По запутанному следу: Повести и рассказы о сотрудниках уголовного розыска

— Когда сделаешь?

— Завтра утром.

На этом мы и расстались.

Сроки, конечно, были сжатыми, но я верил в оперативные способности Цатурова.

Что же он выяснил за это время? Я отложил в сторону конверт с анонимкой и позвонил Цатурову.

— Навели справки?

— Навел, — откликнулся он. — Принес сборник?

— Принес.

— Тогда заходи. Гостем будешь…

14

Цатуров полистал сборник пословиц, сравнил его со своим и нашел, что моя книжка не в два, а всего в полтора раза толще. Но он человек не мелочный и всегда расплачивается с лихвой.

«Лихва», надо признать, была достаточно интересной. Цатуров не только собрал некоторые сведения о Пружникове, но и установил автора анонимного письма. Им оказалась соседка Пружникова Зинаида Игошина, курьер районного «Общества пролетарского туризма».

Через час-полтора Игошину доставили ко мне. Это была тощая желтолицая гражданка со скверным характером.

Всего за каких-нибудь полчаса я досконально узнал, как Пружников похитил лампочку в коридоре, как подливал воду в бидон с керосином младшему делопроизводителю страхкассы Марии Сократовне Певзнер и оскорблял неположенными словами всеми уважаемого пенсионера Серафима Митрофановича Баскакова…

На мой вопрос, могут ли соседи подтвердить ее обвинения, она ответила крайне неопределенно… И действительно, постепенно стало выясняться, что всеми уважаемый пенсионер, строго между нами, тоже порядочный подлец. Поэтому, естественно, Баскаков не подтвердит ее слов: всем известно, что рука руку моет и обе остаются чистыми. Что же касается Марии Сократовны, то посудите сами: дети уже взрослые, вот-вот бабушкой станет, а губы мажет. И, думаете, для чего? Падка на мужчин, ох падка! А Васька — что есть, то есть: мужчина справный, в соку. Пятипудовые гири ворочает, шея, как у бугая. И должность ответственная — шофер легковой при тресте. Вот вам и композиция: он ей — воду в керосин для смеху, а она ему всякие фигли-мигли, аханьки да хаханьки. Во всем его покрывает! Вот часы, к примеру… Спер, как пить дать спер, а она, Сократовна, врет, что начальник ему за службу подарил, что сама самолично надпись на них видела. Ну, начисто бесстыжая.

После беседы с Игошиной голова у меня гудела царь-колоколом, но, действуя по принципу «куй железо, пока горячо», я занялся Марией Сократовной, полнотелой и томной дамой, которая и впрямь была излишне кокетливой для своего возраста.

Дав сжатую, но достаточно полную характеристику Игошиной, Мария Сократовна заявила, что о Васе — она называла Пружникова только по имени — она не может сказать ничего, кроме хорошего, и если Вася был судим за какие-то проступки, то это роковая случайность. Кстати, недавно она смотрела в реалистическом театре очень хорошую пьесу известного драматурга, — как же его фамилия? — так в ней замечательно показано, как бандиты по-ударному работали на Беломорканале. Даже такой босяк, как Костя-капитан, и тот стал работать. А почему? Потому, что изменились социальные условия, и в него поверили.

А Вася, если мне угодно знать, не бандит, нет. И если бы Вася уступил домогательствам Зинаиды, чего, к счастью, никогда не случится, то та бы перестала писать на него кляузы. Вне всякого сомнения! И Мария Сократовна, если бы не ее природное целомудрие, многое могла бы рассказать о Зинаиде. Нет, пусть я на это не рассчитываю. Сплетничают люди, у которых больше ничего нет в жизни, а она, Мария Сократовна Певзнер, работает делопроизводителем в страхкассе, имеет общественные нагрузки, учится обращаться с противогазом и посещает лекции по международному положению. Она в курсе итало-абиссинского конфликта, плебисцита в Саарской области и ситуации в Астурии… Кстати, что я думаю относительно переговоров о КВЖД?

Я сказал, что самостоятельной точки зрения по этому вопросу у меня нет, и я целиком солидаризируюсь с мнением Наркоминдела.

