Чужая осень (сборник)

— Нам по-прежнему нужна повышенная охрана на точках? — наивно спросил я, зная заранее ответ Рябова.

— Пока да. Береженого Бог бережет, — сказал Сережа то, что я надеялся услышать.

Прекрасно понимаю — специфика работы Рябова не позволяет ему доверять кому-либо полностью. В том числе и мне. Даже если не принимать в расчет автономные действия шефа. И правильно делает. С моим нелегким характером я сам себе доверяю не более раза в неделю.

— И не забудь, что я говорил насчет «Аргуса», — замечаю на прощание, — пришли мне весь материал, пока дома — обмозгую это дело, хотя из-за тебя голова болит.

— Кое-что есть, — вздохнул Сережа, — но зачем это…

— Зачем это? Все можно сделать проще, — передразнил я Серегу, имитируя его рассудительные интонации. — Ты только способен этот «Аргус» на тот свет спровадить, а у меня есть по этой фирмочке кое-какие соображения. И не вздумай делать двух вещей. Попробуй еще раз не поставить меня в известность при дальнейших играх, пользуясь даже самой надежной страховкой. Ясно?

Рябов кивнул головой и вопросительно посмотрел на меня.

— Чего тебе еще?

— А вторая вещь какая?

— А вторая — самая главная. Не трахни Марину в виду особого поощрения.

30

Игорь Бойко примчался на мой призыв еще раньше, чем я мог ожидать. Вот что значит привычка освещать своим «Факелом» дорогу к царству справедливости необоснованно репрессированным покойникам.

— Кино твои орлы сфотографировали? — проявляю заботу об отечественной кинематографии.

— Архивные материалы подобраны. Кое-какие свидетели тоже есть. Правда, о самом Велигурове они не говорят, но взвод его припоминают.

— А где же художественный вымысел, творческий поиск? Стремление к обобщениям у настоящего художника обязано сводиться к конкретным деталям.

— Я это понимаю, — замялся Игорь, — но реальна только одна удача. Хроника, которая никогда нигде не демонстрировалась. В Киеве в сорок четвертом вешали военных преступников. Там есть кадры — приговоренные стоят на табуретках. Именно на табуретках, видимо, в ближайших домах взяли. А табуретки на грузовике. Потом машина медленно отъезжает и офицеры эти табуретки забирают из кузова. А среди них Велигуров. Это все. До того еще были кадры: осужденным набрасывают петли на шеи, но его среди… ну нет его там, в общем.

— Характерно ты запнулся, Игорек. Слово палач выговорить не смог. Напрасно. Это прежде на Руси палача для казни по всей стране искали, а советская власть с таким предрассудком в два счета справилась. Палач — так палач. Тоже профессия, причем не менее древняя, чем твоя бывшая. Вот ты дернулся недовольно по поводу банального сравнения. Но я так тебе скажу — на правду не обижаются. А ребята эти, которые военных преступников вздернули, коллег своих неудачливых, на следующий день, быть может, и безвинных вешали. Отсюда, судя по твоей реакции, можно вывод сделать — не всегда твоя общественная работа на пользу дела идет. Трудновато, Игорь? Жертвы ты реабилитируешь, а палачей тронуть — не замай! А ведь есть они, ветераны мокрых дел, наверняка еще не все передохли. И не прячутся, как проигравшие немцы в каких-то джунглях, а среди людей живут. Спецмагазинами пользуются, госпиталями для престарелых защитников родины. Вот Велигуров наш замечательный, генерал доблестный. Старичок крепкий, здоровьем не обиженный, на пяток лет моложе, чем был Леонид Ильич, когда последнюю цацку на грудь себе впаял. И дорвись Велигуров до власти, он табуретки как прежде собирать не будет. Или в затылок из пистолета палить. Он так жахнет, что ты со своим «Факелом» многорегиональным от Москвы до самых до окраин за одну ночь к своим пациентам отправитесь. Так, для начала. И для порядка.

