Город пропащих

Он посмотрел на часы. Было около шести. Он пробыл в доме Головы менее двадцати минут. Полоска с печатью на двери, которую он слегка подклеил, выглядела совершенно целой. Лучше, чтоб не сразу заметили, что кто-то побывал внутри. А вообще-то, теперь все это было Федору по фигу. Он знал, куда загнать брюлики и как распорядиться деньгами. Требовалось только терпение и умение выждать. Федор купил цветы и взял машину до Введенского кладбища. Там, под одним из памятников, у него имелся свой тайник еще с давних времен, именно там он и собирался схоронить до поры наследство Головы, доставшееся ему, как он считал, по праву.

Артур Нерсесович любил своих будущих жертв. Когда он ставил сети на них, заманивал в ловушки, обольщал обманными перспективами, касалось ли это бизнеса или деяний, подходящих под статьи УК, он вовсю старался добиться их благорасположения. Не важно, что потом, обобранные им до нитки, они спивались, кончали с собой или исчезали в бомжах; не важно, что последнее проклятье посылали ему растерзанные, расчлененные, казненные "свиньей". Каждого из них он начинал любить, лишь только намечая как свой будущий трофей. Потому что не было ничего в жизни для него слаще охоты, с ее захватывающей неизвестностью процесса и предопределенным концом.

Он полюбил Раздольского нежно и трогательно, пока следил на экране за перипетиями постельных игр Ефрема Борисовича с его собственной женой. И в уме Аджиева один за другим рождались хитроумные планы, как заполучить в свои силки такого опытного и искушенного зверя.

Ефрем Борисович Раздольский вошел в библиотеку, где в тиши и уединении сидел Аджиев над китайским альбомом, и даже поразился тому, какое приветливое и милое лицо было у хозяина, когда тот поднялся ему навстречу.

- Ах, дорогой мой, наконец-то, - улыбнулся Артур Нерсесович. - Я тут буквально утонул в китайской эротике, посмотри-ка мое последнее приобретение.

Они вместе сели на диван.

- Елена, конечно, не разделяет моих восторгов. Что поделаешь, наша русская стыдливость... - Аджиев теперь смеялся, заглядывая в лицо гостя.

Ефрем Борисович листал альбом.

- Вот, посмотри, посмотри, - тараторил Аджиев. - Пион - это символ вульвы. Видишь, здесь рядом с любовной парой ваза с пионами. А тут играют на лютне. Музицирование у них ассоциировалось с любовными действиями. Вот он проникает в нее рукой, значит, проходит сквозь "лютневые струны" половых губ... А вот женщина, мастурбирующая в присутствии мужчины - и одинокое дерево за окном. Прелесть, правда?.. И никогда не изображают семяизвержения... Не то что японцы! Китайская эротика необыкновенно тонка и изящна... Ах, как она вставила пенис в рот! Это - игра на флейте...

Раздольский никогда еще не видел своего компаньона таким раскованным. Они, конечно, приятельствовали, но до таких интимных подробностей в своих беседах прежде не доходили.

Раздольский приехал на обед в надежде хоть немного побыть с Еленой. Уже две с лишним недели ему не удавалось с ней встретиться. После того как по неизвестной причине сорвалась хорошо продуманная операция с Аджиевым и он потерял всякую связь с группой Лесного, Елена не могла преодолеть страх. Как ни старался Раздольский убедить ее, что в любом случае никаких выходов ни на нее, ни на него нет, женщина жила в предчувствии разразившейся над ними катастрофы.

- Ты не знаешь его, - рыдала Елена, когда он привез ее к себе на дачу в Ильинское. - Почему он сорвался вдруг в этот свой охотничий домик? Что он там делал? Ведь с ним укатила вся его банда, эти кожаные битюги, от которых у меня сердце останавливается, когда я их вижу.

Ефрем Борисович тоже заметил, что несколько дней после того, как Аджиев чудесным образом вывернулся из рук Лесного, он в фирме не появлялся, но расценил это как последствия пережитого шока. И его, конечно, не мог не тревожить тот факт, что пропали не только те, через кого он действовал в окружении патрона, но и сам Лесной вместе с Вульфом, которого Раздольский лично неплохо знал. Объяснений этим исчезновениям у Ефрема Борисовича не было.. Чуть позже через свои каналы в МВО он выяснил, что Костя Лесной попал в засаду и убит вместе с несколькими товарищами. Однако в министерстве сами терялись в догадках, кто же "наехал" на "бригаду" Лесного и буквально разгромил ее.

