась, побоявшись, что может произойти то, о чем потом будет неприятно вспомнить.

Дима пожал плечами и выпил сам. Теперь я уже не сомневалась в его намерениях. В глазах у Димы появились хищные огоньки - как у голодного зверька, которому издали показали аппетитный кусочек.

Но того, чего боялась и ожидала, не произошло. Я так и не поняла, что его вдруг остановило. Может быть в нем снова проснулся тот тихий интиллигентный Дима? Не знаю. Но он убрал бутылку, бережно ее закупорив. Потом поднялся из-за стола, сказав, что приготовил для меня свою кровать, а сам будет спать на матрасе в углу.

Так и закончился тот день - мой первый день в новой для меня стране. Я съехала от Димы наутро. Очень старалась найти себе поскорее комнату. Пугала мысль, что мне прийдется провести еще одну ночь в этой квартире с грязными обоями и мебелью с мусора.

Начались поиски работы. Я покупала газеты, вычитывала объявления, обзванивала. Чаще всего не брали трубку. Автоответчик благодарил меня за звонок и просил оcтавить сообщение. Никто, естественно, не перезванивал. Если и отвечали на другом конце, то либо оказывалось, что место это уже занято, либо очень вежливый голос записывал мой телефонный номер и обещал позвонить позже.

Я начала сочинять письма-заявления во всевозможные фирмы и организации, куда только могла написать, но результатом было все тоже.

И вот, однажды, прийдя домой после очередного безрезультатного хождения по разного рода агенствам, я обнаружила у себя на автоответчике запись: мне, наконец-то, предлагали работу. Нужно было позвонить и назначить через секретаря appointment на завтра.

От волнения у меня перехватило дыхание. Дрожащей рукой я сняла трубку и нащелкала номер. Любезная секретарша на том конце сообщила, что мой appointment - завтра, в десять часов.

...Я долго не могла уснуть. Хотела выпить снотворное, но боялась, что утром потом не смогу подняться. Не верилось, что и у меня, наконец, начнется нормальная жизнь.

"Учись хорошо" - говорили мне в детстве. Для чего - не объяснили. Но я была примерной девочкой и на всякий случай решила слушаться. Школу закончила почти с золотой медалью. Почти - значило, что я ее не получила. Меня обошла Таня Метелкина - безмозглая и ленивая, но зато - дочка больших родителей. Мои же папа и мама жили на зарплату и ничего не могли для меня купить. Мне всего приходилось добиваться самой.

В университет меня с первого раза не взяли. Преподаватель - пожилой дядя в погнутых очках минут десять снисходительно меня слушал, потом прервал, сказав, что время на ответ вышло и вывел сухую "тройку".

Я целый год занималась, отказавшись и от книг и от телевизора. В итоге на следующее лето моя мечта и мечта моих родителей сбылась: я стала студенткой.

Жизнь моя в эти годы не была легкой. Я рано вставала и поздно ложилась спать, целые дни просиживая за книгами. На третьем курсе повстречала Андрея. Он учился там же, но на другом факультете, и я решила, что это - один раз и уже навсегда. Ожидала с надеждой, когда он заговорит о свадьбе. Все наши знакомые уже считали нас невестой и женихом. Шло к этому, но неожиданный случай переменил и разрушил все.

Появился Миша. Красавец. Моряк, только что вернувшийся из очередного плавания. Я его впервые увидела на вечеринке у каких -то наших с ним общих знакомых, которым я вряд ли скажу за это "спасибо". Когда мы выпили, Миша полез целоваться. Что было дальше, я помню плохо. Но довольно скоро узнала, что жду ребенка. Более того, врач меня предупредила - если сделаю аборт, то скорее всего, уже никогда не смогу иметь детей. Я металась в поисках выхода. Но его, выхода, не было. Андрей отказался меня понимать, отказался прощать. Когда он узнал обо всем, то просто не захотел меня видеть. Зато Миша, наоборот, воспринял случившееся даже с какой-то радостью. Чего я, честно скажу, не ждала.

Мы расписались, когда я была на шестом месяце. Он, Миша, был со мной добрым и ласковым. Первые две недели. А после начал приходить домой как свинья пьяный. Больше того, я узнала, что он - алкоголик, и водка ему заменяет все. Напиваясь, он впадал в состояние жуткой агрессии. Крушил, что попадалось под руку, находя вину в каждом человеке и в каждом предмете, встретившимся ему на пути.

Я оказалась в больнице со сломанной челюстью. У меня был выкидыш. Мне казалось, что это - конец, что умру я не от веревки и не от снотворного, а от того просто, что не смогу жить дальше, оттого, что не хватит воздуха.

Но - ничего. Не умерла. Только мир вокруг стал каким-то другим, более тусклым, серым. Хотя, в общем-то, ничего особенного - то же, что и всегда.

С Мишей я решила развестись. Он приставил мне нож к горлу и сказал, что убьет меня, если я его брошу.

Все продолжалось по прежнему. Миша пил почти каждый вечер, и синяки у меня не проходили по нескольку дней. Однажды, не выдержав, я поехала в Туапсе - к нему на работу, в профком. Председатель профсоюзного комитета выслушал меня молча и сходил за Мишей. Когда тот появился, председатель крепкий мужик с тяжелым взглядом посмотрел на меня, потом на моего мужа.

- В другой раз, - сказал он медленно, - надо бить так, чтобы не доползла. . .

А еще через месяц за ним пришли. Ночью. Четверо оперативников, держа наготове оружие, вытащили из кровати в дупель пьяного Мишу и усадили его на стул. Привели сонных соседей, согласившихся быть понятыми. У Миши нашли пистолет, из которого он убил милиционера, когда они вместе с дружками грабили сберкассу. Через несколько месяцев я узнала, что Мише дали расстрел. Это известие не вызвало у меня ничего, кроме ощущения пустоты. Было желание увидеть Андрея, но мне сказали он женат, и у него скоро родится второй ребенок.

Хотелось уехать из Краснодара: слишком много тяжелых воспоминаний было у меня связано с этим городом.

Я как-то гостила в Москве у тети. Там меня случайно, вобщем-то, познакомили с одним человеком, который сказал, что у него есть ходы и выходы на канадское консульство. Он брался устроить мне вид на жительство на некоторую сумму. У меня не было этой суммы. Но тут внезапно умерла тетя, и я оказалась единственной ее наследницей. Тетя во времена своей молодости была любовницей многих партийных чинуш, и оставила по себе немало добра. Я продала часть вещей и часть золота. Серьезно занялась английским. Через два месяца у меня в кармане лежал "landed immigrant" и билет на поезд в один конец. Правда, пока только до Варшавы.

Мне было двадцать три года. Достаточно поздно, чтобы начинать жить занова. Но за спиною не оставалось ничего, на что можно было бы опереться, ничего, что привязывало бы меня к прошлому.

На интервью я пришла за полчаса до назначенного времени. Очень нервничала. Машинально пролистывала разложенные на столике журналы, пытаясь себе представить, о чем меня спросят и что буду отвечать.

Через двадцать минут секретарша сказала, что я могу войти. Хозяин кабинета - очкастый седой господин оглядел меня, встал и, чуть поклонившись, легонько потряс мою руку.

Интервью продолжалось недолго. Седой господин выяснял, откуда я, работала ли когда-нибудь секретаршей, как давно в Канаде. Смотрел он очень внимательно, испытывающе, словно хотел прочитать у меня в глазах то, о чем я умолчала. В конце интервью сказал, что в случае, если я получу здесь работу, мне сообщат об этом в течении трех дней.