Благодарю за любовь

— Явись вы на вчерашний бал в этом костюме, у вас бы отбою от кавалеров не было!

— Да вроде в них и вчера не было недостатка! — засмеялась Мила, а Жанна только усмехнулась.

В лесу выяснилось, что Жанна в грибах совершенно не разбирается и даже азартом грибника не обладает. Пока Мила не за страх, а за совесть носилась по кустам и наполняла свою большую корзину, Виктор и Жанна, экипированные всего лишь пластиковыми пакетами, просто гуляли по лесу, изредка перекликаясь с Милой, чтобы не потеряться.

— Расскажите о себе, Жанна! — попросил Виктор.

— Что значит «о себе»? Вы же меня видите — я вся тут. А о своей работе я еще вчера рассказывала.

— Расскажите все.

— Что значит «все»?

— Это значит — все с самого начала: где вы родились, где росли, как прошло ваше детство?

— Неужели вам это все интересно?

— Очень! — проникновенно сказал Виктор, останавливаясь и глядя ей прямо в глаза. — Я хочу знать, откуда вы взялись… такая?

Жанна усмехнулась. Виктор на мгновение испугался, что она понимает его игру. А впрочем, может, она и поняла, но виду не показала: ее и саму игра эта привлекала, затягивала, что-то желанное обещала… Она начала рассказывать о себе, начав с самых первых воспоминаний о каком-то большом южном городе, о маме с папой — учителях… Он особенно не вникал в суть ее рассказа. Слушал ее голос, наблюдал внимательно за мимикой и за игрой ярких глаз, то оказывавшихся в мягкой кружевной тени деревьев, то посверкивавших на белом осеннем солнце. Глаза у нее были удивительные: они меняли свет от серо-голубого с золотыми искорками до темно-фиалкового, очень редкого. Ему вдруг очень захотелось иметь женщину с такими глазами… Он и сейчас, вспоминая, удивился: и как это он мог сравнивать глаза Жанны с бессмысленными черными кругляшками Регины, служившими разве что для заинтересованного разглядывания да еще для накладывания теней и приклеивания искусственных ресниц, но уж никак не для выражения движений души и мысли!

В отличие от Милы, катившей по лесу легко, как барсучок, Жанна ходить по извилистым тропинкам, с корнями поперек и камнями под листьями, не умела: то и дело она оступалась, вскрикивая, и Виктор поддерживал ее за локоть. Наконец она попала ногой в рытвину и упала. Он помог ей подняться, отряхнул ее сзади и крепко взял за руку.

— Все! Больше я вас не отпущу!

Жанна руку не отняла, и по тому, как она вдруг прервала рассказ и затихла, стало ясно, что она поняла сокровенный смысл его слов.

Виктор выдержал нужную паузу, а потом сказал:

— А теперь расскажите мне о том, как вы сейчас живете.

— Сложно живу, — вздохнула Жанна.

— Вы замужем?

— И да, и нет. Я эмигрировала три года тому назад, перед тем развелась с мужем, но здесь почти сразу вышла замуж.

— Муж немец?

— Нет, тоже наш эмигрант и даже мой земляк, из Киева.

— Неудачник?

— С чего вы взяли?

— Именно неудачники тянутся к таким сильным женщинам, как вы.

Жанна усмехнулась. Виктор уже заметил, что она редко улыбалась и почти никогда не смеялась, а вот усмехалась часто.

— Он не неудачник, как раз наоборот. Он стоматолог, работает в университетской клинике и мечтает открыть свою практику. Я думаю, мечта его сбудется. Он из тех, кто умеет добиваться своего. Только вот не всегда умеет это удержать, потому что жадные руки тянутся уже к чему-то другому… «Бери от жизни все!» — такой вот немудрящий девиз.

Они помолчали, затем Жанна продолжила рассказ о бывшем муже:

— В Киеве он был просто хорошим врачом, одним из многих: у нас там перепроизводство зубных врачей, знаете ли… Он знал, что много от жизни ему не взять, больших денег никогда не заработать, ну и смирялся. А здесь, в эмиграции, у него вдруг появились мощные хватательные рефлексы. Будто щупальцы отросли… Теперь он хватает все подряд и почти без разбора. И при этом память о прошлой скромной жизни никуда не уходит и заставляет его экономить и копить — на будущее. Представьте, мы даже в отпуск ни разу не ездили — из экономии! Целый мир стал доступен, открыт во все стороны — а мы сидим и носа не высовываем из Германии. Вот сегодня, например, я первый раз выбралась на природу с самой весны! Я просила его съездить хотя бы в Потсдам, в русскую деревню Александровка, а он знаете что отвечал мне? «Садись на электричку и езжай!» А наши еще смеются над бережливостью немцев… Куда немцам до моего муженька!

