Красный гаолян

— Откупайтесь! — взревел разбойник.

Носильщики остановились и уставились на мужика, который стоял посреди дороги, широко расставив ноги. Он был невысок, лицо вымазано чёрной тушью, на голове широкополая коническая шляпа, сплетённая из стеблей гаоляна, а одет разбойник был в просторный дождевой плащ, распахнутый на груди, под которым виднелась чёрная рубаха с множеством пуговиц и широким поясом, а за поясом торчал какой-то предмет, завёрнутый в красную шёлковую тряпицу, который разбойник придерживал одной рукой.

У бабушки тут же мелькнула мысль, что при любом раскладе пугаться-то нечего, смерть ей не страшна, а чего ещё бояться? Она отдёрнула шторку и посмотрела на любителя кулачей.

Разбойник снова заорал:

— А ну, платите! Иначе я вас мигом расстреляю!

Он похлопал по красному свёртку, заткнутому за пояс.

Музыканты тут же отстегнули с поясов связки медных монет, [28] которые заплатил им прадедушка, и кинули под ноги разбойнику. Носильщики поставили паланкин, достали полученные в награду медяки и сделали то же самое.

Разбойник ногой сдвинул связки монет в кучу, не отрывая взгляда от бабушки, сидящей в паланкине.

— А теперь встаньте позади паланкина, все вы! Не то пальну! — громко прикрикнул он, похлопав по предмету, заткнутому за пояс.

Носильщики медленно отошли. Юй Чжаньао был самым последним, он резко обернулся и уставился на любителя кулачей. Разбойник мгновенно поменялся в лице, крепко сжал красный свёрток и пронзительно заверещал:

— Не оборачиваться! Ещё раз башку повернёшься, и я тебя прикончу!

Придерживая свёрток за поясом, он направился к паланкину, шаркая ногами по земле, протянул руку и сжал бабушкину ножку. Бабушка усмехнулась, и злодей отдёрнул руку, словно бы обжёгся.

— Вылезай из паланкина, пошли со мной! — приказал он.

Бабушка продолжала сидеть, не шелохнувшись, а усмешка словно бы застыла на её личике.

— Вылезай!

Бабушка поднялась, смело перешагнула через шест-ручку паланкина и встала среди ярких васильков. Правым глазом она смотрела на разбойника, но краем левого глаза следила и за носильщиками и музыкантами.

— Иди в гаолян! — велел ей грабитель, всё так же не отпуская красный свёрток.

Бабушка стояла с уверенным видом; тут облака пронзила молния, сопровождавшаяся металлическим дребезжанием, и улыбка на бабушкином лице разбилась вдребезги. Разбойник подталкивал её к гаоляну, не отнимая руки от предмета в красной тряпке. А бабушка горящим взглядом смотрела на Юй Чжаньао.

Юй Чжаньао двинулся прямиком на разбойника, его тонкие губы превратились в волевую линию, один уголок губ слегка приподнялся, второй — опустился.

— Ну-ка, стоять! — слабым голосом скомандовал разбойник. — Ещё шаг, и я пальну!

Он прижимал рукой красный свёрток.

Юй Чжаньао спокойно шёл на злодея, он делал очередной шаг, а любитель кулачей пятился назад. Из глаз разбойника посыпались зелёные искры, а по лицу, на котором застыла паника, побежали ручьями кристальные капли пота. Когда их с Юй Чжаньао разделало всего три шага, разбойник стыдливо крикнул, развернулся и бросился наутёк, но Юй Чжаньао помчался за ним и успел пнуть его прямо в зад. Тело разбойника скользнуло над дикой травой, сбивая васильки, он летел параллельно земле и в воздухе сучил руками и ногами, как невинный младенчик, а потом приземлился в гаоляне.

— Братцы, пощадите! У меня дома мать восьмидесятилетняя, поневоле занялся разбоем! — хорошо поставленным голосом кричал злодей, барахтаясь в руках Юй Чжаньао. Тот схватил его за загривок, подтащил к носильщикам и с силой швырнул на землю, после чего пнул в рот, который ни на минуту не закрывался. Мужик закричал от боли, отплёвываясь и задыхаясь, из носа у него хлынула кровь.

Юй Чжаньао наклонился, рывком вытащил из-за пояса разбойника красный свёрток и развернул красную тряпицу — внутри оказалась небольшая изогнутая коряга. Носильщики и музыканты заохали.

