Из собрания детективов «Радуги». Том 2

Сантамария никогда об этом не задумывался, но сейчас он вдруг понял, что проблема главенства существует, очевидно, и между гомосексуалистами. И он спросил себя, сколько же понадобится лет, чтобы гомосексуалисты, выступающие в роли женщин, создали движение в защиту эмансипации. Похоже, Ривьера был в этом смысле провозвестником новых времен в своих особых отношениях с Кампи.

— Какие у вас были отношения с Ривьерой? Я хочу сказать, в общем и в целом. Вы не ссорились, ну и тому подобное?

Массимо снова слегка улыбнулся.

— Мы, как говорится, жили в мире и согласии. Каждый считался с интересами другого, хотя иногда мы и…

— Вы и?…

— Лелло был моложе меня, более эмоционален, восторжен, и порой мое… равнодушие к общественным событиям его сердило и даже огорчало. К тому же он служил, вращался… в ином кругу, и это тоже, как вы понимаете…

Сантамария теперь четко уяснил линию Кампи: жалкий служащий, который отчаянно цеплялся за плейбоя со сложнейшим характером. Этот редкий образчик джентльмена и аристократа по рождению, высокообразованный и не чуждый скепсиса, смертельно устал от случайного приключения. («Убийство на почве страсти? Ну что вы, комиссар, в таком случае скорей уж Лелло должен был меня убить».)

— Ривьера был ревнив?

Раз уж синьору Кампи так хочется направить допрос в это русло, почему бы ему не подыграть.

И Кампи, не задумываясь, ответил:

— Да, он был ревнив. Но не в узком смысле слова. К примеру, он ревновал меня к Анне Карле из-за нашей с ней дружбы. Он не представлял себе, что у меня может появиться желание одному провести неделю в Венеции или принять приглашение поехать в Шотландию.

— Значит, он был назойлив, — подсказал Сантамария.

— Нет, вы не подумайте, что бедняга Лелло создавал мне невыносимую жизнь, — тут же оговорился Кампи. — Порой он устраивал мне сцены ревности, но без этого, наверно, не бывает.

Кампи сдался быстро, раньше, чем Сантамария, сообразив, что иначе «выплывет» другой мотив преступления. Не страсть, а отчаяние, презрение к самому себе и к Лелло, ненависть к нему. Возможно, Массимо убил Ривьеру не из ревности и страсти, а потому, что не видел другого пути избавиться от него.

— Вы были… верны Ривьере?

— Да, — ответил Массимо, подозрительно поглядев на него. — Не собираюсь читать вам, комиссар, лекцию о гомосексуалистах, но не хотел бы, чтобы в нас видели любителей сплошных любовных оргий. Многие из нас обвенчались бы в церкви, если б могли. В некоторых странах, насколько я знаю, это уже разрешено.

— Но вы бы, наверное, не стали венчаться?

— Конечно, нет. Однако же многочисленные и одновременные связи, как вы сами наверняка знаете, обычно ведут к большим неприятностям.

— А Ривьера тоже был вам верен? — спросил Сантамария, внезапно вспомнив, что должен еще до вечера позвонить Иоле в Новару.

— О да! Время от времени мне, правда, приходилось устраивать ему сцену ревности, чтобы сделать бедняге приятное. Но повода он мне не давал ни малейшего.

Кампи бросил последнюю горсть земли на могилу гипотезы об убийстве из ревности. Ничего не скажешь, он превосходно подготовился.

Да, но почему он так поспешно «похоронил» гипотезу о преступлении на почве страсти? — подумал Сантамария. Он уже мысленно сформулировал единственно возможный ответ, как вдруг Кампи спутал ему все карты.

— Вот и сегодня утром, когда Лелло вытащил на свет этого инженера Костаманью… — мягко заметил он.

— Кого?

— Инженера Костаманью. Он был… моим предшественником.

— И сегодня утром Лелло вновь заговорил с вами об этом Костаманье?

— Да. Сказал, что тот снова дал о себе знать.

— Когда?

— Вчера вечером.

Сантамария даже не пытался скрыть изумления.

— Вчера вечером?

— Да, и сегодня утром в «Балуне».

Сантамария почувствовал, что терпению его приходит конец.

