Нефритовый Глаз

Мэй зачерпнула из кружки пол-ложечки остывшей кипяченой воды и поднесла к пересохшим губам. Лин Бай с трудом глотнула.

– Еще? – спросила Мэй, заметив, как рот матери судорожно дернулся.

Губы Лин Бай шевельнулись. Мэй наклонилась к этим безжизненным губам, но, похоже, короткое общение совсем обессилело мать.

Мэй поставила госпитальную кружку обратно на тумбочку и решительно направилась к шумной компании у кровати старушки.

– Пожалуйста, ведите себя потише! Моя мать только что перенесла инсульт. Ей необходим покой. Неужели вам совершенно наплевать? – Мэй пришлось повысить голос, чтобы перекричать их.

Она знала, что им действительно наплевать. Наглецы и хамы возмущали ее. Мать всегда говорила, что Мэй слишком строга и требовательна к окружающим. «Ты либо вообще не разговариваешь с людьми, либо грубишь, и, конечно же, все на тебя обижаются! Стоит ли удивляться, что тебе так не везет в жизни!»

«Да, не везет, – грустно подумала Мэй. – Ни в жизни, ни в любви».

Дверь резко распахнулась, и в палату вбежала Лу. Она выглядела роскошно в бежевом костюме, с безукоризненным макияжем и длинными дугами подведенных бровей. Волосы покрашены в золотисто-коричневый цвет со светлыми перышками. За ней по пятам следовал личный ассистент, с которым Мэй разговаривала по телефону. На ассистенте был черный костюм; волосы, прямые, как ежовые колючки, аккуратно подстрижены. Он буквально излучал молодость и обаяние.

– Мама, это я, Лу! – Она бросилась к кровати, схватила руку матери и прижала ее к своей розовой щечке. – Все будет хорошо!

– Вот и настал мой черед, – вздохнула Лин Бай, и слезинка скатилась из уголка ее глаза. Ей все-таки не хотелось умирать.

– Нет, мамочка, не беспокойся, я позабочусь о тебе!

Лу велела ассистенту разыскать главного врача и старшую медсестру. Молодой человек вышел. Мэй подробно рассказала сестре обо всем, что произошло, обратив ее внимание и на шумную компанию по соседству. Через десять минут в палату пришел главврач собственной персоной и пригласил Лу к себе в кабинет.

После беседы Лу отвела Мэй в сторонку и сообщила, что у врачей мало надежды на выздоровление мамы.

– Ты ведь знаешь, ее всю жизнь преследуют неприятности со здоровьем. Лечащий врач сказал, что плохо функционируют печень и почки, непонятно почему. Он подозревает, что маме грозит… – Лу замолчала и судорожно вздохнула. – Главврач полагает, что нам следует известить родственников и маминых друзей. Я поручу это моему ассистенту. Нам надо быть готовыми к самому худшему.

Мэй не знала, что сказать. Разве можно подготовиться к смерти собственной матери?

Вскоре пришла старшая медсестра и посоветовала им нанять сиделку.

– У меня есть племянница, которая занимается этим уже несколько лет. Так что у нее уже большой опыт. Знает, к кому обратиться в случае необходимости, как облегчить боль. Да и я ей помогу!

Они договорились нанять в сиделки племянницу старшей медсестры, которая также будет ходить за едой для Мэй или Лу, приносить кипяток из титана, периодически массировать руки и ноги Лин Бай, по ночам дежурить у постели больной.

Старушку на соседней койке выписали из госпиталя тем же вечером. То ли закончилось лечение, то ли сыграло роль вмешательство Лу, это для Мэй осталось загадкой.

После обеда Лин Бай задремала, а Лу уехала домой, где ее ждал муж. Мэй решила остаться с мамой. Возможно, это было неразумно, но ей вдруг стало страшно потерять маму из виду, как когда-то отца, и больше никогда с ней не встретиться.

А кроме того, ее никто нигде не ждал.

Глава 14

Весь следующий день сознание Лин Бай то ускользало, то возвращалось. Ее тело неподвижно лежало на кровати, как пустая, покинутая душой оболочка. Когда она открывала глаза, то видела довольно скучную картину: потолок с бездействующим вентилятором да муха, перелетающая с тумбочки на стену, затем на потолок, на окно и опять на тумбочку. Устав от однообразного метания по замкнутому пространству палаты, муха замирала на потолке черным пятнышком.

