Только никому не говори. Сборник

— А почему она ходила в черном? — спросил Саня.

— Кто?

— Печерская.

— Почему в черном? — Зоя Викторовна сосредоточилась, вспоминая. — Как шатенке ей шли все нюансы ярко-синего — их она и предпочитала. Например, пальто с капюшоном из букле цвета электрик, белый шарф, белые туфельки, косметика нежнейших пастельных тонов — вот ее стиль.

— А черный плащ?

— Ну да, немецкий. У нас в универмаге тут выбросили, мы все купили. Еще прошлой осенью. Но, по контрасту оттененная блестящим шарфом с люриксом — белым! — и белыми перчатками, одежда не производила впечатления траура.

— В ту пятницу на Жасминовой она появилась в черном. Ее нашли в черном-все детали вплоть до мелочей, до перчаток, до белья.

— Какой ужас!

— И за несколько минут до своей гибели Печерская приобрела погребальный венок.

— Ужас!

— Или ее вкус за год изменился, или…

— Или она понесла утрату! — подхватила Зоя Викторовна.

— Возможно, разрыв с мужем — как символическое выражение утраты семьи, любви?

— Ну, не знаю, — протянула музыкантша с сомнением. — Развод — это прежде всего борьба.

— А вы знаете, Зоя Викторовна, что веселая ваша коллега, наслаждаясь тут общением с детьми, в это время вела с Анатолем разговоры о самоубийстве?

— Опять двадцать пять! — женщина рассердилась. — Это утверждает убийца?

— Их разговоры слышала хозяйка дома.

— Та, которая гонит самогонку? Больше верьте!

— Это моя тетя.

— Понятно, времена тяжелые, на пенсию не проживешь. А развод… по-нынешнему нормальный образ жизни. К тому же они общались, он за ней часто заезжал после работы, вплоть до самого конца. Какой там траур! Если б она захотела… — женщина улыбнулась, — неизвестно чем дело обернулось бы… для Лялечки.

— Вы сами видели, как Жемчугов заезжал за нею?

— Понимаете, он не подкатывал прямо к нашему подъезду, обычно ждал за углом.

— К чему такие предосторожности?

— К нам не подъедешь — переулок всегда забит машинами — это правда. Когда она возвращалась домой одна, то шла со мною на метро, а с ним — сворачивала за угол.

— То есть ни его, ни его машины вы не видели?

— Не видела, но знала. Сама Ниночка сказала: муж ждет.

— Муж ждет, — повторил Саня. — Вы не помните, когда это было?

— Я всегда все помню. В тот день, когда она пришла за документами.

— 12 октября?

— Да. И провела последнее занятие — бесплатно, ей было грустно расставаться с детьми.

— А что она сказала о причинах своего ухода? Вы ведь поинтересовались?

— А как же. Она сказала: «Я хочу наконец покоя».

Проснулся он на следующий день поздно, в одиннадцатом часу, с тяжелой головой, с ощущением: сегодня пятница, две недели прошло… две недели я прожил в этом доме, а пережил… Не надо! — приказал сам себе. — Не вдавайся, еще слишком больно. «Здесь нехорошо» — вспомнились слова Анатоля. Да уж! Перевел взгляд на бывшего владельца — ученого — единственная фотография в доме; при всем своем преклонении перед покойным тетя Май не увешала стены своей комнаты его снимками. Чем дольше вглядывался Саня в прозрачные пронзительные глаза, тем большее беспокойство охватывало его. Так бывает, когда стараешься что-то вспомнить — и не можешь. Вспомнился позавчерашний вечер у девочек, раскрытый фолиант с бабочками… так, правильно, тут прямая с биологом… И о чем я тогда подумал?.. «Неужели похороны были только вчера?» Не надо вспоминать! Как вдруг в мгновенной вспышке возникла стена с замурованными урнами.

Еще не вполне отдавая себе отчет в проявившемся в памяти (так проявляется фотопленка) изображении, Саня вскочил с дивана, поспешно оделся, вышел, чтоб не столкнуться с теткой, через веранду в сад, на улицу, к метро — и далее на кладбище.