У Раздольского не хватило сил признаться Елене, что Костя убит. Но, с другой стороны, он облегченно вздохнул, узнав об этом. Ведь мертвые молчат.

Рассматривая китайские рисунки, Ефрем Борисович опять думал о том, как же избежал западни Аджиев.

А Артур Нерсесович внимательно наблюдал за ним. Он уже весь был нацелен на выполнение миссии; он стал невесом, у него не было тела, души, не было жалости и эмоций - он снаряд, наполненная ядом пуля, сверкающее лезвие ножа.

Измена, клятвы в верности, предательство. Наказание изменников. Кровь. Пусть прольется кровь. Он решился. Он готов.

- Ну как, дружище? Впечатляет? - спрашивает Артур Нерсесович. Коллекция для Эрмитажа.

- Это уникальный альбом, - соглашается Раздольский. С каким удовольствием он сейчас бросил бы этому старому козлу прямо в лицо: "Да тебе только и остается, что любоваться худосочными китайскими красотками..."

- Между прочим, здесь есть и одна гомосексуальная сценка... продолжает Аджиев, улыбаясь.

Ефрем Борисович знает, что тот давно подозревает его в подобных наклонностях, и теперь ему это выгодно.

Он кивает как автомат и пускается в длинные рассуждения о том, как разрабатывалась тема гомосексуальности в искусстве разных народов. Он говорит интересно, живо, цитируя Фрейда и ссылаясь на еще множество известнейших имен.

Артур Нерсесович обалдело слушает, и даже видение обнаженной Елены, оседлавшей красивое мускулистое тело Раздольского, сидящего сейчас рядом с ним на диване, на мгновение вытесняется из его сознания картинами содомских оргий.

За обедом Артур Нерсесович вальяжен и весел. Он сыплет шутками, ласкается к жене, наслаждаясь ее смятением, и следит исподтишка за реакцией гостя.

Сети расставлены. Идет гон. И эти двое уже обречены. Он уверен в этом, но торопить события не собирается. Удовольствие охоты следует растянуть.

Потом они сидят за кофе и десертом в саду. И для них уже готовится бассейн. Артур Нерсесович время от времени ходит проверять, как наполняется его жемчужно-розовая чаша.

Жаркий летний день, благоухание роз. И в душе Аджиева спокойно и празднично. С затаенным ликованием смотрит он издали на изящную фигуру жены в воздушных шелках, на то, как она смеется, запрокидывая голову, слушая невинно склонившегося к ней Раздольского. Все решено, и приговор подписан. Их план сорвался, а он своего шанса не упустит.

- Ребята вернулись, - тихо говорит подошедший к нему охранник. Хотят поговорить.

- Пусть идут в кабинет, - бросает Артур Нерсесович и кричит жене: - Поплавайте пока без меня. Я отлучусь по делу на полчасика.

И направляется к дому. Уже с веранды он видит, что жена с Раздольским идут к купальне, где ждет их горничная с купальными принадлежностями.

"А может быть, пощадить ее, простить? - неожиданно думает он, стоя уже на пороге кабинета. - Убрать этого кобеля... Пусть теряется в догадках, куда запропал любовничек. А потом дать понять, что знал все. Нет, - понимает он, - жизни не будет все равно. Но зачем тогда все? Все это? - Он обводит глазами роскошный зал, устланный бесценными коврами, с белым роялем у окна... Привести сюда блядей, пуститься в разгул?" Дочь далека и чужда ему. Что же остается? И Аджиев понимает: он не знает ответа на этот вопрос.

Без двадцати шесть. Аджиев только что отпустил Михася и Алексея. Его тревожит и злит, что Федор исчез куда-то, и он не может сообразить, чем же этот непредсказуемый уголовник способен помочь ему.

Он видит в окно, как горничная подает Елене полотенце вытереть волосы. Раздольский берет его и нежно обкручивает полотенцем ей голову. Получается нечто вроде тюрбана. Они все трое смеются.