Злодей плюхнулся на колени прямо на землю, без конца отбивал поклоны и молил о пощаде. Юй Чжаньао хмыкнул:

— Все разбойники на дорогах всегда рассказывают про восьмидесятилетнюю мать!

Он отошёл в сторону и смотрел на носильщиков и музыкантов, как вожак собачьей стаи смотрит на остальных псов. Те с дикими криками окружили разбойника плотным концом и принялись осыпать его тумаками и пинками, было видно только, как мелькают руки и ноги. Сначала ещё доносились пронзительные крики и плач разбойника, а потом он затих. Бабушка стояла у дороги, слушая, как с глухим стуком удары обрушиваются на тело злодея; она взглянула на Юй Чжаньао, потом подняла голову, посмотрела на молнию в небе, и на лице её по-прежнему застыла величественная, ослепительная, как золото, улыбка.

Один из музыкантов поднял большую трубу и с размаху ударил разбойника по голове. Острый край вошёл в кость черепа, да так, что пришлось применить немалую силу, чтобы его вытащить. В животе у разбойника что-то булькнуло, сведённое судорогой тело расслабилось и обмякло, а из глубокой раны потянулась ниточка красноватой жидкости.

— Подох? — спросил музыкант, державший в руках трубу, которой нанёс смертельный удар.

— Забили мы его насмерть, но такую сволочь и убить не жалко!

Лица носильщиков и музыкантов помрачнели, им явно было не по себе.

Юй Чжаньао посмотрел на мертвеца, а потом на своих товарищей, но ни слова не сказал. Охапкой гаоляновых листьев он вытер бабушкину рвоту внутри паланкина, потом поднял ту корягу посмотреть поближе, замотал её снова в красную тряпицу и с силой отшвырнул. В полёте ткань размоталась, коряга упала первой, а следом и тряпица приземлилась на гаолян большой тёмно-красной бабочкой.

Юй Чжаньао усадил бабушку в паланкин:

— Дождь собирается, пора двигаться дальше!

Бабушка сорвала шторку и сунула её под сиденье паланкина. Вдыхая свежий воздух, она смотрела на широкие плечи и тонкую талию Юй Чжаньао. Он был так близко от паланкина, что можно было бы протянуть ножку и дотронуться до его крепкой, побритой налысо головы.

Ветер крепчал, под его порывами по гаоляну бежали волны, а вдоль обочины гаолян кланялся до земли, словно бы выражая своё почтение бабушке. Носильщики рысью помчались вперёд, но паланкин был на удивление устойчив, словно бы маленькая лодочка, стремительно скользящая по гребням волн. Лягушки и жабы возбуждённо квакали в предвкушении надвигавшегося летнего ливня. Низко нависавший небосвод мрачно всматривался в серебристо-серые лики гаоляна, над макушками которого одна за другой сверкали кроваво-красные молнии, раскаты грома становились всё громче, сотрясая барабанные перепонки. Волнение в душе бабушки нарастало, и она бесстрашно наблюдала, как чёрный ветер поднимает зелёные волны. Гром скрежетал как вращающиеся жернова, ветер постоянно менял своё направление, гаолян гнулся во все стороны, и в поле воцарился полный хаос. Первые капли дождя ударили по гаоляну с такой злостью, что он содрогнулся, дикие травы затрепетали, мелкозём под ногами стал собираться в комки, которые тут же трескались. Дождь забарабанил по крыше паланкина, по бабушкиным вышитым туфелькам, по лысой голове Юй Чжаньао, а брызги долетали до бабушкиного лица.

Юй Чжаньао и его товарищи стремительно неслись, как кролики, но не могли укрыться от этой утренней грозы. Дождь приминал бесчисленные стебли гаоляна, бушевал в полях, лягушки прятались под стеблями гаоляна, с шумом раздувая белоснежные грудки, лисицы сидели по тёмным норам, глядя на мелкие капли воды, брызгающие с гаоляна, дорогу очень быстро размыло, трава прижималась к земле, а васильки тянули свои влажные головки.

Широкие брюки носильщиков прилипли к телу, и все они стали стройными и гибкими, как тростинки. Дождь начисто омыл голову Юй Чжаньао, и она напоминала бабушке полную луну. От дождя промокла и бабушкина одежда, она могла бы вернуть на место шторку и укрыться за ней, но не стала, не захотела, вместо этого бабушка через широкий вход в паланкин смотрела на величественный окружающий мир, погрузившийся в хаос.