Ящик Пандоры

С места в карьер он начал:

— Опять канитель. Опять допросы, а я из-за вас выгодного рейса лишаюсь, два года прошло, опять за свое взялись. Я уже вашему армяшке тогда все объяснял, он что у вас глухой или недоношенный?

— Выбирайте выражения, товарищ Кашкин.

— Не кричите,— сказал Кашкин,— у нас перестройка.

Передовик производства, хотя и придурок полный, был прав: ничего нового члены рейсовой бригады рассказать не могли.

Турецкий еще раз просмотрел список — все были допрошены, подробно и обстоятельно, кроме электрика Тюльпанова — по причине нахождения его в момент следствия в наркологическом диспансере.

— Где я могу найти электрика Тюльпанова?

Невинный вопрос почему-то произвел на Кашкина сильное впечатление, и он снова стал распространяться о перестройке и демократии, при этом размахивая руками и кому-то угрожая. Однако из этой невнятицы можно было заключить, что электрик давно уже на инвалидной пенсии, и у него собственный «бизниссь», и поскольку он чуждый перестройке человек, то знать его он, Кашкин, не желает.

Однако Турецкий желал, поэтому истребовал в отделе кадров адрес Тюльпанова и двинул на Силикатную. Шансов на успех было мало, но надо заполнить пробелы в следствии, они всегда имеются, даже при очень тщательной работе.

Тюльпанова дома не было. Жена долго не открывала дверь, потом призналась: «думала, что милиция». Бояться милиции у Тюльпановых причины были — пол в кухне был уставлен бутылками с разноцветной жидкостью. Тюльпанова объясняла скороговоркой:

— Травками мы с хозяином пробавляемся, травками. Пенсию ему дали — щенок насикал, а у нас трое мальцов, все на архитекторов учатся, помочь надоть. Вот и помогаем огольцам. Вроде гомопадов мы, врачуем.

Турецкий оценил эту гомеопатию — самогонку гонят, не простую, с черничными и клубничными добавками. Впору самому купить литровку — теперь в очереди настоишься с полдня, прежде чем купишь бутыль.

— Сам-то к зубному побег — пародонтозом страдает, через час прибегет. А вы садитесь, я угощеньице подам. От всякой хворобы помогает. На хворобого-то вы не похожи, ну так против сглазу всякого тоже исцеляет.

— Я, пожалуй, подожду на улице,— неуверенно сказал Турецкий, стараясь перебороть искушение попробовать настойки «против сглазу», но Тюльпанова неожиданно быстро с ним согласилась:

— Ну так погуляйте чуток, солнышко вон выскочило.

Турецкому ничего не оставалось, как выйти из дома и забраться в машину. На улице действительно потеплело, он открутил стекло вниз, закурил и стал рассматривать портрет неизвестного, выполненный непризнанным мастером. Импортная сумка, рост метр восемьдесят пять — метр девяносто (Жоркина поправка к Никиному определению). Но для спортсмена немного рыхлый. Лицо не лишено приятности, но все-таки какое-то бабье, что ли. Турецкий попытался представить себе род занятий этого Била, но Шерлок Холмс из него явно не получился. На бумагу легла тень, контуры рисунка стали более четкими. «Уши. Обращайте внимание на уши. Темные очки скроют глаза и изменят форму носа, парик обманет не только цветом волос, но и формой головы. Прицепитесь к ушам — и дедукция сработает»,— одна из сотни лекций, прочитанных прокурором-криминалистом Моисеевым во время стажировки Турецкого в прокуратуре.

Он «прицепился» к ушам и не заметил ничего занимательного. Отставил портрет крупным планом на расстояние вытянутой руки. Сначала уши показались ему слишком маленькими для такой крупной головы. Он вгляделся и увидел, что мочки ушей почти отсутствуют и края раковин неровные. Отморожены? Мог быть, например, лыжником. Или борцом, у тех часто встречается стирание краев ушной раковины. А может, просто работал на лесоповале на севере. Бывший зэка? Шабашник? Вариантов достаточно, но есть возможность определить отправную точку.

