Грубая обработка (сборник)

Она промокнула щеки, осушила глаза, прочистила нос и спросила Джоан Шепперд, не хочет ли она еще чашечку чая.

– Нет, спасибо. Он был превосходный. – Она потянулась пожать Лоррейн руку. – Я хочу, чтобы вы знали, как я переживаю за Эмили. Я много думаю о ней.

Слезы вновь навернулись на глаза Лоррейн, и она отошла к мойке, отвернула воду, чтобы она уносила с собой и слезы. «Эмили была». Майкл сказал то же самое лишь вчера вечером, сам, здесь, в этой комнате. «Эмили была». Тогда получается, что только полиция считает, что существует еще какой-то шанс, что она может быть найдена живой? Или они тоже просто делают вид, не имея возможности признать то, что умом и сердцем понимают: где бы она сейчас ни была, Эмили, она, конечно, уже мертва?

– Так не может продолжаться.

– Я не понимаю, что ты имеешь в виду.

– Ты не можешь постоянно игнорировать меня. Стивен стоял у своего верстана в подвале, спиной к лестнице.

– Я не игнорирую тебя. Я работаю.

Джоан посмотрела на его мясистую шею, широкие плечи, наклоненные вперед.

– Что сказала полиция?

– Ничего.

– Тогда что произошло после обеда?

– Ничего. Они устроили опознание, выстроили в одну линию мужчин, чтобы эта женщина опознала меня.

– Какая женщина?

– Я не знаю. Откуда мне знать? Во всяком случае, это была ошибка.

– Что ты имеешь в виду?

Он взглянул ей в лицо, развернув при этом только верхнюю часть корпуса.

– Что она не узнала меня. Она не могла. Меня там не было.

– Где?

Стивен повернулся обратно и потянулся к верстаку.

– Я плавал. – Он склонился над верстаком, сосредоточенно обрабатывая дерево, пока не услышал, что шаги его жены удаляются и дверь закрылась. Было что-то особое в только что обработанном дереве: его гладкая поверхность, исходящее от него тепло, как от живого тела.

«Партридж» был забит. Все места были заняты, у обоих баров стояли группы клиентов, встречались также одиночные выпивохи, бережно державшие двумя руками свои пинтовые кружки. Чарли и Вивьен пришли сюда по ее предложению. Она знала этот трактир и иногда его посещала. Резник же уже давно приглядел его, как одно из немногих оставшихся мест, где разговор не разбивался о «Кариоку» и грохот музыкальных аппаратов. Они отыскали себе место около задней стенки между группой студентов, практикующихся в разговоре по-испански: «Как вы спросите пинту пива, сыр и кукурузные хлопья в Мадриде?», и студентов из Политехнического, одетых в пальто от Оксфама и жалующихся на стоимость компакт-дисков и на то, как трудно прожить прилично на стипендию?

– Я вела одну группу здесь неподалеку, за углом. – Вивьен улыбнулась.

– Канадские исследования?

– Не совсем тан. Женщины и Утопия. Или это были Утопии? Я не могу вспомнить.

Она была одета в зеленую вельветовую юбку и свитер цвета ржавчины с обтягивающим шею воротником. С плеч спускался расстегнутый плащ из легкой хлопчатобумажной ткани. Она удивила Резника, который поторопился заказать ей сухое белое вино, попросив водку с тоником.

– Теперь вы там больше не работаете?

– Я только замещала преподавателя. – Она покачала головой. – Когда работаешь в университете не на полной ставке, все время дожидаешься, когда кто-нибудь из коллег переедет или умрет.

Резник улыбнулся.

– У меня есть сержант в подобном же положении. Вивьен выпила еще водки.

– Извините за случившееся. Из-за этого я и хотела видеть вас. Извиниться.

– В этом нет нужды.

– Вы разозлились.

– Я был разочарован.

– Вы думаете, что это он? Я имею в виду, вы думаете, что он виноват в том, что случилось с девочкой?

– Кто?

– Третий номер.

Небольшое количество пива пролилось из кружки, которую Резник держал в руке, и потекло на пол.

– Вы узнали его?

– Нет, не узнала. Действительно не узнала, иначе я бы сказала.

