Скифская пектораль

– Всё произошло так быстро и внезапно, – снова заговорила Татьяна. – Один миг – и я оказалась по другую сторону… Я ещё не знаю, где я и зачем я здесь… Я сейчас ни о чём не думаю. Вообще не думаю… Сегодня утром проснулась и вижу: у моего лица лежит чья-то рука, сжатая в кулак. Лежу и смотрю на неё, даже не пытаясь помыслить, кто положил руку на мою постель и зачем. Просто смотрю и всё. Потом вдруг понимаю, что это моя собственная рука. Володя, мы с тобой сейчас находимся в разных мирах. Тебе меня не понять. Ты не был здесь. Мне сейчас очень плохо. Извини, я пойду.

Татьяна встала и пошла к выходу. У дверей она оглянулась, и у Владимира сжалось сердце. На него смотрели глаза затравленного зверёныша, который утратил способность не только сопротивляться, но даже огрызаться.

Она ушла, а Владимир всё ещё продолжал сидеть. Он не узнал сестру в этой сломленной женщине. «Она на грани безумия, – подумал он. – Надо срочно что-то делать. Надо что-то предпринимать…» В ушах звучали слова, наставительно произнесённые кем-то из скотланд-ярдовских клерков, когда он сегодня бегал с бумажками по кабинетам, добиваясь свидания:

– Похвально ваше желание выгородить сестру, но я тридцать лет работаю с уголовным миром. Поверьте мне – это женское преступление.

«Они уже повесили ярлык, – подумал Владимир. – Тем труднее будет бороться. Но я приму вызов. И на алтарь победы положу всё. Всё!»

Огни вечернего Лондона… Сентиментальный Владимир Бобров при других обстоятельствах после долгой разлуки с родным городом сел бы писать стихи. Он написал бы о возвращении на Родину, о том, как, стоя на коленях, целовал бы родную землю, жадно пил воздух родины и любовался переливами огней британской столицы. Он воспел бы её красоту с высоты птичьего полёта: её магистрали, мосты, дворцы, залитые иллюминацией… Но это в другое время. Не сейчас. А сейчас он устало толкнул дверь почти безлюдного кафе.

– Мне, пожалуйста, самого крепкого кофе в самой большой чашке, какая у вас есть, – заказал он.

Он хотел было пошутить насчёт пивной кружки, но передумал. Эта шутка была бы неудачной. Как и весь его сегодняшний день. Да, это, пожалуй, самый неудачный день в его жизни. Сегодня рано утром, ещё затемно, почти ночью, он выехал из номера инсбрукской гостиницы. Потом перелёт, аэропорт Хитроу, ошеломляющее известие об аресте Татьяны, Скотланд-Ярд, тюрьма… Оттуда Владимир поспешил в коллегию адвокатов. Ему назвали фамилию лучшего адвоката по уголовным делам. Фамилия имела явно иудейские корни – Катцельман. А сам он был сытым, гладким, кругленьким. Владимир изложил ему суть дела. Сын Израиля глубокомысленно свёл брови, произвёл томительную паузу, а потом изрёк:

– Я читал об этом убийстве в газетах. Судя по уликам, дело это проигрышное. Впрочем, я могу взяться, были б ваши денежки.

На листике из блокнота Катцельман написал сумму требуемого гонорара и небрежным жестом бросил посетителю.

– За такие деньги я сделаю максимально возможное, – сказал он.

Владимир поймал бумажку и не смог сразу понять, сколько тот хочет. От нулей рябило в глазах, они прыгали перед ним, отказываясь встать в один ряд. Владимир обратил изумлённый взгляд на Катцельмана:

– Вы не ошиблись? Вы именно столько хотите за своё участие в деле?

– Дело вашей сестры уже почти проиграно. Все улики против неё, к тому же пресса постаралась, создала определённое общественное мнение. Так что здесь надо копать личность убитой, кто и что за ней стоит, а нам даже фамилия её неизвестна. Возможно участие третьего лица или лиц. Надо устанавливать их существование и причастность к убийству. Как видите, работы – непочатый край, а у меня гора других дел. Я не благотворительный фонд, бесплатно работать не буду. Итак, решайте, согласны ли вы на мои условия?

– Вам нужен ответ немедленно? – спросил изрядно растерявшийся Владимир. – Или вы дадите мне время съездить к отцу, чтобы мы могли вместе подумать над вашим предложением?

