Уйди скорей и не спеши обратно

Не здороваясь, Жосс грузно опустился на стул, а Декамбре наполнил два стакана.

– Спасибо, что пришли, Ле Герн, мне бы не хотелось откладывать это до завтра.

Жосс только кивнул в ответ и сделал большой глоток.

– Они у вас с собой? – спросил Декамбре.

– Что?

– Загадочные записки, которые пришли сегодня.

– Я с собой всего не таскаю. Они у Дамаса.

– Вы помните, о чем в них говорится?

Жосс задумчиво почесал щеку.

– Опять этот тип, который про свою жизнь рассказывает, без начала и конца, как обычно, – сказал он. – И еще одна на итальянском, как сегодня утром.

– Это латынь, Ле Герн.

Жосс на минуту задумался.

– Не очень-то мне нравится читать всякую белиберду. Разве это честная работа? Чего этому парню нужно? Охота голову людям морочить?

– Очень может быть. Скажите, вас не затруднит сходить за этими записками?

Жосс осушил свой стакан и встал. Дело принимало неожиданный оборот. На душе было тревожно, как в ту ночь в море, когда на борту царил хаос и невозможно было понять, где находишься. Думаешь, что скалы справа по борту, а на рассвете оказывается, что они прямо по курсу на севере. Еще бы чуть-чуть, и не миновать беды.

Жосс быстро сходил за бумажками и вернулся, по дороге размышляя, справа или слева по борту от него Декамбре. Потом выложил на столик три бежевых конверта. Бертен только что подал горячее, эскалоп с картошкой по-нормандски, и поставил им третий кувшин. Жосс без лишних слов принялся за еду, а Декамбре вполголоса читал полуденную записку.

– «Утром я пошел в контору, указательный палец на левой руке очень болел, я его вывихнул, когда боролся с женщиной, про которую говорил вчера. (…) Моя жена ходила в баню (…), чтобы выкупаться, потому что давно уже сидела дома в пыли. Она утверждает, что отныне будет всегда содержать себя в чистоте. Мне нетрудно догадаться, как долго это продлится». Боже, мне знаком этот текст, – сказал Декамбре, убирая записку в конверт, – но все как в тумане. То ли я слишком много книг прочел, то ли память меня подводит.

– Секстант иногда тоже врет.

Декамбре снова наполнил стаканы и перешел к следующему посланию:

– «Terrae putrefactae signa sunt animalium ex putredine nascentium multiplicatio, ut sunt mures, ranae terrestres (…), serpentes ac vermes, (…) praesertim si minime in illis locis nasci consuevere». Можно мне их забрать? – спросил он.

– Если вы что-нибудь в этом смыслите.

– Пока ничего. Но я найду смысл, Ле Герн, я его найду. Этот тип играет в кошки-мышки, но однажды какое-нибудь слово направит меня на верный путь, я уверен.

– И зачем это вам?

– Чтобы знать, чего он хочет.

Жосс пожал плечами:

– С вашей натурой вы бы никогда не стали Вестником. Если разбираться во всем, что читаешь, это конец. Тебе уже не до чтения, сиди да голову ломай. А в моем деле нужно быть выше этого. Ведь через мою урну уже столько ахинеи прошло. Но я никогда не видел, чтобы кто-нибудь платил втрое больше обычного. Да и на латыни никто не писал, и старинные «с», похожие на «ч», никто не употреблял. Зачем это нужно, спрашивается.

– Чтобы оставаться в тени. Ведь это как бы не он сам говорит, он только цитирует чужие слова. Видите, в чем хитрость? Записки пишет, а сам вроде бы ни при чем.

– Не доверяю я типам, которые прикидываются, что они ни при чем.

– Опять-таки он выбирает старинные тексты, понятные ему одному. Он прячется.

– Знаете, – объявил Жосс, потрясая ножом, – я ничего не имею против старины. У меня в новостях даже есть «Страничка французской истории», если вы заметили. Это у меня со школы осталось. Я любил историю. Урока не слушал, но мне все равно нравилось.

Жосс покончил с едой, и Декамбре заказал четвертый кувшин. Жосс взглянул на него с удивлением. Аристократ-то выпить не дурак, а сколько он уже заложил за воротник, пока дожидался его? Жосс и сам не отставал от него, но чувствовал, что скоро потеряет над собой контроль. Он внимательно посмотрел на Декамбре, тот уже явно дошел до кондиции. Ясно как день, он решил напиться для храбрости, чтобы поговорить о комнате. Жосс почувствовал, что и сам боится высказаться напрямик. Наверно, и к лучшему, что пока они ходят вокруг да около и не говорят о жилье.

