Ларец Марии Медичи

Следователь. Зачем вы покрасили питона светящимся составом?

Стапчук. Для большего эффекта…

Следователь. Где взяли краску?

Стапчук. Купил случайно у одного маляра.

Следователь. Фамилия этого маляра?

Стапчук. Не знаю. Он у нас прошлое лето в кооперативе подрабатывал. С тех пор я его не видел.

Следователь. Зачем ужей окрасили?

Стапчук. Для опыта. Вроде научного эксперимента. Хотел посмотреть, что из этого получится.

Следователь. Откуда у вас эта синяя фаянсовая фигура, изображающая древнеегипетского бога?

Стапчук. Эта?

Следователь. Да, да.

Стапчук. Ах, эта! Ее, понимаете ли, тот гад, ну, тот самый эсэсовец, которого я порешил, выронил. Я ее потом на полу нашел.

Следователь. Выходит, что их было две? Одна лежала в гостинице, в которой ваш, так сказать, старый недруг остановился, а другую он носил с собой?

Стапчук. Может, и так. Я лично ничего об этом не знаю. Просто увидел красивую штучку и подобрал, а что она собой представляет, понятия не имею.

Следователь. Вера Фабиановна Чарская утверждает, что вы предъявили ей фигурку в качестве своего рода пароля?

Стапчук. Пароля? Ничего не знаю. Может, старушка на этого гада работала? Вы бы выяснили, гражданин следователь. Я-то ведь просто так ей штучку-то эту показал. Вижу: у нее все вещи старинные, ну и решил похвастаться — показал. Случайно совершенно…

Следователь. Случайно? Понимаю.

Стапчук. Ну вот, вы опять мне не верите! Я же все по доброй воле рассказываю. Разве не я вам про шпиона этого чистосердечное признание сделал? Что было, то было, а чего не было, того, уж извините, на себя взять не могу. Ничего я про старуху не знаю. Могу только сказать, что это очень подозрительная особа… Позвольте рассказать лучше, как дальше было дело.

Следователь. Что значит «дальше»?

Стапчук. Ну, после того, как я, поддавшись справедливому гневу, покарал гестаповского агента.

Следователь. Слушаю вас, Сидор Федорович.

Стапчук. Одним словом, схоронил я его и стал ждать…

Следователь. Чего?

Стапчук. Второго визита. Я-то их методу знаю, изучил, слава Богу. Они если возьмут на прицел человека, то уж не отцепятся. Вот и стал я поджидать нового гостя. Для этого — откроюсь вам, что уж теперь скрывать! — и отлил я пулю. Думаю, порешу и второго на месте, ежели он ко мне, конечно, пожалует. И стал я с тех пор дежурить с заряженным ружьем, ожидать, значит. Вот тут-то со мной эта беда и приключилась. Не за того я следователя вашего принял, не за того! Сердце-вещун обмануло. Гляжу это я однажды — как раз в тот день кирпич привезли, — бродит один, на участок глазом косит. Я подождал, подождал, а он не уходит. Даже с другого бока зашел. «Так и есть, думаю, второй пожаловал». Ну, я и вжарил ему жаканом… Эх, да разве мог я думать, что это наш, советский человек! Вот какая беда со мной, гражданин следователь, приключилась. Обманулся я, жестоко обманулся…

Следователь. И решили скрыться?

Стапчук. Конечно. Убийство есть убийство. Найдут тело, пойдут клубок разматывать, до прошлого моего проклятого обязательно докопаются. Ну, теперь, слава Богу, я чист перед вами. Все как есть выложил, и даже легче на душе стало. Теперь за мной ничего нет. Вот он я — весь перед вами, судите меня по всей строгости наших законов.

Следователь. Расскажите мне о подробностях убийства, совершенного вами в Парке культуры и отдыха имени Горького.

Стапчук. Какого убийства? Ничего не знаю! Стапчук, выходит, все убийства должен на себя взять? Интересно получается…

Следователь. Михайлова Виктора Михайловича вы ведь тоже ударили сапожным молотком? Не так ли?

Стапчук. Какого Михайлова?! Не знаю никакого Михайлова!

Следователь. Знаете, Сидор Федорович, знаете… Он еще привозил вам флуоресцентную краску. Припомните-ка получше.

