Наводнение (сборник)

Гаврилов тоже вглядывался в лица проходивших мимо девушек, удивляясь, как много симпатичных, даже красивых, время от времени ловя словно бы брошенный невзначай быстрый заинтересованный взгляд.

«Познакомиться бы с хорошей девчонкой! Гулять под ручку, как все, по набережной, писать письма, ждать с нетерпением встреч». От этой мысли ему стало легче. И словно сам собой стал высвистываться игривый флотский мотивчик: «…но прежде чем уйти в далекие пути, на берег был отпущен экипаж…» Гаврилов уже был почти уверен, что обязательно познакомится с хорошей девчонкой, обязательно большеглазой и веселой. И он уже стал смотреть на встречавшихся ему девушек попристальней, не отводя глаз и даже улыбаясь, если какая-нибудь шустрая девчонка с вызовом глядела на него, и прикидывая, какой будет его будущая подруга.

У Дворцового моста Гаврилов спустился на широкую гранитную площадку у воды, постоял немного. От воды веяло холодом, пахло сыростью, рыбой. Из- под огромного пролета моста, словно из распахнутых ворот, тихо постукивая и отчаянно дымя, выполз маленький буксирчик с белым и зеленым огоньками на мачте. За ним бесшумно выдвинулись одна за другой две огромные баржи. Они заслонили огоньки на противоположном берегу, Адмиралтейство. На корме последней баржи светились иллюминаторы, доносилась приглушенная музыка. Подгоняемые „течением, баржи, словно тени, проскользили мимо и через несколько минут уже вползли под пролет моста Лейтенанта Шмидта, где слабо мерцающий зеленый огонек указывал путь к заливу.

Гаврилов вдруг подумал о своем тральце, об уютном и таком привычном кубрике. «Пора двигаться, — решил он, — потихонечку-полегонечку». Он хотел уже подниматься наверх, когда на площадку поспешно спустились три парня и стали прямо у самой воды. Один из них, самый длинный, вытащил из-под пиджака дамскую сумочку, открыл и стал жадно рыться в содержимом. Ка- кие-то предметы полетели в воду.

— Ты что, сдурел, Фитиль, — хриплым голосом спросил парень в морской фуражке с большим крабом, в тельняшке, торчащей из-под распахнутого ворота рубахи…

—

Пудреница, дешевка, — отозвался длинный и кинул в воду еще что-то. — Документики любят ментики… — пропел он дурашливо.

«Ворье, — подумал Гаврилов, — женщину обокрали…»

—

Карточки е?

—

Рабочие и детские, Рудик…

«Надо найти милиционера, — подумал Гаврилов. — И скорей, скорей. Да просто подняться наверх и крикнуть людей… Сказать, что здесь ворье». Он сделал шаг к лестнице, и тут его заметил Рудик.

—

А это что за легавый подсматривал? — прохрипел он.

—

Мариман… — оторвавшись от сумочки, сказал длинный. — Салага…

—

Посмотрим, что за салага…

Рудик двинулся к Гаврилову, и за ним двинулись два других вора.

—

Подь сюда, салага. Поведай, что тут ищешь? Может, нас? — хрипел Рудик.

—

Ворье, — в бешенстве крикнул им Гаврилов. — Ворье… Карточки хотя бы отдали!

Он поднимался по ступеням и думал: «Надо успеть задержать их. Надо успеть».

Гаврилов думал, что они побегут за ним, но все трое остановились, глядя, как он поднимается, и только Рудик вдруг свистнул негромко. Гаврилов был уже у самого верха, там, где горели фонари и гуляли с девушками молодые сильные мужчины, когда на его пути возникла массивная фигура, загораживая дорогу. Гаврилов хотел уклониться, бросился в сторону, но получил оглушительный удар в челюсть чем-то тяжелым, наверное кастетом, и полетел по ступенькам вниз.

—

С возвращеньицем, — сказал Рудик, когда Гаврилов стал подниматься. — Не желаете ли перекинуться парой словечек с урками?

Он неожиданно размахнулся и ударил поднимающегося Гаврилова ногой в живот. Превозмогая боль, Гаврилов вскочил и вцепился Рудику в рубашку. Рудик вырвался, отступил к стене, и Гаврилов, не помня себя от ярости, ударил его кулаком по лицу.

