Платит последний

— В браке, помимо сексуального аспекта, существуют духовный и экономический.

— Отстань, а? — попросила Лидия. — Хотя бы сегодня.

На улице ждал Ивашников, и она еще не решила, хорошо это или плохо. Укатить в иномарке на глазах у Парамонова было бы очень даже хорошо. Но пока будешь садиться, он успеет наговорить гадостей, а уж сколько гадостей выложит потом отцу — лучше не думать. В туалете отсидеться, что ли?

— Езжай, — сказала Лидия. — Мой месяц на раздумье уже пошел, и не маячь. Может, я без тебя соскучусь.

Парамонов обозначил улыбку — шутка оценена — и выдал на прощание:

— Ладно, Евгень Евгеньич не гений чистой красоты, согласен. Хотя он всю кафедру вспахал, и женщины довольны. Но с борцом-то у тебя вон как хорошо получилось, а ведь он тоже…

— Договаривай, — к удовольствию старухи, громко сказала Лидия.

— Ты опять решишь, что я вру. Но вспомни, как вы познакомились. Я загнал машину в гараж и попросил тебя посмотреть, чтобы слесаря ничего не отвинчивали, а только сменили масло. Ты не хотела…

Ну да, подумала Лидия, не хотела. Я ничего в этом не понимаю. А он сказал: «Масло от железки ты отличишь» — и уехал на троллейбусе. И я сидела, добро стерегла, а масло менял Вадим…

— Я как мужчина мужчине объяснил ему, что жена молодая, сам не справляюсь, а терять не хочу, — глухо булькал Парамонов. — А он воспользовался! Ромео из зоны! Тебе известно, что он сидел, потерял московскую квартиру? Живет без регистрации, у Гусейна работает на птичьих правах. Да его любой мент может остановить на улице и отправить в родной Соликамск. Соображаешь, зачем ему жениться на москвичке?!

— Он сбил кого-то на машине. — Лидия хваталась за последнюю соломинку. — С каждым может…

— С каждым, у кого адвокат хороший. Думаешь, он случайно… — Парамонов осекся и неловко закруглил: — Зона никому не идет на пользу. Хуже шкодливого кота! Ты бы видела, как он тебя сдал. Пискнул про серьезные намерения, а я ему: «Чтобы тебя прописать в нашу квартиру, нужно не только Лидино согласие, но еще и мое, и согласие Лидиного отца». И он моментально скис. Моментально!

— Я вас ненавижу. Всех! — выкрикнула Лидия и побежала к выходу, оскальзываясь на линолеуме и неуклюже поддавая себе под коленки чемоданом.

Все есть у куклы Барби. Квартира-машина-заграница-каждый-год. И атлетически сложенный красавец Барбос, подобранный для Барби ее немолодым мужем. Муж подобран отцом. Работу ей подбирали вдвоем: чтобы не в аптеке — там материальная ответственность, чтобы не в фундаментальной науке — глуповата наша Барби, а вот лаборатория МВД годится, МВД — это солидно… И Барби любит эту работу, любит квартиру, любит погонять на парамоновской «девятке» или на папиной «Волге». Папу любит — само собой. Мужа любила до некоторых пор. Единственная ее обязанность — любить. Или хотя бы делать вид. А что и кого любит она сама, никого не волнует.

Если честно, она уже и не знала, кого любит сама. Отучили. Полчаса назад была уверена, что любит Вадима, а сейчас — пустота. Когда-то любила Ивашникова. Вот ведь ничего или почти ничего у них не было, а Боже ты мой, каждую минуту с ним помнит. Как она стояла в тазу синюшным цыпленком, а он поливал ее из лейки. Как свитер ему стирала, замызганный свитер, пахнущий Ивашниковым, и зарывалась в него лицом, и не решалась опустить в воду, потому что вода смоет запах…

Парамонов догнал ее уже за дверью, на ступеньках, и стал вырывать чемодан. Оставив распахнутой дверцу машины, к ним бежал Ивашников. Было ясно, что сначала он двинет Парамонову, а потом начнет интеллигентно разбираться. Лидия ощутила укол неуместного бабского счастья: из-за нее никогда еще не дрались, а хотелось.

Ивашников перехватил их на нижней ступеньке и тоже вцепился в ручку чемодана.

— Еще один?! — изумленно выдохнул Парамонов. Чемодан он тут же бросил и без размаха коротко ударил Ивашникова в подбородок. Нет, попытался ударить. Ивашников экономно отшатнулся и, кажется, сделал противнику подножку. Вскинув руки, Парамонов слетел со ступеньки плашмя, как фанерный.