Ну вот они и добрались тогда до облюбованной Виктором стартовой площадки: заставить женщину жаловаться на мужа.

— Да, эмигрантские браки — опасная лотерея! — сокрушенно вздохнул он, уже намекая на собственный не слишком удачный брак. — Нам кажется, что раз мы все выехали из одной страны, так между нами уже должно возникнуть полное взаимопонимание. Вот так эмигрант и тянется к эмигранту, а потом жизнь постепенно входит в нормальное русло, и тут-то выясняется, что все мы разные и не все подходим друг другу. Знаете, Жанна, а ведь я почти не видел счастливых браков, заключенных в эмиграции! — Сказав это, он остановился, будто бы сам потрясенный открывшейся ему скорбной истиной.

Жанна тоже остановилась.

— А разве?…

— Я и Милочка? — Он медленно покачал головой. — И мы тоже, увы, не исключение… Но давайте не будем об этом!

— Вот как? Про мой брак вы все выспросили, а про ваш «давайте не будем!» Как прикажете вас понимать?

— Да все вы понимаете, Жанна! — сказал, Виктор, глядя ей в лицо. Она стояла, опустив глаза; пошевелила и придавила концом туфли свернувшийся сигарой золотистый буковый листок и отвернулась в сторону. — Посмотрите мне в глаза! Боитесь? Вот то-то и оно…

Виктор умел сказать много, не сказав, по существу, ничего. Он был влюблен, а влюбленность вдохновляла, окрыляла его, подсказывала ему нужные слова и жесты, поэтому их разговор с Жанной становился все тревожней, все многозначительней: обоим казалось, что они могли бы до позднего вечера вот так бродить по тихому ухоженному лесу, держась за руки, и говорить, говорить, говорить… Именно о таких разговорах женщины потом говорят: «Мы говорили о самом важном, мы так понимали друг друга! Куда же все делось?» А заставь их повторить это «самое важное» — ни одна толком ничего не сможет вспомнить…

Но вот из-за кустов на тропу выкатилась Мила с полной корзиной грибов.

— Смотрите, смотрите! Я нашла шесть белых! — закричала она еще издали.

Они тут же бросились к ее корзине, принялись рассматривать грибы, восхищаясь и чуточку насмешливо переглядываясь.

— Устала, детка? — спросил Виктор. Он взял у Милы корзинку и понес ее к дому: Жанна должна была видеть, как он старается быть примерным мужем.

Вечером, после ужина с грибами под водочку, Виктор повез Жанну во Франкфурт-на-Майне, чтобы посадить ее на берлинский поезд. На вокзале они оказались минут за сорок до поезда и пошли в маленькое кафе выпить кофе. И Виктор снова держал Жанну за руку и говорил не переставая. Теперь уже она слушала его голос и смотрела ему в глаза. Естественно, он говорил о себе и своем неудачном браке.

— Вы догадываетесь, Жанна, что мы с женой совершенно разные люди. Милочка чудо, Милочка прелесть, но до чего же это простенькое чудо! Она неимоверно добра и готова мыть меня в детской ванночке и кормить с ложечки. А я… Я задыхаюсь от ее домашних забот, она как будто все время пытается набить мне рот розовой засахаренной ватой своей любви! А я уже сыт, сыт ее любовью по горло! — и он провел ребром ладони по горлу. Потом он взял Жанну за руку и продолжил:

— Жанна, я мужчина, и я хочу не только брать, но и давать. Женщин я знаю, и они сыграли в моей жизни немалую роль…

— Я догадываюсь, — сказала Жанна, глядя на него исподлобья и чуть настороженно.

— Да, — продолжал он, — женщины дали мне все, что могут дать женщины. Но только вчера я встретил ту, которой я сам хочу дать все. Жанна, вот моя рука! — Он положил раскрытую руку ладонью вверх. — Я ее вам предлагаю. Хотите — берите, не хотите — отвергайте. Но решать придется сразу и сейчас. Этот миг — узловой момент жизни. Это наш перекресток, Жанна. Или мы уйдем из этого кафе вместе на всю оставшуюся жизнь, а поезд ваш уйдет без вас, или…