Конец Хитрова рынка

Едва я успел переодеться, как Злотников уже был у меня.

— Роскошь, ах роскошь! — говорил он, бегая по комнате и цепляясь ногами за ковер. — Чертоги сказочные! Но дороговато, а, Георгий Валерьянович? Кусаются отели, кусаются! Наизнаночку карман вывертывают, а? Пора нам с вами о квартирке подумать. Я уж кое-что присмотрел, даже председателю жакта словечко закинул. Квартирка маленькая, да уютная. А большая вам и ни к чему. И удобства коммунальные, и пансион — все как положено. Не пожалеете, что с чертогами своими расстались… Днями туда и подъедем. А не понравится — другую найдем…

Как и при нашем знакомстве, он говорил не переставая, не давая мне вставить слова, перескакивая с одной темы на другую. Без всякой связи с предыдущим заговорил о рекламе.

— Младенцы мы в рекламном деле, Георгий Валерьянович, — истинные младенцы. Американец, тот в рекламе собаку съел, а русский только чешется да разминается. Нет, мы в Нижнем рекламу с вами настоящую организуем, на заграничный манер, такую рекламу, что только ахать будут!

Злотников возлагал на ярмарку в Нижнем Новгороде большие надежды, тем более что восстановление ипподрома откладывалось на неопределенный срок.

Участие в этой ярмарке обещало большую прибыль. Наркомфин освободил ярмарку от государственного промыслового налога и от всякого рода местных сборов, а Тарифный комитет НКПС предоставил участникам ярмарки пятнадцатипроцентную скидку со стоимости перевозки грузов. Поэтому Злотников заблаговременно закупил по весьма сходной цене крупную партию супоней, лемехов, точильных камней и других предметов деревенского ширпотреба, собираясь вскоре выехать в Нижний, чтобы на месте разнюхать обстановку. Кажется, в этой операции принимал деньгами участие и Левит.

Я подумал, что Злотников, отправляясь к нему вместе со мной, решил по возможности совместить приятное с полезным. Впрочем, это мало меня трогало. Главным было то, что сегодняшний визит к Левиту, видимо, будет иметь свое продолжение.

Когда мы поднимались по лестнице, Злотников поправил галстук и пригладил волосы. Он напоминал маленького чиновника, который с трепетом готовился войти в кабинет высокого начальства. Поднося руку к кнопке, он помедлил и вопросительно взглянул на меня: приготовились? Можно звонить?

Дверь тотчас отворили. Левит нас ждал. Он был в том же сюртуке, в котором я его впервые увидел в «Загородном». Такой же элегантный, холодный и высокомерный — великан среди пигмеев.

— Привезли молодого человека? Весьма рад.

На этот раз я был удостоен чести пожать его костлявую старческую руку.

— Прошу.

Отступив на шаг в сторону, он пропустил нас в небольшую, тесно заставленную мебелью комнату, которая, видимо, была и гостиной и кабинетом. Обернувшись, я увидел, как хозяин тщательно вытирает после рукопожатий носовым платком свою руку. Делал он это по-деловому, спокойно, не обращая на нас внимания.

— Рекомендую карболку, — сказал я. — Дезинфицирует.

Сказав это, я тут же себя выругал: Баранцу следовало бы держаться скромнее.

Злотников не понял, к чему относятся мои слова, но на всякий случай захихикал. Он всегда терялся в присутствии «дорогого Бориса Арнольдовича», который подавлял его своим холодным величием, а возможно, и немного подыгрывая ему, изображая трепет. Левит усмехнулся. Происходящее, кажется, забавляло его.

— Карболкой? — лениво переспросил он. — Я бы лично предпочел одеколон. А вы, как я вижу, Георгий Валентинович, противник гигиены?

— Во-первых, не Георгий Валентинович, а Георгий Валерьянович, — сказал я, напрасно пытаясь остановить себя. — А во-вторых, во всем должна быть мера.

Если бы Сухоруков в эту минуту увидел меня, он тут же бы написал Медведеву докладную записку. Но, к счастью, его здесь не было.

Злотников наконец понял, что происходит что-то странное и неприятное. Но что? Он посмотрел на меня, потом на Левита. Левит улыбался. Заулыбался и Злотников.