Воспользовавшись паузой, я напомнил Марии Сократовне, что она забыла ответить на поставленные вопросы. После этого разговор вновь завертелся вокруг мест общего пользования, бидонов с керосином, лампочки, таинственно исчезнувшей из коридора, и, само собой понятно, Василия Пружникова. Но при всей своей словоохотливости Певзнер ни словом не обмолвилась о часах. Когда же я сказал, что к Пружникову на работе хорошо относятся и, кажется, даже премировали часами, она насторожилась. Да, Васю ценят и ему хотели подарить часы. Но разве я не знаю про эту кошмарную историю?

Я изобразил недоумение. Какую историю?

Ну как же! На управляющего трестом напали разбойники. Разбойники? Да, разбойники. И странно, что милиция не знает. Очень странно!

Да, Васе не повезло. Он, к сожалению, не получил заслуженных им часов.

Я процитировал показания Игошиной, но Певзнер продолжала стоять на своем: никаких часов у Пружникова не было и нет. А верить кляузнице, которая не постеснялась приписать Васе хищение лампочки в коридоре, которую на глазах у соседей вывернул и унес к себе в комнату Серафим Митрофанович…

Можно было, конечно, провести очную ставку. Но, учитывая характер и взаимоотношения соседей, я решил пока от этого воздержаться и предварительно побеседовать с Пружниковым, который уже дожидался своей очереди в соседней комнате.

В отличие от допрошенных мною женщин Пружников был совсем не словоохотлив. Впрочем, неожиданный вызов в милицию редко у кого вызывает радость, тем более Пружников некогда имел три привода и судимость.

— Зинка расстаралась? — спросил он.

У меня не было никаких оснований покрывать Игошину, и я подтвердил его предположения.

— Вот стерва! — с чувством сказал Пружников, и его мускулы взбугрились под косовороткой. — Пакостная баба, гражданка в смысле.

— Ну, если бы вы лучше себя вели, то на вас бы, наверно, не писали заявлений… Зачем вам, например, лампочку потребовалось выкручивать или на кухне безобразничать? Разве нельзя по-человечески жить — тихо, без скандалов?

— С Зинкой нельзя, — убежденно сказал Пружников. — С кем можно, а с ней нельзя. Это я вам точно и ответственно докладываю. Нельзя с ней без скандалов. Печень не позволяет. Я со всякой божьей тварью уживусь — с мышкой, с тараканом, с клопом каким, а с Зинкой невмоготу. Не гражданка, а яд крысиный, клопомор…

О своих взаимоотношениях с соседями и квартирных дрязгах он говорил с ухмылкой, давая мне понять, что все это не стоит и выеденного яйца. Тон был грубоватый, однако Пружников вначале тщательно избегал блатных слов и выражений. Но когда мне стало все трудней придумывать вопросы и я начал повторяться, Пружников неожиданно сказал:

— Не надоело, гражданин начальник, гондольеру заправлять? Я три года отбухал, и чалку ломал, и в голядке играл… Кой-чего понимаю.

— Загадками говорите.

— Какие уж тут загадки. Нет загадок. В «уголок» из-за сортира не таскают. И начальники с ромбами из-за сортира не допрашивают. Чего глаза-то застилать? Коли надо что, так выкладывайте. Я шофер, мне баранку крутить надо. Чего же зря в милиции прохлаждаться?

— Ну что же, все правильно, — согласился я и спросил: — Где часы?

— Какие часы?

— Те, что Игошина у вас видела.

— Ах, вон что! Сильно… — Он отшатнулся от стола, тихо присвистнул: — Ну и стерва! — Поперхнувшись словами, спросил: — Пружникова, значит, заместо одеяла? Дело прикрыть требуется?

— Отвечайте по существу, Пружников.

— А где тут существо? Где? Не пойдет, гражданин начальник. Уважение уважением, а не пойдет. Хулиганство — туда-сюда, а это не пойдет: на «красненькую» я не согласный. С меня трояка вот так хватило! Сыт, больше не требуется.

Лицо Пружникова побагровело, и я ему повторил, что с него вполне достаточно отбытого «трояка» и на «красненькую» он совершенно не претендует…

— Вы отрицаете, что у вас есть часы?

— Начисто.

— А чем вы объясняете показания Игошиной? Ведь она утверждает, что дважды видела у вас часы.

— А она намедни утверждала, что трижды видела у вас царскую корону, кепку Мономаха в смысле, — огрызнулся Пружников. — Эта стерва что хошь наплетет…