Скорпионы. Три сонеты Шекспира. Не рисуй черта на стене. Двадцать один день следователя Леонова. Кол

Лицо Криса слегка проясняется.

— Есть конкретные предложения?

С улыбкой хлопаю напарника по плечу.

— Конечно. Предложение щекотливое, хотел бы прежде заручиться поддержкой шефа. Не составишь мне компанию в этом походе?

— Куда денешься? Вместе наследили, вместе и отмывать, — невесело заключил Крис.

— Выше голову, лейтенант, — подбадриваю я. — Еще утрем нос хитрым адвокатам и сделаем это красиво.

Полковник как обычно, сидит за столом, листает стопки документов. Мы с Крисом почтительно замираем у двери.

— Разрешите, сэр?

— Привет, парни. Присаживайтесь.

— Спасибо, сэр, — отказываюсь я. — Заскочили к вам на пару минут.

— Слушаю вас.

— Вчера адвокат Голдкремер, защищающий подследственного Фишера, получил разрешение на встречу с подзащитным. В связи с этим мы хотели с вами поговорить.

— Я знаю об этой встрече, капитан, — спокойно звучит голос начальника отдела. — Как и то, что вы сами только что беседовали с Фишером и чем этот разговор закончился.

— Поэтому мы пришли к вам, сэр. В связи с приездом адвоката в наших с лейтенантом планах произошли изменения. Раньше мы считали, что Фишер в силу безвыходности положения примет предложенную нами игру и признает причастность в свершении только последних преступлений… я имею в виду убийства в нашем городе.

— Вы всерьез верили в реальность этой затеи? — брови полковника лезут вверх.

— Я считал, что подобная игра возможна, и, навязывая ее Фишеру, ничем не рисковал. У него имелся единственный путь к спасению: тот, который предлагался. Он клюнул, но прибытие Голдкремера спутало все карты. Каждый подследственный больше верит адвокату, чем следователю.

— Естественно. Фишер уверен, что Голдкремер заботится в первую очередь о его интересах. Кстати, что думаете по этому поводу вы, капитан?

— Голдкремер — не просто адвокат, он — король сенсаций и глава конторы. Даже если он не спасет Фишера от электрического стула и проиграет процесс как защитник, он засыплет обывателя ворохом разоблачений, сенсаций, устроит вокруг дела такую шумиху, что в его заведении не будет отбоя от клиентов.

— Да, капитан, вы рискуете иметь счет в вашем поединке с доктором Голдкремером ноль — два, не в вашу пользу. Вначале вы упустили из виду его пробивную способность и возможность влиять на Фишера, сейчас недооцениваете его коммерческий размах.

Полковник трогает щеточку седеющих усов, достает из ящика стола тоненькую серую папку.

— Едва вы, капитан, сообщили о появлении на вашем горизонте Голдкремера, я рекомендовал редакторам местных изданий не печатать о деле Фишера ни строчки без моего ведома. Поскольку никто не желает наживать в нашем ведомстве врага, редакторы пошли мне навстречу. Вот первый результат…

Полковник бросает лист на стол, брезгливо шевелит пальцами.

— Это заметка, которую Голдкремер вчера вечером отправил в редакцию одной квакерской газеты своему приятелю. Не будь моей рекомендации, ее напечатали бы уже сегодня. В ней всего лишь перечисление и систематизация уже известных публике преступлений Фишера, пережевывание хитроумных «почему» и «зачем», предположения — так ли виновен Фишер, как кажется на первый взгляд. В самом конце заметки, указывая, что он защищает не преступление и преступника, а человека и гражданина, Голдкремер обещает в следующей публикации вернуться к личности самого Фишера, а заодно осведомиться у читателя, как бы тот поступил на месте подзащитного доктора, окажись в сходной с сержантом обстановке. Словом, интригующее начало с обещанием не менее захватывающего продолжения.

— Как и всякий адвокат, он привлекает к своему делу внимание публики и подогревает ее интерес, — вступает в разговор стоящий рядом со мной Крис.

