Только никому не говори. Сборник

— Вы полагаете, она жила и умерла бессмысленно?

— Так получается.

— Не верю. Ладно, она поехала с мужем…

— Да, она настояла. Он боялся ее брать, боялся оставить. Уже в самолете пытался подготовить: сестры вроде поссорились, Маруся вроде сбежала в Москву… А тут участковый сразу с трупом… Она, понимаете, не была к этому готова.

— А кто-нибудь был к этому готов?

— Вы меня не ловите — не поймаете. Они вернулись с опознания, Анюта их ждала, места себе не находила. Но когда она подбежала к ним. Любовь Андреевна вдруг крикнула: «Как ты могла!» — и потеряла сознание.

Любопытно! Уже с начала нашего разговора я чувствовал, как Борис упорно стремится нацелить мое внимание на художника и Анюту. Против Дмитрия Алексеевича он, видно, фактов не имел, ограничиваясь намеками: «свободный любвеобильный эстет, поклонник красоты… свободен в течение суток…» Против Анюты — имел. И факты любопытные: слишком нервный сон и последние слова матери. Восстановить справедливость он старался или хотел отвлечь мое внимание от себя?

— «Как ты могла»? Мне об этом никто не говорил.

— Мало ли что вам еще не говорили!

— Как вы ее слова объясните?

— Это очевидно. Она знала, что сестры поссорились, и обвинила старшую.

— Но на самом деле они не ссорились, так ведь?

— Мне неизвестно, что в ту ночь произошло.

— Борис Николаевич, об этих обстоятельствах… ну, о сне Анюты и о словах ее матери вы говорили следователю?

— Воздержался. Мы втроем с женой и Другом дома выступали единым фронтом.

— Почему же сейчас сказали мне?

— Догадайтесь.

— Попробую. Ведь вы не случайно проболтались?

— Нет.

— Вы считаете свою бывшую жену причастной к исчезновению Маруси?

— Не догадались.

— Ладно, на досуге подумаю. А о чем еще вы говорили с Павлом Матвеевичем, когда ездили заказывать гроб?

— Ему было не до разговоров.

— Какие-нибудь странности вы в нем заметили?

— Наверное, горе всегда производит странное впечатление. Но каких-то патологических отклонений я не заметил.

— Что вы сказали Павлу Матвеевичу, когда уходили с поминок?

— Что у меня болит голова, и я уезжаю к себе.

— И все?

— И все.

— Что он вам ответил?

— Что-то вроде того, что они без меня обойдутся. Он обиделся.

— Обиделся? С чего бы это? Ведь он всего лишь потерял жену и дочь, а вы в подходящий момент всего лишь бросили его.

— Давайте без фраз. У меня болела голова, а с ними оставался самый близкий друг.

— Поражает вот что. В свете «смертельных» событий ваш уход выглядит малозначительным эпизодом. Однако именно этот эпизод вывел Павла Матвеевича из нормального состояния, может быть, привел к безумию. Так что же вы сказали ему?

— Я вам все сказал.

— Ну что ж… А тогда в прихожей что-то необычное, болезненное в нем чувствовалось?

— Нет.

— Вы развелись с женой из-за другой женщины?

— А это уж мои собственные радости, позвольте мне их самому расхлебывать.

— Вы и следователю так ответили? А может, и это скрыли?

— Мы развелись, когда следствие, наверное, уже закончилось. Во всяком случае, никто по этому поводу меня не вызывал.

— Но следователь расспрашивал о ваших отношениях с женой?

— Интересовался.

— И вы, так сказать, ввели в заблуждение?

— Не люблю вмешивать посторонних, тем более официальных лиц в мои дела, которые абсолютно не имеют отношения к исчезновению Маруси.

— А мне так показалось, что в некоторых пунктах вы весьма откровенны. Но не во всех. Скажите, как вы относились к Марусе? Или это тоже запретная тема?

— К Марусе? — он помолчал. — Обыкновенно… нормально.

— Это не ответ.

— Ну подумайте: что между нами могло быть общего?

— Я подумаю. И все же: какой вы ее помните? Вы ее помните?

— Помню. Эта девочка играла с огнем.

— То есть?

— Просто ощущение — блеска и риска. Вот и доигралась.

— Она ведь, в сущности, была ребенком.

— Не скажите. Ребенком она не была. И вообще не стоит никого идеализировать, даже умерших. Либо их забыть, если можно, либо помнить живыми, а не покрывать патокой.

