Конец Хитрова рынка

Виктор вздохнул. Он уже не злился. Он просто устал от меня.

— Ты когда-нибудь станешь солидным человеком?

— Нет, — сказал я. — Скучно быть солидным.

— Ох, Сашка, Сашка! Бить тебя некому.

— Займись.

— Поздно уже, — с сожалением сказал Виктор и расправил свои внушительные плечи. — А относительно Левита учти: пустое занятие. И еще учти: за разработку Злотникова мы с тебя спросим. Строго спросим. Ясно?

— Так точно, товарищ Сухоруков. Прикажете надеть штаны?

— Оставляю это на ваше усмотрение, товарищ Белецкий. Вам лучше знать нравы постояльцев «Марселя».

Расстались мы дружески, но взаимно недовольные друг другом. Я ему представлялся фантазером и болтуном, а он мне — формалистом. Видимо, каждый из нас частично был прав…

Когда мы возвращались из «Загородного» (Левит остался в ресторане), Злотников говорил мне, что Борис Арнольдович увлекается нумизматикой и у него большая коллекция старинных монет. Я тогда сказал, что, наверно, смог бы раздобыть для него «константиновский рубль». Коллекционеры знают, какая это редкость. Константин был прямым наследником Александра I. Еще при жизни царя министр финансов тайно распорядился отчеканить на Петроградском монетном дворе пробные монеты с изображением Константина по «штампе» медальера Рейхеля. Всего было изготовлено шесть или восемь рублей. Константин императором так и не стал. И рубли с его изображением были недосягаемой мечтой каждого нумизмата. Я рассчитывал, что Злотников передаст мое предложение Левиту и я стану у того самым желанным гостем. Но шли дни, а Левит с приглашением не торопился…

Может быть, Злотников просто забыл о нашем разговоре?

Как бы то ни было, но установить контакт с Левитом мне не удалось. И самое главное — я не был до конца уверен, что этот контакт мне нужен… Сухоруков был из числа тех людей, которые всегда оказываются правыми. А что, если он прав и на этот раз? Какие у меня, в конце концов, основания предполагать, что разработка Левита не пустая трата времени?

В нарушение существующих правил, я пошел в уголовный розыск. К счастью для меня, Виктора с утра не было. В секретной части я переговорил с составителем досье на Левита, а затем занялся изучением материалов по убийству в полосе отчуждения железной дороги. Мне казалось, что это дело я знаю почти наизусть. И все же я обнаружил в нем документ, который навел меня на некоторые размышления. Этот документ я знал и раньше, но как-то не придавал ему особого значения, считая его несущественным, мало что дающим следствию. Теперь же я прочел его совсем по-новому. И мысль, на которую он меня натолкнул, показалась мне настолько дикой и несуразной, что я не решился ее высказать даже Илюше.

Мой кабинет был занят одним из сотрудников активной части, и я штудировал дело в кабинете Фреймана. Илюша, чтобы не мешать мне, приютился у Савельева. Он всегда отличался деликатностью. К концу рабочего дня он позвонил мне.

— Принимаешь визитеров?

— Только рыжих.

Через минуту он уже был в кабинете. Закрыв на ключ дверь («От соблазна»), он по своей старой привычке оседлал стул и спросил:

— Нашел что-нибудь интересное?

— Да нет, пожалуй, ничего…

— Так…

Илья слез со стула, прошелся по комнате. У него было какое-то странное лицо.

— Значит, ничего интересного? — повторил он и, помявшись, сказал: — А на предсмертную записку Лохтиной не обратил внимания?

Я уставился на Фреймана. Под моим взглядом он покраснел. Вначале щеки его покрылись легким румянцем, потом стали пунцовыми.

— Можешь назвать меня идиотом, но…

— Мы, кажется, оба идиоты, — сказал я.

Илюша был поражен.

— Значит, ты тоже считаешь?… — пробормотал он.

— Тоже. Недаром же мы с тобой в фантазерах ходим…

— Ну и дела, гладиолус, — сказал он, потирая переносицу. — Ну и дела… Удивил ты меня. А я никак не решался сказать тебе об этом: думал, в психиатрическую звонить начнешь.

Фрейман взял в руки второй том дела об убийстве Богоявленского и отыскал в нем записку Лохтиной.

