Гибель веры

– Ведь это не так уж важно, правда?

– Что не так уж важно?

– А пойдут деньги матери Терезе или мошенникам.

– Что вы имеете в виду? – переспросил удивленный Брунетти.

– Никто никогда не узнает, на что ушли деньги, так ведь? Она получает все эти премии, и кто-нибудь все время собирает для нее деньги, но показать-то, что за них сделано, нечего, понимаете?

Подобный цинизм даже Брунетти претил.

– Ну, по крайней мере, те, кого она принимает к себе, умирают достойной смертью.

Вьянелло тут же ответил:

– Лучше бы они получали достойную кормежку, вот что я скажу. – Потом, со значением поглядев на часы и не скрывая растущего скепсиса относительно того, как Брунетти тратит время – свое и его, – добавил: – Или выпивку.

Брунетти намек понял. Ни один из тех, кого они навестили, не тянул на преступника, какими бы неприятными они ни были.

– Еще одного. – Он порадовался, что это прозвучало как предложение, а не требование.

Наклонив устало голову, Вьянелло пожал плечами, мол, скучна и однообразна по большей части их работа.

– А потом – un' отbra [17] – постановил он сам. Брунетти кивнул, еще раз посмотрел адрес и повернул направо. Во внутреннем дворе они остановились и стали искать номер дома на первой двери, к которой подошли.

– Какой мы номер ищем, синьор?

– Триста двенадцатый, – комиссар глядел в список.

– Это вон тот должен быть. – Вьянелло положил ладонь на его плечо и указал через дворик.

Пересекая его, они заметили, что в центре уже лезут из черной земли белые и желтые нарциссы, а мелкие цветы закрылись – так они не померзнут ночью. На другой стороне нашли нужный номер, и Брунетти позвонил.

– Кто там? – спросили из домофона.

– Я насчет синьора Лерини, – откликнулся он.

– Синьора Лерини больше нет в этом мире! – ответствовал женский голос.

– Знаю, синьора. Я пришел, чтобы задать вопросы о его состоянии.

– Его состояние на небесах, – был ответ.

Брунетти и Вьянелло переглянулись.

– Я пришел обсудить то, что осталось на земле. – Брунетти не скрывал нетерпения.

– Кто вы?! – Это прозвучало требовательно.

– Полиция! – мгновенно отреагировал он.

Домофон щелкнул – резко бросили трубку. Долго – так им показалось – ничего не происходило, а потом дверь распахнулась.

Снова они поднимались по ступеням. Как и коридор у графини Кривони, лестница была увешана портретами, но только одной личности: Иисуса, проходящего все стадии страстей до смерти на Голгофе (это уже на площадке третьего этажа). Брунетти задержался ровно настолько, чтобы изучить одну из этих сцен: это были не дешевые репродукции из религиозных журналов, которые он ожидал увидеть, а тщательно прорисованные цветными карандашами картины. С любовью останавливаясь на ранах, терниях и гвоздях, их автор постарался придать сахариновую приторность лику страждущего Христа.

Оторвавшись от созерцания распятого, Брунетти увидел женщину, стоящую в дверях, и на миг ему почудилось – вот она, сестра Иммаколата: вернулась в орден, вновь в своем облачении. Но более пристальный взгляд разъяснил его ошибку, – нет, это не она, другая, сходство придает одежда: длинная белая юбка, спадающая до пола, и бесформенный черный свитер, застегнутый поверх белой кофты с высоким воротом. Для полного монашеского облачения недоставало лишь плата и длинных четок, свешивающихся с пояса. Кожа лица напоминала бумагу – сухая и белая, такая бывает у тех, кто редко, а то и никогда не видел дневного света. Нос был длинный, с розовым кончиком, подбородок слишком маленький. Черты лица казались странно нетронутыми – трудно было определить возраст… Видимо, между пятьюдесятью и шестьюдесятью.

– Синьора Лерини? – Брунетти не счел нужным ей улыбнуться.

– Синьорина, – поправила она немедленно. Как видно, часто вносит эту поправку, а может, и готовится к ней каждый раз заранее.

– Я пришел, чтобы задать вам несколько вопросов о состоянии вашего отца.

