Тайна забытого дела

— Если так, то вам не с архивов следует начинать, а искать знакомых Гущака. К кому он приехал, с кем здесь имел дело? Архивы мало помогут. Даже биографию атамана по старым протоколам не установите. По ним на кого выйдете? — неожиданно засмеялся юрисконсульт. — На меня да на Решетняка, то есть только на работников карательных органов, которые вели дело об ограблении. Командир резервного батальона Воронов, который уничтожил банду Гущака, давно умер. Ну, еще бывшая девица, а ныне старуха Гороховская, если она жива, которая и тогда-то ничего не знала, а сейчас и это позабыла. Об Апостолове еще прочтете, а его тоже давно нет на свете.

— Есть данные, что в решении Гущака вернуться на родину значительную роль сыграла не одна только ностальгия.

— Вам, конечно, виднее. Возможно, он и действительно здесь что-то оставил и теперь вернулся, чтобы забрать, — не мог не согласиться Козуб. — А есть у него здесь какие-нибудь родственники, друзья? Или, может быть, у Апостолова наследники есть, дети, например, и Гущак пожаловал к ним?

— После того, как ограбил их отца?

— Вспоминаю, у меня складывалось впечатление, что это была одна компания, одна банда. Очень, очень возможно, что в этой истории замешаны и наследники Апостолова. Да, да… Но, ей-богу, архивы не помогут, только время потратите. Об окружении атамана «Комитета «Не горюй!» в них тоже ничего не найдете. Банда Гущака была под корень уничтожена на хуторе неподалеку от Полтавы. Кто-то сообщил в милицию, что Гущак находится там, и наши ночью атаковали бандитов. И только потом мы узнали, что именно эта банда ограбила банк и вывезла из него ценности. Но было поздно — все, кто знали, где тайник, погибли. Кстати, вспоминаю, в том бою был ранен и Решетняк.

— А теперь и с Гущаком не сможем поговорить, — вздохнул Коваль. — Вот и приходится, Иван Платонович, обращаться к архивам. Единственный источник, если не считать воспоминаний. Без архивов на нынешних знакомых Гущака не выйти. Я надеюсь с помощью старых документов выяснить, почему человек, который наконец-то вернулся на родину, вдруг, ни с того ни с сего бросается под поезд. И — не остались ли все-таки на нашей земле награбленные ценности? Вряд ли Гущаку удалось их вывезти за границу, — судя по всему, обстановка для этого была совсем не благоприятной.

— Вы полагаете, это самоубийство? Или просто несчастный случай?

— Экспертиза не дала еще окончательного заключения.

— Трудно вам помочь, Дмитрий Иванович. И я бы лично — с дорогой душой, но… — Козуб пожал плечами. — Обратитесь-ка еще к профессору. Я ведь этим делом недолго занимался. Единственный человек, который мог бы что-то рассказать, — Андрей Гущак, а мы уже считали его погибшим, потому-то я розыск и следствие и приостановил. Все ведь думали, что атаман вместе со своими головорезами сгорел в сарае, который они сами подожгли, чтобы не сдаваться в плен. И концы, как говорится, в воду. А Решетняк дольше занимался этим делом, с самого начала. Досконально изучил жизнь Апостолова и его семьи, и, надо думать, так же и Гущака, и его окружения… Постойте, постойте! — неожиданно вскричал Козуб и встал. — Как же я забыл! Вы правы, земляк. Семья Апостолова! Конечно же Решетняк должен кое-что о ней знать: ведь его жена — дочь Апостолова… Не делайте, Дмитрий Иванович, большие глаза. Вспомнил: как раз за это и вычистили его из милиции!

Коваль тоже встал, прошелся по кабинету, с интересом глядя на юрисконсульта, лицо которого даже разрумянилось.

— Мне не очень удобно это рассказывать. Но скажу как коллеге, пусть между нами останется, жена его, то есть дочь Апостолова, в то время сбилась с пути. Ну, понятно: голод, нехватки, такой пассаж после роскошной жизни, психологическая истерия экзальтированной гимназистки, словом, на все махнула рукой. А благородный Решетняк ее из грязи вытащил, потом влюбился и, в конце концов, из-за нее-то и пострадал. Ну, пострадал или нет, а из милиции выгнали, и в деле Апостолова он оставил такой раскардаш, что при всем желании невозможно было разобраться. Потом он на этой Клаве женился.