— Ваши воспоминания живые?

— Да.

— Вы сказали о ней слишком много и слишком мало. Точнее, вы намекнули на многое. Объяснитесь.

— Я же говорю: просто ощущение. Фактами не располагаю.

— Вы ходили на ее спектакли?

— Повторяю, то же впечатление: блеск и риск.

— Как вы думаете, она любила Петю?

— Петю? — он усмехнулся. — Ах, Петю! Не знаю.

— А из-за чего они поссорились на речке, знаете?

— Я об этой ссоре только от следователя узнал. Я на речку не ходил.

— Почему?

— У меня болела голова.

— Слабая у вас голова. Мигрень?

Математик встал.

— Ладно, бывайте! А я пошел делом заниматься.

— Думаю, мы с вами встретимся — и скоро.

— В зале суда?

— Здесь.

— Ну нет, поиграли — и будет. Больше вы меня сюда не заманите.

Он на мгновенье задержался возле койки Павла Матвеевича (я не видел его лица) и ушел, не оглянувшись.

Кончался первый круг впечатлений, разговоров и лиц… Трое мужчин и одна женщина. Довольно яркие индивидуальности, каждый гнет свою линию, что-то скрывает или недоговаривает. И одна общая черта, меня заинтересовавшая: та давняя история ни для кого из них не стала прошлым, дымка времени (пыль и пепел) не исказила в памяти малейшей подробности, не смягчила боли, ненависти и страха. Не говоря уже об Анюте и Дмитрии Алексеевиче, которые, казалось, и жили прошлым, даже молодой карьерист Петенька, вдруг разлюбивший детективы и скоропалительно женившийся, даже он не был равнодушным при всех своих «железных» алиби. А ученый-математик, поклонник разума, три года назад сознательно порвавший с прошлым, ошеломил меня потоком самых неразумных отрицательных эмоций. И Павел Матвеевич не уставал с надеждой повторять о лилиях в полной тьме. Что стремился он внушить, на что надеялся в своей действительной тьме потухшего сознания?

Итак, в субботний вечер, накануне новых открытий, я суммировал факты в такой последовательности.

3 июля, воскресенье. Обед в саду. Приезд Пети. После чая вся компания, за исключением Бориса, отправляется на пляж. Ссора Маруси с Петей. Художник отвозит старших Черкасских во Внуково, заодно подбросив Петю с Борисом в Москву.

6 июля, среда. Сестры встают в восемь. Разговаривают с Ниной Аркадьевной, на пляже здороваются с продавщицей. Маруся — Анне: чего-то боится.

15 часов. Петя на даче. Разговор с соседкой. Ищет сестер на Свирке. Возвращается. Нина Аркадьевна замечает его «зеленый вид». Посидев на крыльце и попрощавшись с соседкой, возвращается в Москву, ночью уезжает в Ленинград.

Сестры приходят с речки около восьми. Звягинцев видит свет на кухне. В двенадцатом часу Анюта заглядывает к сестре: та в постели в пижаме.

7 июля, четверг. Анюта засыпает в двенадцатом часу, просыпается около семи. Маруся исчезла в сарафане и купальнике, босая. Окно открыто настежь, свет на кухне. Сестра, поискав ее на Свирке и в роще, идет на почту. Звонит в Москву и отцу в санаторий. Дмитрий Алексеевич приезжает на дачу в восьмом часу, Борис — в семь. Телеграмма от родителей.

8 июля, пятница. Девять утра — приезд родителей. Анюта на даче отсутствует. Павел Матвеевич осматривает дом. Опознание трупа девушки. Возвращение на дачу. Мать, крикнув: «Как ты могла!», теряет сознание. Павел Матвеевич с художником везут ее в Москву, по дороге она умирает: инфаркт. Хлопоты, связанные с похоронами.

9 июля, суббота. Два момента: садовые лилии на Центральном рынке, разговор Павла Матвеевича с Борисом о звонке Анюты в санаторий.

10 июля, воскресенье. Похороны. Поминки.

Вечер. Четверо: Павел Матвеевич, его друг, Борис и Анюта. Уход Бориса. Его разговор с тестем в прихожей. Перемена в Павле Матвеевиче, отмеченная художником. Его слова: «Если ты пойдешь за мной, между нами все кончено. Вы оба должны меня дождаться».