Запонки императора, или орехи для беззубых

У Марата, презирающего уют и быт, обстановка напоминала гнездышко старой девы. Занавесочки, кружевные салфеточки, семь слонов на пианино с бронзовыми канделябрами, круглый стол посредине под огромным бордовым круглым абажуром со стеклянными бахромками в виде сосулек. Но больше всего меня умилила кровать с горой подушек и кружевным покрывалом…

В кухню он меня не пустил, принес воду в голубой кузнецовской кружке с голубками, мрачный, точно я помешала ему ограбить банк. Видно, боялся насмешек, но я не сказала ни единого слова, будто такая обстановка вполне соответствует проныре-литератору. После этого посещения Марат избегал меня целый месяц.

В этот раз я звонила в его дверь долго, минут двадцать, у меня даже палец устал давить на звонок. Когда я собралась уже уходить, дверь распахнулась. Марат был небрит, и в глазах его плескался ужас.

— Ну, входи, раз сама захотела… — сказал он невнятно и дал мне дорогу. Я еще могла выскочить, дверь он не загораживал, но меня жег азарт упрямства.

— Ты лазил в наш секретер? — начала я. Его большой нос опустился, а торчащие пряди волос заколыхались. Меня всегда поражало, что у человека с таким сумасбродным характером были такие мягкие и воздушные волосы. Что-то мелькнуло в маленьких глазах, и он пропел:

— Мадам, уже падают листья…

— Кого ты навел на моего Шагала? Этого чугунного Кооператора?

— Мадам, уже падают листья… — повторил он еще противнее.

— Кому ты служишь? Не бойся, я не настучу и в милиции тебя не заложила, я вообще от них сбежала…

Марата отстранила чья-то рука, и в комнате оказался совсем молоденький мальчик, на вид — не старше семнадцати с остренькими чертами лица и длинными волосами, заплетенными в косичку с голубым бантиком.

Я не испугалась, педики вообще казались мне безобидными, но мне почудилось, что в квартире еще кто-то есть, а это настораживало…

— Значит, наш друг лазил в ваш секретер? — тоненько прозвенел мальчик, и Марат залился синюшной бледностью. — Ай, как нехорошо шарить по чужим тайникам и воровать милые запонки…

— Да не брал я, сколько можно повторять, даже не видел…

В ту же минуту мальчик ударил Марата по лицу. Ударил, как мне показалось, несильно, но на скуле мгновенно появилась кровь. В лапке мальчике был кастет. Я сделала шаг к двери, запоздало осознав разумность совета дяди Димы, но за моей спиной вырос еще один юнец, много крупнее, но с совершенно щенячьим добродушным лицом.

— Как мы счастливы, что видим вас! — пропел он юношеским баском. — Даже вычислять не пришлось… Так где все-таки запонки?

— Дались они вам! — Я небрежно пожала плечами. — Карен их толкнул еще неделю назад.

— Врешь! — Юнец сделал шаг в мою сторону и вместо ужаса я ощутила ярость. Если бы хоть полноценные взрослые люди, а то шпана вшивая.

Я думала, что он ударит, и приготовилась ответить приемом, но он неожиданно намотал на руку мои волосы, которые только сдуру можно было распустить, идя в такое место… Боль заставила меня откинуть голову и выплесну па слезы на глаза.

— Ну, так где запонки, лапочка? Ведь жалко будет оставить такую телку лысой.

В его левой руке появилась зажигалка, и он медленно повел ею по направлению к моим волосам. И тут я вспомнила о скальпеле. Сумка еще висела на моем плече, я рванула «молнию» левой рукой, а правой, схватив на ощупь скальпель, резанула его по кисти, держащей зажигалку.

От неожиданности он дернулся, отпустил мои волосы и зажал руку.

— Вот зараза, вот б… очковая!

Его напарник бросился ко мне, но я вспомнила болевой прием, которому учил когда-то отец, и сильно ударила его щелчком по кончику носа, а потом бросилась к двери, моля судьбу, чтоб замок не был закрыт изнутри.

Маленький гаденыш кинулся за мной, но ему мешали слезы, обильно полившиеся из глаз. Я воспользовалась этим, нагнулась, сделала подсечку и бросила его через плечо, как мешок с картошкой. Потом открыла дверь и побежала по лестнице. Только на улице я заметила, что выронила скальпель в квартире Марата.