Теперь тень двигалась по листам и мешала рассматривать рисунок, и тогда Турецкий сообразил, что кто-то давно стоит у левой двери, за его спиной. Он оглянулся: высоченный худой мужик с отвалившейся челюстью скрючился у машины, вперив взгляд в нарисованного Била. Встретишь такого в темном переулке — перепугаешься. Но улица была широкая и солнечная, и не было резону не поинтересоваться:

— Что, знакомого встретили, гражданин? Гражданин же почти влез всклокоченной головой в окно и понес несусветную чепуху, не отводя глаз от портрета:

— Я же говорил им... Я знал, что откроется... Товарищ следователь, то есть гражданин следователь... Они говорят — не говори, а то нам всем крышка, силком меня, силком загнали... Я с адвокатом... Сейчас за это не судят... Я ему платил за совет... И не виноват я все равно, они меня сами заставили, езжай, говорят, а мы спать будем. Я им потом говорил... вот и открылось.. Я два года прокручиваю уж... Нашли все-таки парня... Жена сказала — следователь приехал, сразу понял — каюк.

— Вы что — Тюльпанов?

Мужик испуганно дернулся и посмотрел на Турецкого глазами сумасшедшего:

— Тюльпанов я, Тюльпанов, кто же еще?

— Тогда, может, пройден в дом, и вы все расскажете?

— Пройдем в дом, в дом пройдем и все расскажем,— все еще трясясь худым телом, говорил Тюльпанов, а Турецкий шел и удивлялся, почему эхо старый дядька себя парнем величает? Или он совсем — того? И вдруг замер на месте: ведь это Тюльпанов о Биле говорит!

Он его узнал!

— Подождите минутку, я сейчас.

Турецкий вернулся к машине и вытащил из нее рисунки, лихорадочно обдумывая дальнейший план допроса Тюльпанова. В совпадения ему верилось всегда с трудом. А что если нет никакого совпадения? А что если Тюльпанов ошибся? А если не ошибся, то где и когда он видел Била?

Войдя в квартиру, Тюльпанов завертелся по кухне из стороны в сторону, явно что-то ища глазами.

— Нечего, нечего, вот и товарищ следователь возражают,— выступила на сцену супруга Тюльпанова, но Турецкий сообразил, в чем дело:

— Нет, почему же. Давайте по стопочке, разговор у нас предстоит серьезный.

— Разговор серьезный, серьезный разговор, давай, старуха, закуску по образцу и подобию, серьезный разговор.— Тюльпанов уже немного успокоился, а после двух стопок совсем пришел в себя и начал рассказьвзать все по порядку, не ожидая приглашения Турецкого к беседе.

— Я на паровозах и тепловозах двадцать лет проездил, машинистом. Но вот вышла заковыка одна, и меня сняли q, оператора, перевели электриком. Я эту профессию еще давно освоил, но только вождение мне больше по душе. А заковыка, конечно же имела отношение к употреблению спиртного. Снять-то меня сняли, но на подмену вызывали часто, потому что, откровенно скажу, спиртное на меня в положительную сторону действует. У кого, может, реакция притупляется, у меня как раз наоборот — все вижу, все слышу, глазами вращаю во все стороны... Так вот, едем мы, значит, 9 мая 1989 года, праздник, конечно. Я с собой всегда имею пузыречек, скрывать не буду, с утра пораньше проверил электрику, все в порядке, вхожу, значит, в операторскую, Кашкин за пультом, помощник машиниста храпит. Кашкин мне и говорит: «Стань, Тюльпанов, за пульт, я часочек покемарю». Отчего не стать? Я этот рейс наизусть знаю, с закрытыми глазами проеду. Еду я, значит. И вперед гляжу, и по сторонам. Скорость небольшая, километров сорок. Платформу Красного Строителя издалека видать, тем более полотно по дуге идет. Утро раннее, на платформах людей нет. Только около Красного Строителя, метрах так в десяти перед платформой, на насыпи, где стоять-то не полагается, стоит парочка. Видать, он ее из просеки выволок после, ну ты понимаешь, не маленький. Так мне показалось. Стоят они, вроде с миром беседуют про любовь и ласку. Тут я и проезжаю. И вижу, как парень этот на наш состав ка-ак глянет, вот так — смотри, вот так, значит, поглядел, и женщину р-р-раз — с насыпи под поезд толкает. Она вырывается, но он, видать, сильный, свое дело сделал. И я теперь от своих слов ни за что не откажусь, и если вы его поймали по прошествии двух лет, то я по закону его опознаю и утверждаю — он это, он и есть! И не доставай мне свою живопись, я сам бы мог его портрет тебе здесь изобразить, так я его хорошо помню и так он все два года по ночам снится. Бабенку его я тогда не рассмотрел. Она спиной стояла, с ним разговаривала. Это точно.