Польский детектив

— Мы начали следствие. Время не терпит. Вы в состоянии ответить на несколько вопросов?

— Сейчас? — сказала она удивленно.

— Если вам трудно…

— Спрашивайте, — тихо произнесла женщина. — Могу я позвать дочь?

Однако прежде, чем он выразил согласие, женщина передумала.

— Нет, нет, — смятенно повторила она, — еще успеется… Спрашивайте!

Сначала она подтвердила уже известные милиции факты: свое пребывание в гостинице «Сьвит», часы приезда и отъезда, приход журналиста, разговор с доктором. Кто еще заходил к мужу?

— Он сказал, что приходили несколько человек, были с верфи. Обещали дать машину. Но я советовала ему отказаться от машины… Видите ли, — впервые за время этого чересчур спокойного разговора Левандовский уловил в ее голосе иную нотку, — видите ли… я боялась машины. Опять будет катастрофа…

— Будет?

— Теперь-то уж не будет. Они расправились с ним по-другому. Но ведь тогда, на шоссе, его хотели убить!

— Кто? — поручик захлебнулся от возбуждения.

— Ох, это давняя история! Он всегда был замкнутый, скрытный, ничего не говорил, словно я ему чужая. Но тогда он стал сам не свой, ходил как в воду опущенный…

— Пил?

— В жизни не пил. Никогда я его не видела пьяным. Пива с товарищами, бывало, выпьет, а больше ничего. Я тогда не выдержала — спросила, что с ним сделалось. Он три дня молчал. Потом сказал. Накрыл он вора у них на заводе. И тот пригрозил, что если он хоть словечком обмолвится, ему не несдобровать… Муж не знал, как быть. Заявить или промолчать…

— А вы?

— Интересно, что бы вам посоветовала жена? Мало ли воруют? А ему своей шкурой расплачиваться? Я хочу спокойно жить. Я кусок хлеба всегда заработаю, и нам в такие истории незачем впутываться! — и ее голос звучал теперь пронзительно, в нем слышалась злоба. — Лишь бы сам не воровал! А тут не видел, не слышал — и дело с концом! Да они ему, видно, не поверили. Наехали на него сзади, на повороте, думали прикончить. И прикончили…

— Кого именно он накрыл? Фамилии он не называл?

— Что вы! Таких вещей он никому бы не сказал. Скрытный был человек.

— И поэтому скрывал свою лысину?

— О, — она подняла глаза на поручика, — вы и это заметили? Даже Уля не знает, что отец…

— Давно он носил парик? — Левандовский сделал вид, будто не замечает ее изумления.

— Давно ли? На моей памяти всегда. Я долго не догадывалась, что у него чужие волосы. Он не терпел свою лысину. Говорил, что в войну, кода он партизанил, им приходилось спать в завшивевших деревнях. Там к нему пристала какая-то болезнь, от которой у него вылезли волосы. Лысина его старила…

— Простите за нескромный вопрос, но он, как человек скрытный, не отличался особой общительностью. Так не все ли равно ему было, как он выглядит.

— Каждому хочется выглядеть моложе своих лет. И уж, во всяком случае, не старше.

— Вы с ним познакомились после войны?

— В сорок седьмом. Еще мои родители были живы. Здесь мы и жили, в этой квартире. Я работала в городском Совете. Он приехал из-за Буга, оформлял прописку. Были какие-то трудности, документы не в порядке. Он несколько раз приходил в Совет, как-то пригласил меня в кафе. Так и началось. Как у людей… Я была чуть помоложе, он чуть постарше. К тому времени отец умер, я стала помогать матери шить. Женщинам нужен мужчина в доме. Если вас это интересует, то могу сказать, что никакой особой любви между нами не было, но постепенно мы привязались друг к другу. Был он спокойный, очень услужливый. Дома, бывало, все сделает, починит… Для нас с Улей это большая потеря.

— Родные у него были? Отец? Мать?

— Всех его родных в войну поубивали. Он и говорить об этом не хотел, хотя Уля расспрашивала… «Не хочу, — сказал, — вспоминать об этом кошмаре…»

— И вы ничего не знаете?

— Как-то раз… — она остановилась, словно усомнившись в своем праве доверить постороннему тайну покойного мужа.

— Говорите, — настаивал Левандовский. — Расскажите мне все. Это может пригодиться.

— Как-то он разговорился. Давно, очень давно. В добрую минуту… — она вновь остановилась. Левандовскому показалось, что ее голос окрасился чувством. — Его отец был врачом в маленьком городке, далеко за Львовом. В больнице, где он работал, какого-то молодого фельдшера обвиняли в злоупотреблениях. Это было еще до войны. Отец мужа вступился за этого фельдшера, отстоял его, сблизился с ним, заботился о нем… А когда пришли гитлеровцы, фельдшер выдал их всех, всю семью, гестапо. Донес, что они связаны с подпольем. Один только муж спасся случайно…

Женщина умолкла.