Конечно, теперь надо было пойти в милицию, но я с трудом преодолеваю антипатии. Когда-то в юности я пыталась продать на Тишинском рынке старые шмотки, чтобы купить новые туфли. Меня задержал один хмырь, типа Кооператора, с такой же мордой и мускулами, и в течение часа читал нотации в опорном пункте милиции, злорадно обещая сообщить о том. что я спекулянтка, в университет. Он получал такое удовольствие, предвкушая, как я буду рыдать и ныть, умоляя о прощении, что я взбесилась и заорала:

— Да подавись ты своим протоколом, хрен собачий!

— А за это схлопочешь пятнадцать суток… — начал он.

— А ты из милиции вылетишь впереди своего собственного визга, когда моя мама позвонит Галине Брежневой…

Я нахально заложила ногу на ногу и щелкнула пальцами:

— Сигарету!

И этот «облом» полез ко мне с сигаретой и зажигалкой.

— В общем, подотрись своим протоколом! — сказала я, вставая, — А вот мне ФИО твое желательно узнать…

Он беспомощно оглядывался, не решаясь призвать меня к порядку, и я вышла из этого вагончика, превращенного в «опорный пункт милиции», показав ему на прощание фигу…

Нет, в милицию я не хотела обращаться, а вот узнать московские сплетни можно было через «тетю Лошадь».

Я позвонила ей, услышала вопли, очень торжествующие и громкие, по поводу смерти Карена, строгий призыв приехать немедленно и обещание советов и поддержки…

«Тетя Лошадь» попробовала заключить меня в объятия, всплакнуть, но я засмеялась:

— Перестаньте! Вам это не идет…

Она тут же настроилась на мою волну и закричала, — она не умела говорить тихо, — что Карен был стервец и проходимец, но делал большие дела, и она надеется, что я вспомню о ней, когда начну распродавать его вещи… Потом она стала показывать мне квитанции почтовых переводов на разные благотворительные цели, церкви, священникам…

— Понимаешь, пора о душе думать, звоночки уже были, я и своему скрипачу сказала.

— А вы его все-таки пустили в квартиру.

Она повинно хмыкнула.

— Вкрался, стервец, в бабью душу, да и полезен бывает, сегодня вырезку притащил из ресторана — закачаешься…

— Он каждый день к вам забегает?

— И денег не берет, из симпатии, говорит, тоска по матери, которую не помнит.

— А как же реставратор Степа?

— Ну, я ему не докладываю… Да и перестал он для меня мышей ловить, зазнался, почти неделю не могла упросить, чтоб чашку склеил, я такую на вернисаже оторвала: умереть — не встать.

Мы посидели на кухне, она все охала, что я не отдала ей Шагала, что не показала запонки, при этом очень сноровисто разогрела гречневую кашу, телячьи отбивные, полила все ореховым французским соусом. «Тетя Лошадь» любила и умела поесть и себе ни в чем не отказывала, но никому не помогала, если это не сулило ей крупных выгод…

— Вас уже вызывали в милицию? — спросила я.

— Нет, ко мне являлся утром один следователь, такой тощенький, нервный, и все губки покусывал, точно его родную тетку укокошили…

— Что их больше всего интересовало?

— Ты, матушка, ты, золотце алмазное. Как получила квартиру, откуда обстановка, в каких отношениях была с Кареном… Ну, я все честно, как на духу доложила, объяснила, что считалась полюбовницей, но работала и секретаршей, что на аукционах бывала, разбиралась в искусстве, но Шагала достала с рук, в магазине эта картина не всплывала…

Она рассказывала о своем стукачестве, точно читала мне на ночь детскую сказку, и никакого смущения на ее лице я не заметила.

— Зачем вы меня заложили?

— Я же коллекционер, все мы под Богом, вернее, под МВД ходим…

Тут она была чистосердечна. При ее широкомасштабных операциях по покупке и продаже она легко могла повиснуть на крючке…

— Ну, как жаркое, правда, божество и вдохновение?! Я вчера своего крестника им ублажила от пуза.

— Степку-реставратора?

— Да, он мне и рассказал о Карене.

— А когда? — со старательной небрежностью спросила я.