— Хорошо. Есть спорные вопросы и я их задаю. Но только по работе над фильмом. Подобрана пленка, возможно тебя это заинтересует. Стоит человек у кустов в кепочке, спиной к камере. Обычный ракурс пятидесятилетней давности, ничего интересного с профессиональной точки зрения… кинематографистов, — снова начал подбирать слова Игорь. — А потом подходит к нему подтянутый старший лейтенант. Одет с иголочки, сапоги начищены, хотя грязь кругом отчетливо видна, судя по одежде — или весна или осень. В шинели, как влитая сидит, фуражка по всем правилам надета — готовился, видимо, к съемке. Тщательно готовился. Вот этот бравый парень человеку, стоящему спиной к камере, демонстративно пускает пулю в затылок. И тот валится в кусты.

— И ты хочешь сказать, что в то время Велигуров был тоже старшим лейтенантом?

— Больше того. Этот… палач, как ты выразился…

— А ты его палачом не считаешь?

— Исполняющим приговор, — хотя Игорь давно ушел из журналистики, он предпочитает нейтральные формулировки. Не знает Бойко, кто этот человек в кепке. Если какой-то переодевшийся зондеркомандовец, тогда старший лейтенант мстит за муки нашего народа. А если один из тех, кого «Факел» хочет реабилитировать, понятное дело, этот старлей-палач, душегуб, сталинский охвостень, бериевский прихвостень. Даже если он сейчас жив и спокойно нянчит внуков.

— Ну так что, этот исполняющий приговор…

— Очень похож на Велигурова. Но не больше того.

— Этого, думаю, достаточно. Главное удачно подобрать изобразительный ряд, создать нужное настроение. И чтоб не было затрепанных кадров массовых убийств. Словом, ты не хуже меня знаешь, что нужно объяснить нашим выдающимся художникам от кинокамеры.

— Легко сказать. Они же из себя гениев корчат. Можно, конечно, воздействовать под коньячок, причем так, чтобы наутро они были уверены — придумали такой ход вполне самостоятельно.

— Сроку у тебя недели две, не больше, — ограничиваю творческий процесс жесткими рамками.

По-видимому работа над архивными документальными кадрами уже подошла к концу, потому что Игорь не высказал по поводу срока никаких возражений.

— А как насчет похода по местам боевой славы товарища Велигурова в собственном тылу?

Игорь явно мялся, не решаясь по-видимому рассказать, как расстреливал вхолостую мои субсидии на зауральских собратьев.

— Смелее, Игорек, — мягко замечаю я. — Если ничего не вышло — так и скажи.

Похоже, я перегнул палку. Чтобы у руководителя моей пресс-группы что-то когда-то не вышло, такого я не припомню. Игорь сразу перестал гужеваться, как только речь зашла о его профессиональной репутации.

— Свидетелей, конечно, мы не нашли. Документов тоже. Но есть одна зацепочка. В Омске живет очень интересный человек. До недавнего времени работал в местном драмтеатре. И представь себе, сидел в том же самом лагере, где убивал заключенных Велигуров.

— Приводил приговор в исполнение, — специально поправляю Игоря, — согласно приговору, именем народа.

— Все жертвы велигуровского взвода реабилитированы, — заметил Игорь.

— Я счастлив за них. А артиста твоего Велигуров часом не расстреливал?

Игорь уловил иронию в моем голосе и заметил:

— Ты страшно шутишь. Даже там, где должен быть какой-то предел…

По-моему, цинизм Бойко уже достиг этого самого предела. Но излишне возбуждать его пока не стоит.

— Да перестань, я буду шутить, даже если меня самого поставят у стены. Так что твой артист?

— Почему ты решил, что этот человек артист? Может он был осветителем или рабочим сцены.

— Потому, Игорь, что умею делать выводы, несмотря на то, что меня в последнее время бьют по голове все, кому ни лень. Ты сказал, что свидетелей нет. И документов тоже. В этом же контексте прозвучало слово «драмтеатр». И вдобавок человек сидел в том же лагере, где выполнял свой священный долг Велигуров. Значит, он вполне может правдоподобно сыграть воспоминания о зверствах этого приводящего в исполнение, даже если не знает его фамилии, не помнит в лицо. Больше того, даже если никогда не видел Велигурова.

— Он действительно его никогда не видел. Артиста перевели в этот лагерь через полгода после того, как в нем… как Велигуров…

— Игорь, ты не на пресс-конференции, перестань подбирать слова. Я понимаю, общественная работа в «Факеле» давит на твой мочевой пузырь, но не до такой же степени. Скажи просто — как в нем отстрелялся Велигуров.