В минуты просветления Мэй поила мать водой. Сиделка купила в госпитальном магазине новые ложки из нержавейки, белую фарфоровую чайную чашку, два небольших полотенца и таз кремового цвета с изображениями красных и желтых пионов – национального цветка Китая. Студенткой Мэй пользовалась в общежитии похожим тазом – ходила с ним в комнату для умывания и мыла свои длинные шелковистые волосы. Мэй уже не помнила в точности, какими были цвет и рисунок того таза, но в ее памяти навсегда сохранилось, как он сиял, когда мать принесла его домой из магазина. От таза словно исходил дух новизны и свежести, и такой же незапятнанной чистотой светилась тогда сама юная Мэй.

Сиделка налила в таз кипяток из термоса, когда вода немного остыла, она намочила полотенце, отжала, сложила его в несколько раз и передала Мэй. Та склонилась над матерью и осторожно накрыла ей лоб теплым влажным полотенцем.

– Что у тебя болит? – заботливо спросила она.

– Нога, – хрипло ответила Лин Бай.

Мэй приподняла одеяло – пахнуло застарелым потом. У матери распухли ступни, кончики пальцев на ногах потемнели. Вся левая часть ее туловища потеряла чувствительность. Мэй аккуратно помассировала икру, колено и бедро правой ноги.

– Теперь лучше? – спросила она.

Мать чуть кивнула и вздохнула, не говоря ни слова.

В одиннадцать часов пришла медсестра и проделала обычную процедуру: сначала уточнила дозировку капельницы, сверяясь со своими наручными часами, поправила краник; затем проверила подсоединение катетеров, измерила пациентке температуру. В завершение посветила фонариком ей в глаза, позвала: «Лин Бай!» – и, удовлетворенная ее реакцией, удалилась.

После этого Лин Бай уснула. Сиделка предложила Мэй пообедать, но та отказалась, сказав, что не голодна.

– Сестрица… – Сиделка была явно старше Мэй, но из уважения постоянно называла ее «сестрицей», а не «сестренкой», как принято при обращении к девушкам. – За двенадцать лет работы в больницах я поняла одну вещь: если есть возможность – подкрепись! Неизвестно, куда ветер подует и будет ли у вас потом время покушать.

Мэй нравилась эта женщина с простоватым лицом и коротко стриженными волосами, в поношенной темно-синей маоцзэдунке. Она улыбнулась и дала сиделке денег на еду.

– В госпитальной столовой готовят плохо, я туда не пойду! Куплю что-нибудь у лоточников возле главных ворот, – сказала сиделка, тщательно спрятала деньги в карман и вышла. А через некоторое время вернулась с тремя пирогами размером с ладонь и бутылкой минеральной воды. Мэй съела и выпила все без остатка.

После обеда Мэй пошла прогуляться по территории госпиталя. Выздоравливающие больные выползли на теплое солнышко и медленно передвигали ноги, поддерживаемые родственниками и друзьями, будто марионетки с оборванными нитями. Мужчина, сплошь замотанный бинтами, ковылял нетвердыми шагами, часто останавливаясь, чтобы перевести дыхание. Две деревенского вида женщины средних лет помогали крупному мужчине в тяжелой зимней шинели заново учиться ходить – тот плевался от боли и досады. Все пациенты двигались как заведенные, каждый со своей скоростью и ритмом. Время здесь текло неторопливо, сливаясь в бесконечные минуты и часы.

Угнетенная этим безрадостным зрелищем, Мэй повернулась и направилась к главным воротам, минуя вход в реанимационное отделение. Сюда то и дело подкатывали автомобили с людьми, нуждающимися в срочной помощи, а два охранника в форме кричали и ругались, освобождая проезд для «неотложек».

За воротами Мэй пошла вдоль ограды, отвергнув назойливые приглашения «левых» таксистов, и добрела до ресторанчика в сотне метров от госпиталя, единственного на несколько километров вокруг. Столы в нем были накрыты замасленными клеенками, а посетителей обслуживала одна неприветливая официантка. Мэй обошла ресторанчик и увидела, что ее красный «мицубиси» по-прежнему стоит на платной автостоянке. Судя по количеству припаркованных машин, владельцы заведения неплохо зарабатывали на больных и умирающих в военном госпитале.