— Синьор Кампи, вы отдаете себе отчет…

Массимо Кампи протестующе поднял руку:

— Прекрасно отдаю себе отчет. Я все хорошенько обдумал и пришел к выводу, что это очередная фантазия Лелло.

— Предоставьте судить об этом мне, синьор Кампи. И сегодня утром вы сами видели этого Костаманью?

— Нет, и Лелло тоже его не видел. По крайней мере пока мы были вместе. Он сказал, что видел машину Костаманьи, синий «фиат-124». Тот поставил ее у Арсенала. Лелло был крайне возбужден, но я не принял его слова всерьез. Нет, Лелло ничего не выдумывал, но, надо прямо сказать, он был слишком впечатлительный. Знаете, когда человек вобьет себе в голову, что его преследуют, то ему за каждым углом чудится подозрительная тень.

— И все же почему он вбил себе в голову, будто его преследуют?

— Да из-за другой истории, еще более нелепой, которая якобы случилась с ним вчера вечером… Впрочем, я слушал Лелло, что называется, вполуха.

— Синьор Кампи, не будете ли вы столь любезны пересказать всю эту историю мне? — сказал Сантамария.

— Но к чему впутывать в неприятности другого человека, который наверняка непричастен к происшедшему, только потому, что…

— Синьор Кампи, расскажите мне об этом инженере. Все! — приказал Сантамария.

Массимо Кампи кивнул с таким видом, словно уступает детскому капризу.

— Подозрительно ловко он подсунул тебе эту историю с инженером, — сказал Де Пальма. — Либо этот твой Кампи недоумок, либо прохвост.

Сантамария залпом осушил бутылочку кока-колы. Ему хотелось верить, что Кампи ни то ни другое, а просто человек, растерявшийся от чудовищности событий.

— Надо понять и его, — сказал Сантамария. — Сам-то он плюет на всякие разговоры, но вообще гомосексуалисты боятся разоблачения. Тот же Костаманья, возможно, рискует потерять место либо разрушить семью, если эта история выплывет наружу, и Кампи отлично это понимает.

— Да, но мы-то от кого это узнали?! От синьора Кампи. Если ему было действительно жаль Костаманью, он мог промолчать. Нет, Кампи выдумал всю эту историю, потому что у него вода подступила к горлу, и он надеется свалить вину на таинственного Костаманью.

Сантамария с ним не согласился.

— Кампи совсем неглуп. Для чего ему выдумывать неправдоподобный факт, который мы можем проверить буквально за полчаса?

— Когда человек в крайней опасности, он с отчаянья прибегает к любым средствам. Представь себе, что у Коста-маньи нет алиби.

— Но и в этом случае убийцей вполне мог быть Кампи. Больше того, если Костаманья подтвердит, что он вновь сошелся с Ривьерой, мотив убийства из ревности со стороны Кампи становится еще более убедительным.

— А пока что Кампи удалось замутить воду. Нет, уж поверь мне, этот твой Кампи изрядный прохвост.

Да, конечно, он прохвост, подумал Сантамария. Но как объяснить Де Пальме, что, с другой стороны, Массимо не совсем прохвост?

— Ну как там наша американка? Бунтует? Требует вызвать консула? — спросил он, чтобы переменить тему разговора.

— Нет, она нашла во всем этом привлекательную сторону: колоритное приключение под солнцем Италии. Однако алиби на интересующие нас десять минут у нее нет. И она была одна в момент совершения убийства. К тому же она блондинка, рост — метр восемьдесят, и, как сама показала, у нее уже было двое мужей.

— При чем тут мужья?

— Знаю, ни при чем. Но если бы вдруг убийцей оказалась она, а?

— Если бы!…

Сантамария вспомнил, что все началось со спора, как правильно произносить слово «Бостон», и что американка невольно стала виновницей неприятностей, которые лавиной обрушились на него.

— «Бостон», — пробурчал он. — Как будто не могла приехать ну там из… Лас-Вегаса?!

Немного спустя вернулся Мальяно.

— Какой приятный сюрприз, — сказал он, увидев их в своем кабинете. — Располагайтесь как дома.

— Ну что, изловил его? — спросил Де Пальма.

— Да, и ты оказался прав. Незнакомец, который приезжал к нему вчера утром на желтом «фиате-500», был именно Ривьера. Наш Дзаваттаро опознал его в морге.