– Тогда что вы имели в виду, сказав: третий номер?

– Ну… – она отпила еще водки, -…он выглядел похожим больше других на того, которого я видела тогда, в этом нет никакого сомнения.

– Тогда я не вижу, почему…

– Понимаете. Я должна быть уверена. Я должна быть готова идти в суд…

– Не обязательно.

– Но вполне вероятно. И заявить под присягой, что он и есть тот самый человек. Какой смысл, если все, что я могла бы сказать, звучало бы тан: я думаю, это был он, или что мог бы быть он?

Резник вздохнул и выпил глоток пива. Слева от него один из студентов достал фотографии Барселоны и пустил их по кругу.

– Но вы же рассказываете мне сейчас.

– Это не одно и то же.

– Так ли?

– Вы арестуете его за то, что я рассказала вам сейчас?

– Вероятно, нет.

– А если бы я указала на него сегодня днем? Резник пожал плечами.

– Более чем вероятно.

– Кроме того, – Вивьен осушила свой стакан, – это не совсем честная система.

– Почему же нет?

– Этот человек истекал потом все время, он был напуган чуть не до смерти. Для всех других это было просто скучно.

Резник покончил со своим пивом.

– Еще? – спросил он, ожидая, что она скажет нет. Но она передала ему свой стакан и позволила ему проталкиваться к бару и купить новые порции. Может быть, это было из темы «Женщины и Утопия»? Мужчины, которые усердно служат им, всегда вынуждены оплачивать их выпивку.

Ее квартира была в одном из тех викторианских домов вблизи центра города, из островерхих крыш которых выглядывают окна мансард. Комнату она выкрасила в белый цвет, высокие стены не были украшены, если не считать картинок, размером с почтовую открытку, черно-белых фотографий или гравюр, вставленных в несоизмеримо большие рамки.

– Мои коллеги смеются надо мной, – отметила Вивьен. – Обвиняют меня в том, что я пытаюсь воссоздать Канаду прямо здесь, у себя дома.

Резник был удивлен, когда она пригласила его на кофе. Судя по ее выражению, она была не менее удивлена, когда он согласился. Как оказалось, она была без машины. – Думала, могла рассчитывать, что он рано или поздно подвезет ее домой.

Она включила музыку – женский голос пел что-то классическое, но довольно тихо, так что это не имело значения. Было меньше книг, чем Резник ожидал увидеть, и они были разбросаны по полу, лежали не очень аккуратными стопками по всей комнате. Круглый столик под окном был завален бумагами, фотокопиями статей, журналами. Кроме двухместного диванчика стояло несколько покрашенных в черный цвет деревянных стульев с обитыми материей сиденьями и спинками. Если и был телевизор, то, как догадывался Резник, он стоял в спальне. Инспектор полагал, что и та должна быть такой же строгой.

Кофе был подан в высоких узких чашках, черных снаружи и белых изнутри.

– Молоко или сахар? Резник покачал головой.

Вивьен села напротив него на диванчик, откинувшись на спинку и вытянув ноги.

– Нет никого, к кому вы должны были бы торопиться? – спросила она.

«Только коты, надрывно мяукающие от жалости к самим себе».

– Нет.

– Не существует ли своего рода ужасной статистики относительно количества полицейских браков, заканчивающихся разводами?

– Есть такая?

По резкости его голоса она могла бы понять, что пошла по неверному пути, но отступление было тактикой, которую она никогда не применяла.

– Вы были женаты?

– Много лет тому назад.

– Достаточно, чтобы иметь детей?

Его лицо сказало все. Не было необходимости в словах, и Резник смотрел на нее через комнату, не произнося ни звука. Он допил кофе и встал. Трудно сказать, был ли он больше зол на нее за все эти вопросы или же на себя самого за то, что так внезапно не сдержался.

– Послушайте, – заявила Вивьен. – Я торчу в классах, аудиториях целыми неделями. Клянусь, это единственный вид разговора, который мне приходится вести. Невольно теряешь практику нормальной беседы.

– Все в порядке, – буркнул Резник. – Вероятно, это полезно для меня – побывать для разнообразия по другую сторону допроса.

– Это действительно выглядело как допрос?