Стапчук. Ах, этот?!

Следователь. Да-да, именно этот.

Стапчук. Думал, что про него вы не знаете. Вы уж простите меня, гражданин следователь, но даже мышь, и та жить хочет. Мне веры, понятно, нет никакой, хотя я добросовестно заблуждался. Думал, что врагов уничтожаю. Да, собственно, первый и был враг. Это я уж на следователе накололся, не за того его принял… А мальчишка этот стиляжный, ну, художник, который — вы вот сказали, Михайлов его фамилия, а я и не знал, — так он, тут уж я не ошибаюсь, тоже враг. Он сподручный того эсэсовца… Я уж вам теперь всю правду выложу. Их тут цельная компания. Художник этот, сама старуха и еще какой-то старикашка-краснодеревщик по кличке Дормидонтыч. Я его никогда не видел и ничего про него не знаю. Эсэсовец про него обмолвился. Честно говоря, я не сразу эсэсовца-то порешил, думал разузнать побольше, чтобы всех их на чистую воду-то вывести. Одним словом, дважды ко мне эсэсовец приезжал. Я хотел в первый же раз его убить, но он сказал, что задание есть. Вот и решил я разузнать все про это самое задание, чтоб пользу, конечно, принести, и прикинулся дурачком, согласным, мол, исполнить любое приказание. Тут эсэсовец мне про старуху и поведал. Сказал, значит, что есть в Москве такая старуха, у которой хранится сундук с важными документами. Он даже внешность и все привычки ее описал. Как я понял позднее, за старухой по заданию эсэсовца все время следил этот самый неизвестный мне Дормидонтыч. Поэтому эсэсовец действовал не вслепую, а наверняка. Он мне и сказал, что старуху лучше всего взять на живого дьявола, показать ей, значит, призрак такой. Тут я и вспомнил, что в дом отдыха цирк приезжает, и предложил эсэсовцу вместо дьявола живой змеей воспользоваться. Он обрадовался и сказал, что фосфором змею надо покрасить. «Где его, этот самый фосфор, взять? — говорю. — У нас это дефицит». Он тут же пообещал достать светящуюся краску, и правда: через день художник этот стиляжный мне две банки приволок. Сказал, что просили его доставить по такому-то адресу, и адрес как раз мой. Больше он ничего не сказал, но адрес свой на всякий случай оставил. А потом было все, как я уже показал, я ведь ничего не выдумал, просто не все рассказывать хотелось: мышь ведь, и та жить хочет… Когда эсэсовец второй раз приехал, я его, как уже вам докладывал, сапожным молотком порешил и стал дожидаться следующего… А он, следующий-то, все не идет и не идет. Но я-то ведь знаю, что их много. Вот нервы и не выдержали. Я написал художнику и от имени эсэсовца назначил встречу в парке… Там я его и порешил. Сапожным молотком, как вы справедливо указали. Понимаю, конечно, неправильно я поступил — надо было заявить на него. Но нервы, знаете ли… Я ведь так натерпелся от этих гадов!.. Контужен опять же, и нога у меня искалечена. Каюсь, затмение нашло на меня. Но что было, то было… Одним словом, порешил я его, художничка этого. Вот и все! Как я следователя убил, вы уже знаете. Ошибка вышла… Как вы думаете: мне вышку дадут или учтут честные мои намерения и чистосердечное признание? За признание ведь скидка полагается?

Следователь. Ничего обещать вам не могу. Все решит суд.

Стапчук. Это я понимаю, понимаю… Разве я без понятия? Мне ваше мнение знать драгоценно как человека опытного, заглянувшего, можно сказать, в глубины моей души. Могу я надеяться, гражданин следователь?

Следователь. Надеяться?.. Слушайте-ка, Стапчук, — в последний раз называю вас так — тут у меня лежит досье на Ванашного Николая Трофимовича… Так вот, попейте водички и расскажите мне все, что вы знаете про этого человека. Все, что только знаете… В том числе и о том, как Ванашный присвоил себе документы убитого в нацистском концлагере рядового Советской Армии Стапчука Сидора Федоровича. Вы понимаете меня? Все и без утайки, а потом мы уточним с вами некоторые детали дела с сундуком и питоном. Заодно вы расскажете, куда спрятали валюту убитого вами Свиньина.