– Думайте, – равнодушно ответил тот.

Владимир не располагал сейчас такими деньгами. После увольнения из редакции он третий месяц жил на сбережения, которые порядком подтаяли. К тому же, он собирался писать книгу, а это ещё несколько месяцев, которые надо прожить, не имея постоянного источника существования. «Можно продать машину, – думал он. – Но подержанное авто не покроет таких расходов».

Он сидел над чашкой кофе, смотрел внутрь, словно хотел там что-то увидеть. «А поможет ли вообще адвокат? Может, взять детектива из хорошего агентства? Он будет рыскать в поисках убийцы, тогда как у адвоката задача проще: всего лишь отмазаться от обвинения или смягчить его». Он отпил кофе и снова стал смотреть в чашку. «Детектив или адвокат? Да, пожалуй, и детективное агентство возьмёт не меньше, у них аппаратура, агентура и тому подобное, всё надо оплатить. Может, взять частного детектива?»

Он сделал ещё несколько глотков. «А может, попробовать самому?» – мелькнула шальная мыслишка, от которой самому стало смешно.

И всё же через некоторое время, отодвинув чашку, Владимир достал свою записную книжку и ручку. Судорожно вспоминая прочитанные детективы, на одном листочке он написал: «Случайное убийство». На другом – «Преднамеренное убийство.

Итак, случайное убийство. Зная, что Татьяна живёт одна и в это время она на работе, в квартиру мог проникнуть вор. Неожиданно он встретил Кэт и убил её как нежеланного свидетеля. Это вполне возможно, но здесь никаких ниточек, за которые можно потянуть, нет. Пожалуй, теорию случайного убийства надо пока отложить. Подумаем о преднамеренном убийстве. Владимир знал из рассказов сестры, что Кэт была отвергнута родственниками. По каким причинам – неизвестно. Татьяна не расспрашивала Кэт о подробностях, считая, что та сама расскажет, если посчитает нужным. В графе «преднамеренное убийство» появился первый пункт: семья. Далее. По какой причине от неё отказались родные? Может, она попала в плохую компанию? Пьянствовала или торговала собой? И какой-нибудь сутенёр нашёл её? Владимир аккуратно записал: 2.друзья. Следом появилось: 3. долг. 4. месть. 5. опасный свидетель.

«Но мы ничего не знаем о ней, – с горечью подумал он. – Как только будет установлена её личность и известны подробности её жизни, сразу же можно будет проверить все версии и ненужные откинуть. И тогда поиск сузится. А пока надо ехать к отцу, не откладывая это в долгий ящик».

Николай Бобров жил в милом загородном домике, окружённом ухоженным садом с красивыми высокорастущими цветами. Этот дом при покупке выбирала его жена, ныне покойная, и за цветами ухаживала тоже она. Теперь у них уже не было той заботы и той любви, но они продолжали цвести вольно и буйно, вопреки всему плохому, что происходит в мире. Гладиолусы, георгины, пионы, словно в почётном карауле стояли по сторонам, когда Владимир приходил по дорожке, вымощенной кирпичом, к дверям отцовского дома. Сейчас они стояли поникшие – не их сезон.

Он позвонил, и дверь незамедлительно открылась. На пороге стоял отец в праздничном костюме, весь напомаженный, благоухающий дорогим одеколоном, словно куда-то собирался или кого-то ждал. Без лишних слов отец и сын обнялись и прошли в гостиную.

– Ну, рассказывай, – сказал отец, – когда вернулся, каковы дальнейшие планы?

– Вернулся вчера, – ответил Владимир. – В планах написание книги. Есть хороший материал. Только вот появились обстоятельства, которые отодвигают книгу на второй план…

Возникло неловкое молчание, в котором оба думали об одном и том же, и каждый ждал, что другой первым прервёт это молчание.

– Таня арестована, – сказал наконец Владимир. – Её обвиняют в убийстве.

– Да знаю я, – нервно отмахнулся Николай Бобров. – Об этом уже во всех газетах написали. Прославилась!

Владимир недоумённо посмотрел на отца. Он не ожидал такой его реакции.

– Может, мы чайку попьём? – сказал он, чтоб как-то сгладить возникшее напряжение.

– Да-да, конечно, я сейчас заварю мой любимый «Седой граф» с бергамотом, – ответил отец и ушёл на кухню.