Жена Решетняка — дочь Апостолова! Совершенно новая ситуация. Множество новых мыслей завертелось в голове у Коваля.

— А теперь, дорогой земляк, если с делами покончено, прошу ознакомиться с моей коллекцией. — И Козуб широким жестом обвел комнату, увешанную картинами и заставленную скульптурами. — А что касается розыска, то имейте в виду: я всегда к вашим услугам.

11

Где бы ни был, что бы ни делал Дмитрий Иванович Коваль, а родную Ворсклу всегда вспоминал с теплотой и нежностью.

Среди бесконечных дел и хлопот воспоминания эти словно ждали своего часа. И когда этот час наступал, достаточно было какой-нибудь малости, чтобы забытые картины сразу всплыли в памяти. Так всплывает на поверхность реки обросшая илом ветка, корень или какая-нибудь щепка, случайно попавшая на дно.

Правда, иногда это происходило в неподходящее время — когда Коваль спешил на место преступления, вел розыск или допрашивал подозреваемого, и он не мог взять в толк, как возникает эта психологическая загадочная связь между такими разными и далекими событиями. Но воспоминания сами выбирали свое время, совершенно не считаясь с желаниями подполковника и руководствуясь чувствами, над которыми не был он властен.

Они могли быть и продолжительными, и мгновенными, целыми лентами и короткими эпизодами или даже одним-единственным словом, звуком, шорохом шагов, внезапным отблеском вечернего солнца в окне или пьянящим запахом сирени. Без какой бы то ни было системы или логической последовательности могли они выстроиться и в обратном хронологическом порядке: сперва, скажем, взволновать весенними тревогами юности, а уж потом вспыхнуть красками детства.

Он не огорчался, если минувшее приходило не тогда, когда надо: прошлое не мешает настоящему, оно даже воодушевляет, неся эмоциональный заряд и возвращая на время потерянный в бурном потоке обстоятельств здравый смысл.

Чаще всего вспоминалась Дмитрию Ивановичу река Ворскла. То широким плесом у мельниц, то прозрачной глубиной у Колодезных круч, то еле слышными всплесками волн на прибрежном песке…

Ворскла… Она всегда была для него не просто рекой, которая веками впадала в Днепр и хранила в глубоких омутах, где ютился старый сом, и на песчаных перекатах, и в густых прибрежных лесах какие-то волшебные тайны. Нет! Из года в год несла она жизнь на истосковавшиеся по влаге сухие земли и с самого раннего детства опекала его, Дмитрия Коваля, ободряя в трудную минуту своей невозмутимостью.

Прошлое замечательно тем, что всегда помогает найти истину в настоящем.

Расследование убийства старика Гущака и встреча с земляком вывели Коваля из состояния полузабытья, и минувшее, словно полноводная Ворскла, прорывалось сквозь запруду памяти. Переполненный этими воспоминаниями, он вернулся домой и до позднего вечера сидел один в своем саду.

Ворскла — не море, как выдолбленная из цельного дерева лодчонка, которую рыбаки называют долбленкой, — не корабль. Но когда юноша мечтает о море, то и три долбленки, болтающиеся у берега, кажутся океанской флотилией. В каждую из них садится гребец, и одна за другой выплывают они на стрежень.

В первой на узком прохладном дне, выложенном камышом, лежит девушка с зеленоватыми глазами, а напротив нее, осторожно, чтобы не перевернуть легонькую лодочку, работая коротким веслом, сидит Митя Коваль. Во второй и третьей — их друзья. Все шестеро дочерна загорели, от их веселых лиц и мускулистых, жилистых тел веет силой и здоровьем. Они хохочут, да так, что вздрагивают, колышутся чуткие долбленки и расходятся по воде концентрические круги.

Девушки плетут из белых лилий венки, а парни закрывают головы от солнца широкими лопухами. Флотилия медленно движется вдоль зеленых берегов…

Никогда не забудет Дмитрий Иванович Коваль, как плавал на долбленке по Ворскле вместе с девушкой, которой, так же как ему, было тогда пятнадцать. Никогда не забудет, что прошла она с ним рядом всю свою жизнь, никогда не забудет Ворсклу, которая всегда была для них с Зиной родной.