– По правде сказать, мне учитель нравился, – продолжал Жосс. – Да говори он хоть по-китайски, мне бы все равно нравилось. Когда меня из пансиона выперли, мне только с ним и было жаль расставаться. Жизнь в Трегье была не сахар.

– Какого черта вы делали в Трегье? Я думал, вы из Гильвинека.

– Вот именно, что ни черта я там не делал. Меня в этот пансион на перевоспитание отправили. Зря только когти обломали. Через два года меня отослали обратно в Гильвинек, я дурно влиял на товарищей.

– Я знаю Трегье, – небрежно сказал Декамбре, наливая себе вина.

Жосс посмотрел на него недоверчиво:

– Улицу Свободы знаете?

– Да.

– Ну, так там и был пансион для мальчиков.

– Да.

– Прямо за церковью Святого Роха.

– Да.

– Так и будете все время «дакать»?

Декамбре пожал плечами, веки его налились тяжестью. Жосс покачал головой.

– Вы здорово набрались, Декамбре, – сказал он. – Вы уже еле держитесь.

– Я набрался, но Трегье я знаю. Одно другому не помеха.

Декамбре осушил стакан и знаком попросил Жосса снова его наполнить.

– Глупости, – сказал Жосс, выполняя просьбу. – Нарочно сочиняете, чтобы меня задобрить. Если думаете, что я такой идиот, чтобы расчувствоваться, услышав, как кто-то проехал всю Бретань, то вы ошибаетесь. Я не патриот, я – моряк. И знаю, что среди бретонцев тоже немало кретинов, как и среди прочих.

– Я тоже это знаю.

– Это вы обо мне?

Декамбре вяло покачал головой, и оба надолго замолчали.

– Нет, вы что, правда знаете Трегье? – снова заговорил Жосс с упрямством человека, который слишком много выпил.

Декамбре кивнул и опустошил стакан.

– Ну а я-то на самом деле не очень хорошо его знаю, – сказал Жосс и вдруг погрустнел. – Отец Кермарек, хозяин пансиона, меня по воскресеньям вечно после уроков оставлял. Так что город я знаю только из окна да по рассказам приятелей. Память – неблагодарная штука, имя этой шкуры помню, а фамилию учителя истории забыл. А ведь только он за меня и заступался.

– Дюкуэдик.

Жосс медленно поднял голову.

– Как вы сказали? – переспросил он.

– Дюкуэдик, – повторил Декамбре. – Так звали вашего учителя истории.

Жосс прищурился и наклонился вперед.

– Дюкуэдик, точно, – подтвердил он. – Ян Дюкуэдик. Слушайте, Декамбре, вы что, за мной шпионите? Что вам от меня надо? Вы из легавки? Да, Декамбре? Вы легавый? Значит, записки и комната это чушь! Вам просто надо втянуть меня в ваши грязные полицейские делишки!

– Вы что, Ле Герн, боитесь полиции?

– А вам-то что?

– Дело ваше. Только я не полицейский.

– Отговорки! Откуда вы знаете моего учителя?

– Это был мой отец.

Жосс застыл, облокотившись на стол и выпятив челюсть. Он был пьян и плохо соображал.

– Чушь, – наконец пробормотал он.

Декамбре сунул слегка трясущуюся руку во внутренний карман пиджака. Вынул бумажник, достал из него удостоверение личности и протянул бретонцу. Жосс долго изучал карточку, водя пальцем по фамилии, фотографии и месту рождения. Эрве Дюкуэдик, родился в Трегье, семьдесят лет.

Когда Жосс поднял голову, Декамбре приложил палец к губам. Тихо, мол. Жосс несколько раз кивнул. За этим что-то кроется. Это Жосс мог понять даже в стельку пьяный. Впрочем, в «Викинге» стоял такой гвалт, что можно было спокойно говорить, не боясь быть услышанным.

– Значит… Декамбре – это?… – пробормотал он.

– Выдумки.

Ну, если так, браво. Браво, аристократ. Да он, оказывается, мастак. Жосс снова задумался.

– Так все-таки как, – сказал он, – аристократ вы или нет?

– Аристократ? – удивился Декамбре, убирая карточку. – Послушайте, Ле Герн, если бы я был аристократом, разве я портил бы себе глаза, плетя кружева.