Капкан. Сожженный некролог

— А почему не предположить, что это сестры, ведь иногда сестры очень похожи друг на друга.

— Особенно если они близнецы, да? И я сразу же так и подумал. Но дело в том, что утонувшая в море Эмилия была единственной дочерью, а труп ее, кстати, не найден.

Цыпленок присвистнул. Он явно был захвачен рассказом.

— А ты, выходит, не сидел сложа руки!

— А вы бы как поступили на моем месте? Такое поразительное сходство… Даже если бы не было всего остального — этой жгучей тоски в глазах, молчания…

— Не знаю, как поступил бы я. Скорее всего, так же, как и ты.

— В общем, я бросил машину и как бешеный пустился следом за убежавшей девчонкой!

— Ты прав. Я вот только думаю — сделал бы то же самое человек не нашей профессии? Вряд ли. Самое большее, почесал бы затылок, махнул рукой («Вот так случай!»), сел в машину и уехал. А потом стал бы рассказывать своим приятелям, с каждым разом прибавляя все новые подробности, пока не получилась бы действительно фантастическая история…

Гео прикрыл глаза. Он был уязвлен:

— Так, это камень в мой огород. Но если бы я занимался сочинительством, то мог бы и подождать, пока кончится мой отпуск, поразвлечь вас успел бы и после. А теперь мне все равно не остановиться, даже если бы и хотел…

— Не впадай в панику, спокойнее, — наконец-то Цыпленок взял серьезный и даже чуть покровительственный тон. — Только надо нам с тобой определиться. Ты прерываешь отпуск, едешь ко мне, чтобы рассказать эту историю, я слушаю тебя с раскрытым ртом, потом мы вместе думаем, как быть дальше. Устраивает?

— Допустим.

— Тогда продолжай.

— Продолжаю… — Гео сделал паузу и произнес по слогам: — со-чи-нять. Никакого представления о том, что предпринять, особенно если мы снова столкнемся лицом к лицу, у меня не было. «В сущности, кто вы такая? Покажите, пожалуйста, ваш паспорт» — сказать это было бы вполне естественно, но я прекрасно знал, что никогда не скажу этого, также как и не предъявлю ей служебное удостоверение. «Ладно, что-нибудь придумаю в последний момент». Однако этот момент так и не наступил. Девушка испарилась, исчезла, как дым… Простите, товарищ майор, я все время опережаю события, мне все хочется добраться до главного, но миновать подробности тоже нельзя — каждая из них очень важна, поэтому я иногда сбиваюсь.

Так вот, входная дверь в подъезд дома была открыта. В подъезде висел некролог. Почтовые ящики в два ряда, некоторые без замков, «рисунки» на стенах. На площадке первого этажа переполненное мусорное ведро, рядом цветы в больших консервных банках. В единственную квартиру на этом этаже ведет коричневая обитая дерматином дверь без таблички и звонка, рядом с ней на полу стоптанные старые тапочки. Площадка подметена. На мозаичном полу ни одной соринки — видно, что тут каждый день работают метлой.

Я поднялся по лестнице на второй этаж, где вкусно пахло жареной картошкой. Здесь две квартиры, двери под углом одна к другой, и снова цветы вдоль поцарапанных стен. Котенок лакает молоко из пластмассового блюдечка. Поглядел на меня, тихо зашипел и опять опустил усы в молоко. Похоже, что в доме живут люди, недавно прибывшие из села. Однако нет, третий этаж опроверг это скоропалительное суждение: на одной из дверей красуется медная табличка: «Семейство инженера Стаматова». Соседняя дверь без всяких опознавательных знаков, но на ней тоже некролог…

Пока я раздумывал, в какую дверь позвонить, палец сам нажал на звонок к Стаматовым. Но квартира молчала. Тогда я решил спуститься на первый этаж, к стоптанным тапочкам и мусорному ведру. Подумал, что, если я поведу себя хитро, хозяева квартиры мне все расскажут про «опечаленных» соседей Стаматовых. Ну, а не захотят — что делать, придется вытаскивать документ. Хотя — я хорошо знал это по опыту — крестьяне, переселившиеся в город, вовсе не падают ниц перед удостоверением.