— Лейтенант, такие, как Голдкремер, ничего не подогревают, они сразу разводят костры. Вчера вечером доктор звонил в свою контору, дал задание клерку срочно вылететь к матери Фишера — собрать перечень нужных адвокату материалов у нее и соседей. А заодно доктор связался с приятелями в полиции и ФБР и попросил их узнать доступные им подробности о военной службе Фишера… Пусть сорок соседей божатся, что Фишер с детства хулиган и подонок, начал с трех лет курить, с пяти пить, с семи соблазнять знакомых девочек. Пусть лишь его мать и тетка подтвердят, что это был пай-мальчик с голубыми глазами и золотистыми волосами, который однажды перевязал перебитую лапку бездомной кошке и по дороге в школу скармливал зимой половину завтрака голодным птичкам. Я отброшу сорок ненужных мне показаний и оставлю только те, что с младенческих лет рисуют Фишера ангелом во плоти.

А дальше херувим Фишер попадает в действующую армию во Вьетнаме, и что же там видит? Здесь я напомнил бы публике о событиях в Сонгми, о случаях неповиновения и дезертирства, о десятках тысяч официально выявленных алкоголиков и наркоманов. Заодно я проехался бы по адресу наших летчиков-контрабандистов, доставляющих на своих самолетах наркотики и отчисляющих за это определенный процент выручки таможенникам; вспомнил бы, что каждый пятый доллар нашей помощи южному режиму разворовывается. И конечно, подтвердил бы это цифровым материалом из наших официальных источников и правительственной прессы… Удивительно ли, что кроткая овечка Фишер, поварившись несколько месяцев в этой каше, сам стал невольным преступником? Раз так, он — лишь жертва слепых обстоятельств и условий, царящих в армии, и поэтому главный виновник случившегося — это мы, военные, своей системой воспитания и моралью рождающие таких чудовищ, как Фишер.

Словом, подборка моих материалов стала бы хорошим плевком в лицо всей армии, не говоря уже о том глупейшем положении, в котором очутились бы мы, контрразведчики, пришедшие к выводу, что на денежный транспорт напали партизаны.

Полковник замолкает, переводит дыхание. Нервным движением пальцев отодвигает папку.

— Вот так, в общих чертах, я построил бы линию защиты Фишера в прессе. Уверен, примерно так же поступил и Голдкремер. Его клерк уже на полпути к родным Фишера, его знакомые в ФБР и полиции ищут лазейки к сослуживцам сержанта, чтобы разнюхать о нем как можно больше. И страшен нам не Голдкремер с его сверхбурной деятельностью, наша единственная угроза — Фишер. Без него адвокат со всеми своими связями — ничто, без показаний сержанта он ноль, ему попросту нечего у нас делать. Если завтра Фишера не станет, исчезнет и Голдкремер, поскольку я прикажу тотчас вышвырнуть его из отдела.

Полковник говорит медленно и спокойно, не дает указаний, не приказывает, просто рассуждает вслух. Но мы давно работаем с ним вместе и не можем ошибиться в оценке происходящего.

— Вы правы, сэр, — соглашаюсь я. — Фишер становится слишком опасным. Как раз по этому поводу мы и хотели поговорить.

— Слушаю.

— Сэр, прошу вашего согласия перевести подследственного Фишера в военный госпиталь, соблюдая, естественно, все меры предосторожности. О перемещении раненого из камеры в нормальное медицинское учреждение ходатайствует военный врач, наблюдающий Фишера. Как следователь, ведущий дело Фишера, поддерживаю это ходатайство.

Полковник не мигая смотрит мне в лицо, затем отводит глаза в сторону. Поправляет кончики усов.

— Капитан, ваша мысль мне нравится. Особенно то, что вы намерены перевести подследственного именно в госпиталь, а не в наш тюремный лазарет. Обычно контрразведку представляют чуть ли не варварами, пусть после этого гуманного акта кто-нибудь заикнется, что мы не заботимся о здоровье арестованных.

ЛЕЙТЕНАНТ

Мне всегда нравился кабинет капитана Стива Коллинза. Просторный, светлый, с большими окнами, смотрящими на юг… ничего лишнего, все, что нужно, под рукой. Однако сегодня я чувствую себя в нем не совсем уютно, причина — присутствие в кабинете адвоката Голдкремера. Важно развалившись в кресле, он сидит напротив капитана, я, как бедный родственник, расположился в углу за низеньким журнальным столиком.

На лицах капитана и адвоката улыбки, оба внешне полны взаимной приязни, со стороны можно подумать, что после долгой разлуки встретились два друга.