— У него совсем никого не осталось? — понизив голос, спросил Левандовский.

— Никого.

— Даже знакомых?

— Старых знакомых не было. Да и новых тоже. Он ни с кем не встречался, мы никуда не ходили…

Женщина явно отстранялась от убитого. Казалось, сейчас она озабочена главным образом тем, чтобы ее не тревожили. Ей нужен покой, и она его защищает. А может быть, попросту что-нибудь скрывает? У Левандовского возникла и такая мысль.

Чтобы избежать формального обыска, он попросил разрешения просмотреть бумаги, оставшиеся после убитого.

— У меня нет ключа, — заявила женщина. — Ключ от своего ящика он всегда носил с собой.

Поручик вынул из кармана связку ключей в металлическом чехле.

— Который?

Она сама подобрала ключ. Бумаг в ящике было немного. Но и не так уж мало. Перебирая их, поручик равнодушно откладывал в сторону договоры о найме квартиры, квитанции об уплате за услуги, школьные свидетельства дочери, хранившиеся в плотном, хорошей бумаги конверте, редкие письма от жены, написанные, когда она уезжала отдыхать. Левандовский потерял было надежду, что найдет хоть что-нибудь, что сможет стать путеводной нитью. Как вдруг на самом дне ящика он наткнулся на белый, слегка пожелтевший конверт, в котором лежала немецкая «кеннкарте», гитлеровское удостоверение личности времен оккупации. Три серые странички. Имя, фамилия: Анджей Кожух. Дата рождения та же, что в паспорте: 1915 год. Место рождения, выдачи документа и жительства Анджея Кожуха одно и то же — город Б. Город Б.! Левандовский хорошо знал географию страны, даже довоенную. Ведь столько довоенных драм и дел перенеслись в наше время, и их финал разыгрывается теперь в милицейских расследованиях и документах! Сколько людей еще помнит, что происходило до войны в маленьком городке Б.? Где эти люди сейчас?

Первый след прошлого — «кеннкарте» — Левандовский спрятал в карман.

Первый след! Но с кем бы потом ни беседовал поручик, никто ему не помог. После каждого разговора он долго всматривался в снимок на оккупационном документе. Лицо было моложе на двадцать, а то и больше лет по сравнению с тем, которое он увидел в 315-м номере гостиницы «Сьвит», а волосы — точно такие же. Точно так же причесаны, такие же густые — и на снимке времен оккупации, и на снимке в паспорте, и в парике, хотя и сделанном заново театральным парикмахером, однако по желанию Кожуха в точности воспроизводящем старый парик. «Итак, можно предполагать, — рассуждал Левандовский, — что уже тогда, с помощью парика, Кожух изменил свою внешность. Кто знал его настоящее лицо? Кто кроме убийцы?»

Среди служащих дирекции машиностроительного завода поручик не нашел такого человека.

Начальник отдела, в котором работал Кожух, отзывался о нем очень положительно: незаметный, тихий, спокойный, очень добросовестный работник, выполнявший все более ответственные задания. Левандовский без труда расшифровал подтекст такой прекрасной характеристики: Кожух умел слушать, а возражения, если они у него возникали, держал при себе. Сослуживцы были крайне изумлены. Конфликт, достигший такой остроты, разрешившийся убийством, абсолютно не подходил, на их взгляд, к тому Анджею Кожуху, с которым они проработали много лет. Кожух мог погибнуть от несчастного случая — это вполне естественно, но что Кожух восстановил кого-то против себя — это не укладывалось в их сознании. Кожух не сплетничал, не интересовался личной жизнью сослуживцев. Порой они даже удивлялись и за глаза называли его бирюком. А дома? Дома никто у него не бывал. «Его жена дорого берет, такая портниха нам не по карману», — с оттенком обиды и зависти говорили сослуживцы. Сам он, однако, не был элегантным мужчиной и выглядел, как старый холостяк. Кожух вносил свою долю, когда они покупали друг другу подарки на день рождения, но домой он никогда ни к кому не ходил. Иной раз, правда, забегал в соседний бар выпить кружку пива. Есть несколько человек, с которыми он пил пиво. Один из таких любителей выразился образно: «Он гнулся, как тростник, каждому поддакивал, никому не противоречил». — «Уж слишком он был вежливый, до приторности! — сообщила Левандовскому сослуживица Кожуха, сидевшая с ним когда-то в одной комнате. — Мужчине положено иметь определенный взгляд на вещи, прикрикнуть, когда потребуется, настаивать на своем. А этот… Если нам случалось поссориться, он никогда не вставал на чью-нибудь сторону. И только улыбался, когда я ему говорила, что у него нет собственного мнения даже о погоде. Просто невозможно себе представить, чтобы такого человека убили!»