— А вы обидчивый человек, Георгий Валерьянович, — с удовольствием сказал Левит, на этот раз уже не искажая отчества Баранца. — Обидчивый, но приятный…

— Совершенно точно выразились, Борис Арнольдович! — радостно подхватил Злотников с таким видом, будто сказанное было для него откровением. — Обидчивый, но приятный.

— Вот видите, Никита Захарович со мной согласен. Он тоже считает вас приятным человеком. Я вас правильно понял, Никита Захарович? — Злотников сделал вид, что не почувствовал в его голосе издевательских ноток, и закивал головой. — Зачем же ссориться с приятными людьми? Уж лучше с ними коньяк пить. А на меня не обижайтесь. Живу один, как медведь в берлоге. Никого, кроме прислуги, не вижу, да и та приходящая — только днем бывает. Поневоле огрубеешь…

Вскоре и обидчивый провинциал, и не в меру суетливый нэпман Левиту надоели. Его лицо вновь приняло брезгливое выражение. Коньяк пили молча, маленькими рюмками, без закуски. Злотников заговорил было о закупке товаров для Нижегородской ярмарки, но Левит грубо его прервал:

— Завтра, завтра, уважаемый. Сегодня я отдыхаю. Отдых в кругу друзей.

Допив рюмку, он предложил мне осмотреть коллекцию старинных монет.

В нумизматике я почти полный профан («константиновский рубль» был, конечно, только приманкой). Но коллекция Левита произвела на меня впечатление, особенно монеты времен Дмитрия Донского и Василия III. Здесь были серебряные деньги самых различных форм и медные «пулы» с причудливыми изображениями петушков, лисиц, собак и дерущихся на мечах витязей.

Поставив на место ящички с монетами, Левит спросил, действительно ли я могу достать «константиновский рубль». Я ответил, что мне его недавно предлагал товарищ.

— Вы его хорошо знаете?

— Да, мы вместе с ним учились в коммерческом училище.

— А вы какое училище и когда окончили?

Я ответил.

— Тогда вы должны знать Глумакова, — сказал Левит. Я почувствовал на своем лице его неприятный, вязкий взгляд.

Самым простым было, конечно, кивнуть головой: а как же, знаю, милейший человек! Ну а если меня завтра с этим Глумаковым сведут? А может быть, никакого Глумакова вообще не существует? Может быть, вопрос Левита только проверка, обычный зондаж человека, в биографии которого Сомневаются?

Выручил меня Злотников.

— Глумаков? — сказал он. — Да нет, Георгий Валерьянович его не может знать…

— Почему?

— Он же в Перми учился, исконный пермяк.

— Разве? — немного ненатурально удивился Левит. И я понял, что вопрос задан не случайно и он не хуже Злотникова знает, какое коммерческое училище окончил Глумаков. Значит, зондаж. Я чувствовал себя канатоходцем, не уверенным в прочности каната, на котором ему приходится плясать перед «почтеннейшей публикой».

Да, товарищ Белецкий, к разработке своей «легенды» вы отнеслись легкомысленно. Теперь я был все время в напряжении.

— Ну, если нет у нас общих знакомых, то вернемся к нашим общим делам, — сказал Левит.

Мы договорились, что к следующему воскресенью я выясню, не продан ли еще «константиновский рубль» и сколько за него хочет владелец.

— Если это не подделка, — сказал Левит, — то за деньгами я не постою. Но я, признаться, сомневаюсь в его подлинности.

«Хорошо еще, что только в подлинности, а не в самом существовании», — подумал я.

— Изготовление фальшивых антиков стало промыслом, — продолжал Левит. — Я, разумеется, не ставлю под сомнение добросовестность вашего приятеля. У меня нет оснований сомневаться в его порядочности. Но сейчас дошло до того, что фармазоны прикрываются даже рясой. Недавно один монах пытался всучить мне образок слоновой кости. Клялся, что шестнадцатый век…

— Фальшивка? — спросил Злотников.

— Конечно, сухаревское произведение. Говорю: «Сухаревки, милейший, в шестнадцатом веке не существовало, а фармазоны тогда монашеских ряс не носили». Оскорбился…

— И это служитель бога! — вздохнул Злотников. — До чего дожили! И церкви и монастыри — все прахом пошло. Ни стыда, ни совести не осталось. Говорят, на предсоборном совещании, где священнослужители и миряне от всех епархий были, митрополит Евдоким многие лета Калинину и Смидовичу [29] провозгласил. Митрополит, глава святейшего синода! Кощунство!