В продутых аллеях по-осеннему зябко, голо — ни листвы, ни луча. Ни души. Безудержный порыв иссяк так же внезапно, как и возник, шаги замедлялись, замедлялись. Наконец подошел. Фотографии и даты, на которые бездумно взирал он два дня назад. Все логично, нормально, согласно прописке, ведь и хоронят у нас по месту жительства; фотография (уменьшенная копия кабинетной) профессора Арефьева А. Л. (и урна) занимает свое законное место на железобетонной стене. Вечером у девочек я был не в силах сосредоточиться на этих деталях, однако бабочки Божьего мира всплыли — вспорхнули — в стихотворной строке. Все логично, законно, нормально… кабы не даты под фотографией: 13.Х.1913 г. — 18.Х.1989 г.

Без паники! Трезвый анализ, никаких эмоций, иначе есть шанс оказаться соседом философа по палате. Саня отошел в сторонку, опустился на бетонную скамью. Итак, биолог родился перед началом русской катастрофы под Покров. Совершенно верно. 13 октября его вдова каждый год ездит отмечать… куда ездит, черт возьми! Ну, ну, ни к месту будь помянут… Саня беспомощно огляделся: какое бесконечное одиночество. И вечный покой. Воистину «покой нам только снится» — и то нечасто.

Ладно, родился, учился, женился, сам учил, создавал труды, а скончался только что. В один день с Любой. Главное — здравый смысл и спокойствие. Вспомни свой первый разговор с Анатолем у сарая: кто до Печерской жил в кабинете. Какая-то приятельница Май. Тоже умерла. Там все умирают. А дальше? Ну-ка поднапрягись. Буквально: «начиная с великого ученого. Спросите Май о подробностях смерти мужа».

Вот мы ее и спросим. Однако он продолжал сидеть на бетонной скамейке, не замечая, как поднимается снизу, охватывает промозглый холод. Его словно заворожили собственные слова: в один день с Любой… Зачем я связываю события, по-житейски друг с другом не связанные? Ну, в высшем смысле, онтологическом: смерть — единственное, что связывает всех со всеми… На мгновенье душа поддалась, словно сорвалась в безумный мир философа, ухнула в яму… черно-фиолетовый сад, где скрываемый в каком-то подполье ученый убивает… тьфу ты! В нашем случае — изумительное, ужасающее душу совпадение, а из деталей и обмолвок можно начертить пунктирную линию. В пятницу 13 октября тетка вернулась с кладбища — якобы с кладбища! — раньше, чем обычно. Ее любопытная фраза: моя мечта, тебе доверю: после смерти организовать здесь музей Андрея Леонтьевича. «После чьей смерти?» — уточнил я. Ее нервный срыв после моего предложения посетить могилу мужа. И наконец: 17 во вторник, по свидетельству Любы, тетке кто-то позвонил, она ушла, возвратилась вечером и не пожелала со мной разговаривать. С тех самых пор каждый день она куда-то уходит и разговаривать со мной не желает.

Все это объяснимо и по-человечески понятно: покаянная молитва перед ликом Богородицы, запах ладана от одежды. Но в причинно-следственном мире нашем действительно все связано со всем. Если бы молитва эта (случайно подсмотренная) не поразила воображение Анатоля и он не поперся в чулан подкинуть теткину игрушку — события приняли бы совсем иной оборот. Хозяйка обнаруживает убитую, сразу начинается следствие и, по горячим следам, возможно, скоро завершается. И моя Любовь жива.

— Тетя Май, к вам можно?

— Что тебе?

Сделав вид, что принял ее реплику за разрешение, Саня вошел в комнату и присел на плюшевый пуф напротив тетки — их разделял столик с кружевной скатертью.

— Тетя Май, вы ездите в Троицкую церковь, метро «Щербаковская»?

— Следишь?

— Нет. Догадался: она ближайшая действующая.

— Что тебе от меня надо?

— 13 октября наша вахтерша в общежитии сообщила мне о звонке: я вам срочно нужен. Я в вашем распоряжении.

— Мне никто не нужен.

— Только что я был на кладбище у Андрея Леонтьевича. Теперь решайте сами: нужен я вам или нет. Подчинюсь безоговорочно.

Наступило молчание, Саня успел укорить себя за категорический тон — эти глаза напротив, тусклые, словно подернутые пеплом, неживые. Она сказала сухо:

— Поздно, Саня.

— Тетя Май, дорогая…

— Не надо, Сань. Я дрянь каких мало.

В патетические минуты, Саня помнил, тетка выражалась просто — проще некуда — значит, минута эта наступила.