Месть

Она окликнула его, когда он стоял уже в дверях. Ее голос был мягким и соблазнительным, но модуляции его были обдуманно холодны.

— Вот ваше следующее дело. Возможно, ознакомившись с ним, вы постараетесь выиграть это злополучное дело об изнасиловании.

Он подошел к ее столу. Она протянула ему одну-единственную фотографию.

Голос Лили стал монотонным: как у комментатора.

— Вы видите на этой фотографии Стейси Дженкинс, восьми лет девяти месяцев. Стейси полгода посещала первый класс средней школы, после чего ее забрали оттуда и она перестала ходить в школу. Ее отчим — бухгалтер и зарабатывает шестьдесят пять тысяч долларов в год. Мать — дипломированная медицинская сестра.

— Она мертва? — спросил Клинтон.

Лили видела, как дрожат его руки, держащие фотографию, но не ответила.

— Я хочу сказать, что, хотя ее глаза открыты, такое впечатление, что снимок сделан после эксгумации. Это убийство?

Точно такие же мысли появились у самой Лили, когда она впервые увидела фотографию. Глаза ребенка были совершенно безжизненными. Каштановые волосы свисали мягкими жидкими прядями. Все тело было покрыто ярко-красными пятнами. На груди виднелись свежие неровные ссадины.

— Нет, она не мертва, — ответила Лили ровным бесстрастным голосом и продолжила: — Отчим Стейси начал принуждать ее к сожительству сразу же, как перестал пускать ее в школу. Если она кричала, он прижигал ей тело сигаретами. Однажды во время соития у нее произошла непроизвольная дефекация. За это он оторвал ей соски плоскогубцами. Мать все знала и использовала свои профессиональные навыки, чтобы залечивать раны девочки.

— Как это выяснилось? — спросил он. — Моей дочке через месяц будет девять лет. — Его рот был безвольно приоткрыт, голос срывался на фальцет. — Это мой первый случай, касающийся ребенка.

Лили, опустив голову, внимательно читала содержимое еще одной папки. Не глядя на Клинтона, она заговорила.

— Ее мать привезла девочку в больницу, когда та умирала от занесенной во время истязаний инфекции. Очевидно, у матери все-таки сдали нервы. Мы привлекаем ее к ответственности, как соучастницу со всеми вытекающими отсюда последствиями. — Лили подняла голову. Глаза ее были тусклыми и утомленными. — Самая главная трудность — это обеспечить максимальный обвинительный уклон по всем пунктам и при этом, естественно, документально оформить каждый случай, как отдельное преступление. Здесь многое будет зависеть от Стейси. Вам необходимо на следующей неделе опросить ее социального работника. — Она замолчала и внимательно посмотрела на Клинтона. — Кстати, вы либо постригитесь, либо попользуйтесь каким-нибудь кондиционером. С такими волосами вы напугаете ребенка до смерти.

Когда Клинтон вышел из кабинета, Лили нажала кнопку автонабора, чтобы позвонить домой. Слушая долгие гудки, она массировала виски, в которых пульсировала тупая боль. Шея была напряжена, и, чтобы ослабить это напряжение, она покрутила головой из стороны в сторону. Перед ней лежала раскрытая папка, откуда на нее смотрело безжизненное личико Стейси Дженкинс.

— Джон, это я. Я не выберусь отсюда раньше, чем в восемь часов. Работы полно. Скажи об этом Шейне и передай ей привет.

Она слышала, что где-то вдалеке потрескивают на огне сковородки. Джон готовил обед. Он всегда возвращался с работы ровно в четыре тридцать. Иногда он вообще не ходил на работу.

— У Шейны сегодня тренировка, она играет в софтбол вечером, я отвезу ее, ты же знаешь, ты обещала приехать.

В груди у Лили появилось чувство жара. Она завела назад руки и сквозь тонкую ткань платья расстегнула лифчик. Она что, и в самом деле обещала Шейне приехать? Если да, то, видимо, она уже совсем свихнулась и потеряла память. Правда, Джон иногда сам кое-что придумывал, чтобы усилить в ней чувство вины и покрепче закрутить гайки.

— Да ты не волнуйся, она тебя не ждет и не надеется, что ты на самом деле приедешь. — Его глубокий голос сочился ядом. — Мы же понимаем, что у тебя очень ответственная работа. Последние два года единственное, чем ты серьезно занимаешься — это своей работой. Увидимся на стадионе.

Ей хотелось накричать на него. Сказать, что она вынуждена была похоронить себя на работе, чтобы убежать от пустоты своей жизни, пустоты своего — их — брака, от отчужденности, которую она испытывала в отношениях с ним и с собственной дочерью. Она стала чужаком в своем доме. Но что толку кричать, все это бесполезно. Она уже собралась было нажать кнопку отбоя, но передумала.