Это я так думал, но что-то во мне просто возмутилось: «Трус несчастный! Постыдился бы, а еще погоны носишь! Тебя что, некролог напугал? Почему бежишь прочь? Немедленно звони, и если откроют, скажешь самым обыкновенным голосом: «Извините, пожалуйста, за беспокойство. Недавно сюда вошла девушка, мне нужно кое о чем ее спросить». И в зависимости от ответа… — «А если вместо несчастной матери или еще кого-то из близких погибшей на пороге возникнет она сама, моя таинственная пассажирка? — возразил другой внутренний голос. — Тогда что, конец загадкам?» Как бы не так! Конечно, она может раскричаться, даже затопать ногами: «Что пристаете? Убирайтесь! Сейчас позову милицию!» и так далее…

Чуть успокоившись после этих «внутренних монологов», я еще раз посмотрел на изображение Эмилии, окончательно убедился, что не ошибаюсь, и — нажал на кнопку звонка. Вымерли все в этом доме, что ли? Я приложил ухо к двери с некрологом — гробовая тишина. Но ведь вошла же куда-то девушка! Значит, надо звонить в каждую квартиру. Впрочем, может быть, она вышла через черный ход, думая, что я буду ее преследовать своими предложениями пообедать вместе? Интересно, есть ли в этом доме черный ход? Хотя есть ли, нет ли — все равно уже поздно, ее давно и след простыл. Все же я решил поискать здесь и начал сверху — с чердака…

Гео глубоко вздохнул и закурил новую сигарету. Цыпленок отметил, что сделал он это почти машинально, весь поглощенный рассказом.

— Ни одна из комнат на чердаке не годилась для жилья, — продолжал Гео. — Все двери были закрыты, кроме последней справа. Я вошел в нее и увидел окошко, которое выходило прямо на черепичную крышу. Оно было приоткрыто, паутина на нем разорвана. Но, увы, никаких следов пребывания человека. Я спустился ниже, на пятый этаж. Тут услышал в квартире шум и забарабанил кулаками в дверь. Долго не открывали. Наконец вышла бабуся, которая оказалась глухой, так что спрашивать ее о чем-либо было бесполезно. На четвертом этаже тоже никого не было — ведь в это время дня все, как правило, на работе. Значит, оставался первый, где пахнет жареной картошкой, у двери стоят тапочки и мусорное ведро, и второй, где котенок лакает молоко.

Котенок умывался у пустого блюдца. Только я позвонил в дверь, она тут же распахнулась. В проеме стоял человек в одних тренировочных брюках, босой, с припухшими веками и всклокоченными волосами с проседью. Даже если бы он не сказал, что вернулся с ночной смены, я бы сам догадался об этом. Он, как выяснилось, подобрал котенка, когда шел с завода, уже третий раз наливает ему молоко, никак не накормит жадюку, мяукает, спать не дает. Потом сообщил про «обувки». Соседи регулярно устраивают ему этот «номер» — только он выставит «обувки» за дверь, они тут же выбрасывают их. «Некультурно! Мы не на селе!»

— Совсем недавно обувки были здесь, — он указал на половичок у двери, — когда я наливал молоко…

— Что значит недавно? — попытался я уточнить. — Пять минут назад, десять, пятнадцать?

— Откуда я знаю, я на часы не глядел, — ответил он, зевая во весь рот.

— Внизу, на первом этаже, тоже стоят тапочки у двери. Почему их не выбросили?

— Не смеют. А я человек тихий… — Вдруг он пристально посмотрел на меня и нахмурился: — А что вас интересует?

И тут я соврал — сказал, что я журналист, что хочу описать разные человеческие судьбы обитателей улицы Леонардо да Винчи, причем меня интересуют не только счастливчики, которым в жизни везет во всем, но и неудачники — пусть читатель увидит и поймет, что за каждой стеной может скрываться драма, трагедия, глубокая неизбывная скорбь…

— Вот, представляю себе, — как можно более «естественно» вставил я, — что чувствует мать этой девушки с третьего этажа. Потерять дочь всегда ужасно, но когда дочь в расцвете юности, когда ей всего восемнадцать лет — как матери и отцу жить после этого!.. Я позвонил к ним в квартиру, но мне не открыли. Может, сходить на работу к матери, к отцу, как вы думаете?

— Смысла нет, вы никого не найдете.

— Да? А почему, я не совсем понимаю.

— Мать за решеткой, отец работает в Алжире. Других детей у них нет. Да и разведены они бог знает с какого времени. — Он оглядел меня с головы до ног весьма недружелюбно — видно, подумал «Всегда эти журналисты лезут в душу», потом пробормотал сонно: — Может, хватит?