Гаврилова снова сбили с ног, и, падая, он подумал о том, что все это может плохо кончиться…

На этот раз он не смог вскочить быстро, и его с остервенением били ногами.

Когда Гаврилов с трудом поднялся, Рудик снова пошел на него, ссутулившись, чуть расставив руки. На этот аз Гаврилов уклонился от удара и тут заметил, что к ним подходят еще два парня.

—

Оставь ты его, Рудик! Этого кореша я где-то видел, — сказал один из подошедших. Гаврилову показался знакомым голос говорившего. «Славка Мухин?» — подумал он. С Мухиным он жил в одном детском доме.

—

Как же! Хватит… — с ненавистью хрипел Рудик. — Смотри, какой он чистенький! Смотри, он какой гордый! Такие гордые в легавые идут. Их на месте кончать надо! Ублюдок! Ублюдок! — повторил он с остервенением, й на Гаврилова вдруг дохнуло ледяным холодом до основания промерзшего дома, н выплыло из тьмы перекошенное злобой давным-давно знакомое ненавистное лицо.

«Пистолет… — вспомнил Гаврилов. — Зачем я его выкинул?»

Он оглянулся, ища выхода, но бежать было некуда. Парни стояли кольцом. Только один, тот, который просил Рудика оставить в покое Гаврилова, отошел в сторону и прислонился к стене.

«Ну что ж», — Гаврилов перевел дыхание и почувствовал, как ярость вскипает в нем, наливая мускулы нечеловеческой силой. Вся ненависть, что жила в его сердце последние годы, ненависть к Егупину выплеснулась наконец через край. Два лица, одно старое, жабье, другое молодое и тоже жабье, слились в одно, ненавистное, безобразное.

Гаврилов кинулся на Рудика, кто-то из парней загородил ему дорогу, но Гаврилов отшвырнул его сильным ударом. Услышал сдавленный крик и всплеск воды. Он увидел страх на лице Рудика и ударил по нему, прошептав: «Это тебе за ублюдка, это тебе за карточки». Раз, второй, третий. Нестерпимая боль обожгла Гаврилову руку, наверное, Рудик полоснул ножом. Гаврилов сбил его с ног и схватил за горло. Где-то рядом раздался пронзительный милицейский свисток. Гаврилов бил и бил Рудика головой о прохладный невский гранит, повторяя: «Вот тебе карточки, вот тебе «ублюдок», вот тебе предательство».

Он не видел, как разбежались друзья Рудика, словно растаяли в темноте, не видел, как подбежали к ним несколько прохожих и стояли в нерешительности. Не слышал, как закричала вдруг истошным голосом женщина:

— Да что же это. Он ведь убьет парня, убьет. Милиция!

Прибежавшие два милиционера с трудом оторвали Гаврилова от обмякшего Рудака. Один из милиционеров наклонился и поднял финку, тускло блеснувшую в темноте. В толпе, собравшейся вокруг, прошел ропот осуждения. Но Гаврилов не услышал его. Перед глазами у него замелькали радужные круги, нестерпимо захотелось спать. Он чувствовал, как бежит по руке теплой струйкой кровь, как покачнулась вдруг и двинулась вверх вместе с мостами тревожно поблескивающая темная Нева. Но на душе у него было хорошо и спокойно.

Недоразумение

Редколлегия была назначена на двенадцать, но редактор задерживался. В «предбаннике» — так окрестили приемную, где сидели секретарши и курьеры,— собрались сотрудники редакции, курили, обсуждали последний матч нашей хоккейной сборной с канадскими профессионалами. Кое-кто из членов редколлегии уже сидел за большим столом в зале заседаний — каждый на своем строго определенном месте. Как ни высмеивалась эта традиция в новогодних капустниках, соблюдали ее неукоснительно. Справа и слева от шефа сидели его заместители, потом ответственный секретарь, зав. промышленным отделом. Затем шли места заведующих отделами быта, информации, литературы, культуры. Так как за столом мест для всех членов редколлегии не хватало, то новичка всегда сажали «у стены», туда, где сидели остальные сотрудники. Алексей Иванович Рукавишников, заведующий отделом литературы городской газеты, просидел там три года, пока не умер заведующий отделом быта Маринин и не освободилось место за столом редколлегии.