— Знаешь, Джон, у вас с Шейной плохая память. Я пропустила только одну игру.

Она дала отбой и на несколько кратких секунд уронила голову на руки. Она перебрала папки, стоявшие на этажерке. К четырем часам следующего дня ей надо успеть рассмотреть и подписать к производству семь дел. Сама она одновременно вела три дела и только сейчас поняла, что драгоценное время утекает безвозвратно между пальцами. Она посмотрела на фотографию, стоявшую на столе. С нее загадочно улыбалась Шейна. Тут Лили заметила, что в дверях стоит Кэрол Абрамс. Интересно, и долго она там торчит?

— Мне надо поговорить с вами о деле Лопес — Макдональд. Но время терпит. Это можно и отложить. — Она говорила, медленно роняя слова, глядя в пол и переминаясь с нога на ногу. — Я не собиралась врываться к вам, но дверь была открыта.

Так она слышала весь ее разговор с Джоном! Лили изобразила на лице слабое подобие улыбки.

— Давайте договоримся на завтра, ровно на девять часов. Мы обе будем со свежими силами.

— В девять у меня опознание, а вот в десять будет в самый раз.

Она сделала паузу, в воздухе повисло неловкое молчание, глаза Кэрол продолжали внимательно изучать Лили.

— Вы знаете, мы иногда должны позволить себе ленч, если, конечно, есть время. У меня двое детей — десяти и четырнадцати лет. Иногда бывает тяжело, по-настоящему тяжело. Вы понимаете, что я имею в виду?

Лили сравнила себя с Кэрол. К концу рабочего дня она была оживлена, свежа и красива. Каждый волос на белокурой головке аккуратно уложен, на платье ни единой морщинки, на губах ровным слоем лежала яркая светло-розовая помада. С трудом верилось, что Кэрол бывает когда-нибудь тяжело, если она ухитряется так хорошо выглядеть на работе. Лили провела языком по потрескавшимся сухим губам.

— Может, они допустили ошибку, Кэрол. Им надо было дать это место не мне, а вам.

Кэрол улыбнулась и отрицательно покачала головой.

— Ну нет. Это место прямо создано для вас. Кстати, лично я думаю, что вы будете лучшим начальником нашего отдела. А вы как думали? — Она подмигнула и вышла из кабинета.

Когда несколько часов спустя Лили вышла из здания управления, два тяжелых кейса оттягивали ей руки. Солнце садилось, и на улице стало прохладно. Она чувствовала, как холодный ветерок проникает сквозь тонкий шелк ее платья. Подбежав к своей красной «хонде», она подняла руку и посмотрела на часы. Ей придется поспешить, чтобы застать Шейну на стадионе. Матч уже начался. Лили со стуком поставила оба кейса на землю и начала на ощупь рыться в сумочке в поисках ключей, ожидая, когда ее пальцы натолкнутся на металлический их холод. Она высыпала все содержимое сумочки на капот машины, и ключи с железным звоном стукнулись о металл кузова. Соскочив с покатой поверхности на землю, упали и ключи, и губная помада, и счет за телефон, который она до сих пор не удосужилась оплатить. Ветерок поднял в воздух конверт со счетом, и Лили пришлось пробежаться, чтобы поймать его.

Усевшись на место водителя, она увидела, что оставила на капоте весь мусор, который высыпала из сумочки. Лили решила, что не станет его собирать, а возьмет и поедет, и пусть все это барахло падает на асфальт, все равно его давно пора было выкидывать. Потом она немного поразмышляла и решила все же собрать бумажки, видимо, по тем же причинам, впрочем, ей неведомым, по которым она до сих пор их не выбросила. Ладонью она сгребла в сумочку старые карточки, билетики и квитанции, сделав исключение только для маленького клочка бумаги — листочка с телефонами, которые дал ей сегодня Ричард. Она пальцами бережно разгладила листок, наслаждаясь от того, что прикасалась к тому, к чему прикасался сегодня он. Она сложила бумажку, как складывают студенты шпаргалки, которые они приносят в экзаменационную аудиторию, и положила ее в чековую книжку. В ее жизнь ворвалось что-то новое. Она знала, что уже не станет прежней, такой, какой была до сих пор. Она твердо знала это и хорошо чувствовала. Вокруг нее и в ней самой что-то вибрировало и дрожало. Это было похоже на белый шум, который они использовали на службе, чтобы заглушить звуки, доносящиеся из кабинетов. Сев в машину, она включила печку. В салоне было около двадцати градусов, но Лили колотило от озноба.