— Герой, — осуждающе сказала Лидия, потому что женщине положено осуждать драку. — Справился. А ему без малого полтинник.

— Да я автоматически, — оправдался Ивашников, за шиворот поднимая Парамонова. Голова у него болталась. — Вставай, Серега. Проснись и пой.

Закинув руку Парамонова себе на плечо, Ивашников потащил его к стоянке.

— Какая его машина?

— «Девятка», — сказала Лидия. — Колька, ну что ты с ним, как с пьяным?

— А что, так его бросить? Мы у суда, — назидательно произнес Ивашников. — Объявится ментура — всем впаяют по десять суток.

Ментура не объявилась. Пришедший в себя Парамонов сам сел за руль и сказал, шмыгая расквашенным носом:

— Воркуй, голубица. Только подмойся после борца.

Лидия отвесила ему пощечину, и с этим Парамонов уехал.

— Мои планы изменились, — сказала она Ивашникову. — Поехали к тебе. Мой муж женат на моем отце, а любовник сволочь. Мне негде жить, Колька.

И ЗА ТО «МАСЛИНУ» ПОЛУЧАЙ!

Первые за неделю сто грамм Бирюк принял еще на лестнице в мэрии, между куплетами «Гоп-стопа». Конкуренты-неудачники остались дожидаться лифта и не могли видеть, как он приложился к серебряной карманной фляжке. Поэтому Бирюк завопил: «Ваше здоровье!» — чтобы хоть услышали. Теперь он был уверен, что каждый из них, кроме, может быть, тихаря Станюковича, станет рассказывать, что Бирюк совсем забыковал: поет в мэрии блатные песни и пьет на ходу. Разговоров им хватит на месяц: в офисе, в ресторане за ужином, в сауне, на охоте… А Бирюку только это и нужно.

Справедливости ради надо заметить, что Бирюк с отличием окончил МГИМО и в свои двадцать пять лет совершил несколько миллионных сделок, правда, не без подачи отца-дипломата. При этом он ухитрялся сохранять имидж неуправляемого придурка, которого стоит побаиваться. Конечно, доверия такой партнер ни у кого не вызывал, но пока Бирюк действовал в спарке с отцом, это и не требовалось. Доверие вызывал отец. А обязанностью Бирюка было вызывать опасение, чтобы конкуренты кидались врассыпную, а партнерам в голову не приходило обманывать Бирючий дуэт.

Как государственный служащий, Бирюк-старший не мог открыто участвовать в бизнесе и, по мнению сына, бездарно откачивал деньги на зарубежные счета. Младшему Бирюку оставались гроши (опять же по его мнению): еле наскреб полмиллиона баксов на коттедж, который оказался чуть ли не самым бедным в поселке.

В общем, кем-кем, а придурком Бирюк не был. А вот неуправляемость имела место. Мало того, Бирюк свою неуправляемость холил и лелеял, поскольку она поддерживала его образ придурка. В конце концов он сам перестал различать, когда чудит нарочно, а когда потому, что не может с собой совладать.

На конкурсе в мэрии Бирюк заявлял четыре миллиона и по скромности этого запроса оказался четвертым после Ивашникова, Станюковича и фирмы «Партия». То есть победа ему ни в коем случае не светила. Бирюк решил, что это подходящий случай еще раз показать всем, какой он придурок, и сделал вид, что обиделся на Ивашникова. По логике-то, если обижаться, то на всех троих, но какая у придурка логика?! И Бирюк, остро жалея, что его не слышит задержавшийся у вице-мэра Ивашников, объявил: «Блатная народная песня «Гоп-стоп». Исполняется по заказу Коленьки Ивашникова из окружного морга!» Плохо знавшие Бирюка бизнесмены сделали вид, что ничего не слышали, хорошо знавшие переглядывались и хихикали. Они тоже не верили, что он это всерьез. А Бирюк распалялся! «Типерь аправдаваца поздна, па-асматри на неба, па-асматри на звезды, взглядом, бля, тверезым, ты видишь это все в паследний раз!»

Честно сказать, Бирюку эта песня не нравилась. Там урки убивают женщину, а он женщин любил и считал, что их всегда найдется на что употребить без кровопролития. Поэтому, распевая «Гоп-стоп», он старался представить себе, что это не женщину убивают, а Ивашникова. Ивашникова было не жалко. Мало того, перелив в себя содержимое серебряной фляжки, Бирюк почувствовал, что ненавидит Ивашникова.