– Могу ли я узнать, кто вы? – поинтересовалась она со смешанным выражением кротости и агрессии.

– Комиссар Брунетти. – Он повернулся к Вьянелло. – А это мой сержант Вьянелло.

– Полагаю, вам надо войти.

Он кивнул, она отступила и придержала для них дверь. С обычным «permesso» они вошли в квартиру. Комиссара сразу поразил запах – страшно знакомый, но почему-то неопознаваемый. Сервант красного дерева в холле был заставлен фотографиями в искусно выполненных серебряных рамках. Комиссар сначала взглянул на них лишь мельком, но потом стал рассматривать внимательно. На них были запечатлены только духовные лица: епископы, кардиналы, четыре монашки, застывшие в шеренге, даже папа римский. Хозяйка дома на них не смотрела – вела посетителей в другую комнату, – и комиссар наклонился, чтобы поближе взглянуть. Все были с автографами, многие – с посвящениями: «синьорине Лерини», а один кардинал даже надписал «Бенедетте, возлюбленной сестре во Христе». У Брунетти появилось странное чувство, что он в комнате подростка, где все стены увешаны гигантскими постерами рок-звезд, одетых в дикие костюмы.

Быстро догнав синьорину Лерини и Вьянелло, он вслед за ними вошел в комнату, которая сначала показалась ему часовней, но при ближайшем рассмотрении оказалась гостиной. В одном углу стояла деревянная мадонна, рядом с ней горело шесть высоких свечей, – так вот он, источник запаха. Перед статуей – молитвенная скамейка, без мягкой подушки для коленей.

У другой стены – еще один алтарь, явно воздающий честь покойному отцу синьорины, – точнее, фотографии человека с бычьей шеей в деловом костюме, весомо разместившегося за столом со сжатыми на животе руками. На него был направлен постоянный свет из какого-то источника, скрытого потолочными балками.

Синьорина Лерини опустилась в кресло, но села на самый край, держа спину прямо.

– Я хотел бы, прежде чем приступить к делу, – начал Брунетти, когда все трое уселись, – выразить свои соболезнования по поводу вашей потери. Отец ваш был хорошо известным человеком, несомненно ценным для города; уверен, что его отсутствие очень трудно переносить.

Она сжала губы, склонила голову, отозвалась:

– Волю Господню надо принимать с благодарностью.

Из-за спины Брунетти услышал, как Вьянелло шепчет на грани слышимости: «Аминь», но сдержался и не поддался импульсу глянуть на сержанта. Синьорина Лерини, однако, обернулась к Вьянелло и узрела лицо, соответствующее своему по торжественности и благочестию. Черты ее заметно расслабились, она стала не такой деревянной.

– Синьорина, я не желаю вторгаться в вашу скорбь, ибо понимаю, что она глубока, но хотел бы задать вам некоторые вопросы по поводу имущества вашего отца.

– Как я вам уже говорила, – отвечала она, – его состояние теперь у Господа.

На этот раз комиссар услышал вздох: «Да, да», – позади себя и подумал, не переигрывает ли Вьянелло. Да нет, вряд ли, – на сей раз синьорина Лерини посмотрела на сержанта и кивнула в его направлении, несомненно признавая: здесь есть еще один христианин.

– К несчастью, синьорина, те из нас, кто пока еще остаются на земле, должны заниматься земными проблемами, – произнес Брунетти.

При этих словах синьорина Лерини взглянула на фотографию отца, но он, по-видимому, ей не помог.

– И чем же вы занимаетесь? – поинтересовалась она.

– Из сведений, полученных при расследовании другого дела, – он повторял свою ложь, – мы узнали, что в городе есть люди, павшие жертвами мошенников, которые подобрались к ним под личиной милосердия. То есть изображали представителей благотворительных организаций и таким образом успешно выманивали деньги, иногда очень значительные суммы.

Комиссар подождал, не проявит ли синьорина Лерини каких-нибудь признаков любопытства, но не дождался и продолжал.

– У нас есть основания считать, что один из этих мошенников втирался в доверие к обитателям casa di cura, где пребывал ваш отец.