— «Ухожу к тебе, господи, с образом твоим в сердце и с именем сына твоего на устах. Нет у меня семьи, нет у меня родственников, нет у меня друзей. Только ты, господи, на небе, и сын твой, и перст сына твоего на земле».

Фрейман прочел эти строки тихо, приглушенно, непроизвольно подражая голосу Лохтиной. И передо мной, как живая, встала «святая мать Ольга» — полубезумная озлобленная старуха в грязной юбке и тяжелых сапогах с подковами. Такой я ее впервые увидел, когда приехал в сопровождении Кемберовского в Марьину рощу. Такой я ее запомнил. Я видел, как Лохтина ела ириски, как она билась в припадке. «Не в ярости твоей, господи, обличай меня! И не во гневе твоем, господи, наказывай меня! Помилуй меня, господи, ибо я немощна! Обратись, господи, избавь душу мою, спаси меня ради милости твоей. Ибо в смерти нет памятования о тебе…»

«Нет памятования о тебе…» И все-таки она покончила жизнь самоубийством, унеся с собой в могилу разгадку этого преступления.

— Да, — сказал Фрейман, словно читая мои мысли, — Ольга Владимировна сейчас бы здорово нам пригодилась. Не вовремя решила повеситься, совсем не вовремя. Спасибо, хоть записку оставила…

— А Илиодора не забыла, дважды упомянула.

— Ну как же, «сын божий»!

— В Америке живет?

— Кажется. Спился «сын божий». То ли маркером, то ли вышибалой при кабаке подвизается. Проторговался он на письмах царицы к Распутину [28]. Не в цене этот товар…

Зазвонил телефон. Илья снял трубку и снова повесил ее на рычаг.

— Еще разок дело посмотрим?

— Давай.

Мы вновь перелистали дневник Богоявленского, и протокол допроса Азанчевского-Азанчеева, и справки ГПУ, пытаясь домыслить недосказанное, заполнить недостающие звенья в разорванной и искореженной временем цепочке. Как будто все сходилось. И все же мы не могли до конца поверить в то, что одновременно казалось и очевидным и невероятным. Ко многим предположениям прибавилось еще одно, которое выдвигало на первый план Бориса Арнольдовича Левита.

Я рассказал Фрейману о своем последнем разговоре с Сухоруковым.

— Неприятно, — сказал Илюша. — Но я с ним побеседую, думаю, до чего-нибудь договоримся. Дело все-таки за мной числится…

— Итак?

— Итак, занимайся Левитом, гладиолус.

Фрейман проводил меня до трамвайной остановки. Это, конечно, тоже было нарушением инструкции.

— Сегодняшний день я отмечу в календаре крестиком, — сказал Илюша.

— Красным или черным?

— Вот этого я пока не решил…

Когда Баранец, вернувшись в гостиницу, взял у коридорной ключ от своего номера, она передала ему записку. Оказывается, Злотников днем заезжал в гостиницу. Он выражал сожаление, что не застал меня, и писал, что будет звонить в восемь вечера. Было без десяти восемь.

Злотников позвонил ровно в восемь. Минута в минуту. Спросил, какие у меня планы на вечер. Я сказал, что ничего определенного.

— Вот и чудненько, — обрадовался он. — А я собираюсь навестить Бориса Арнольдовича. Может, составите компанию?

Это предложение наверняка исходило от Левита. «Значит, «константиновский рубль» оказался не такой уж плохой приманкой», — подумал я и равнодушно сказал:

— Даже не знаю, что вам ответить, Никита Захарович… устал я сегодня. Пожалуй, лучше все-таки отдохну, поезжайте сами.

Злотников всполошился.

— Георгий Валерьянович! Милый вы мой! — зачастил он. — В ваши годы и отдыхать? Побойтесь бога! Не дам я вам отдыхать! Жизнь у вас долгая, отдохнете еще в старости. А сейчас развлекаться надо. Молоды вы отдыхать, молоды…

— Да и скучновато, наверно, у Бориса Арнольдовича…

Злотников засмеялся:

— Ишь хитрец какой! «Скучновато»… Небось какой блондиночке рандеву назначили? Угадал, а? Ох, хитрец! Ну и хитрец! Никуда не денется красотка ваша! А Борисом Арнольдовичем пренебрегать не следует. Полезный человек, не раз пригодится. Так что ожидайте, сейчас заеду за вами.