Убийственный призрак счастья

– Рабби Элиэзер помогал ему устроиться после отсидки, – заметил Натаниэль.

– Ну и что? Одно другому не мешает… Ладно, ничего больше я тебе сказать не могу.

– В каком суде будет слушание?

– В окружном. Если тебе нечего делать, можешь туда подъехать. Назначено на шестнадцать-тридцать, через три дня.

– Да нет, делать мне как раз есть что, – сказал Натаниэль. – Спасибо, Ронен. Пока.

Он положил трубку, посмотрел на часы. В ту же минуту в приемной послышались громкие шаги, голос Офры, чей-то невнятный ответ. Затем дверь распахнулась, и на пороге появилась очень старая женщина в темном платье. Темный же головной платок был повязан так, что полностью скрывал лоб. Из-за плеча женщины растерянно выглядывала Офра. Натаниэль успокаивающе махнул секретарше рукой. Бледное до прозрачности морщинистое лицо женщины показалось ему знакомым. Старуха опиралась на палку с изогнутой рукояткой.

– Тебя зовут Натан? – спросила она, переведя дыхание. Голос был скрипучим.

Натаниэль кивнул. Женщина проковыляла вперед, тяжело опустилась в кресло для посетителей.

– Я – Шломит Цедек, – сообщила она. Натаниэль понял, почему ее лицо показалось ему знакомым. Он никогда раньше не видел матери арестованного Пеле, но ее лицо точь-в-точь повторяло черты Даниэля Цедека – такая же непропорционально длинная, «лошадиная» челюсть, такие же высоко поднятые редкие брови, чуть косящие глаза. Разве что морщин у Пеле поменьше. Было, во всяком случае, поменьше. Сейчас-то – кто знает.

– Он не виноват, – сказала Шломит Цедек. – Он бросил эти дела. И он не мог убить раввина Каплана, – скрипучий голос звучал монотонно, только на слове «он» чуть подрагивал. – Вы же когда-то были в полиции, вы его знали. Дани не убийца. А после последнего ареста поклялся мне никогда больше не воровать.

Госпожа Цедек замолчала на мгновение, бросила взгляд детектива и продолжила:

– Ту вещь он действительно нашел в комнате. Это же утром было. Он куда-то собирался – я уже не помню, куда. Вышел из своей комнаты, с этим свитком. Красивым таким, в футляре. Вот, говорит, мама, откуда? А я не знаю, откуда. Никогда не видела. И никогда в его вещи не заглядывала. Я говорила ему: отнеси в синагогу, посоветуйся с раввином. У нас умный раввин, хоть и молодой. Дани пообещал. А тут заявляется полиция. «Ага, – говорят, вот он, свиток!» Даниэлю тут же – наручники. Я спрашиваю: «В чем дело?» Старший говорит: «Твой сын раввина убил и свиток украл»… – ее голос прервался.

Натаниэль привстал, думая, что старуха сейчас расплачется. Но нет, Шломит Цедек только тяжело вздохнула, слабо махнула рукой.

– Я спрашиваю: «Когда же это он убил?» Они отвечают: «Неделю назад». Я говорю: «Не может этого быть, я раввина сегодня утром видела, разговаривала с ним, он через два дома от нас живет». Я-то думала – они о раввине Йосефе говорят, а оказывается, они о другом, о Каплане. Ну вот. Они спрашивают: «Где был Дани позавчера вечером?» А я разве помню? Ну, ходил куда-то. Может, карточки «Тото» заполнял, может, в кофейне сидел со знакомыми, мало ли. Может, работу искал, денег-то не хватает… Они говорят: «Ага, значит, дома его не было?» А я не помню. Говорю: «Был, был дома». «Нет, говорят, ты врешь». Я-то растерялась, сразу не ответила… – она снова замолчала. Потом спросила с робкой надеждой: – Так что, ты его вытащишь из тюрьмы? А то мне идти больше не к кому. Слышала, ты людей из тюрьмы часто вытаскиваешь. И недорого. А?

– Вообще-то мы занимаемся немного другими делами… – Розовски замолчал, раздраженно постукивая пальцами по крышке стола.

Госпожа Шломит Цедек напряженно вслушивалась в мерную дробь. Трудно сказать, что именно она пыталась услышать: то ли сумму гонорара, то ли еще что-то. Вдруг она как-то всполошено вскочила, расстегнула сумочку, вытащила потертый кошелек.

– Вот, – сказала она, – тут двести шекелей. Хватит?

Розовски мягко отстранил протянутые деньги.

– Вы не волнуйтесь, Шломит, – сказал он. – Как раз сейчас я занимаюсь делом вашего сына… По другому поводу, но…

Старуха просияла:

– Мне так и говорили! – воскликнула она. – Говорили, что ты помогаешь людям сам, дай Бог тебе здоровья! Так когда он будет дома?

– Э-э… Он будет дома скоро, – пообещал Натаниэль. – Только прежде вы мне должны кое-что рассказать.

– Но я уже все рассказала! – возразила госпожа Цедек, но отставила палку, на которую уже оперлась, чтобы подняться.

– Разумеется, вы все рассказали, – согласился Розовски. – Я просто хочу кое-что уточнить. Во-первых, назовите ваш домашний адрес.

– Литани. Дом семь, квартира десять.

Натаниэль знал эту крохотную улочку рядом со старым стадионом. От Литани до синагоги «Ор Хумаш» было минут двадцать ходу.

– Очень хорошо. А теперь вспомните: вы действительно не знаете, где находился Дани неделю назад вечером?

Старуха задумалась, от чего морщины на лбу проступили резче.

– Ну… – она неуверенно пожевала губами. – Я не помню… Кажется… Кажется… Да! – сказала она. – Вспомнила! Когда он вернулся, я спросила: «Где ты был?» И он ответил.

– Что ответил?

– Не помню… – растерянно произнесла она.

– А во сколько он вернулся? – спросил Розовски.

– Откуда?

– Оттуда, где был, – терпеливо пояснил Натаниэль. – Неделю назад вечером. В котором часу он вернулся домой?

– Телевизор, – сказала госпожа Цедек. – Я как раз смотрела телевизор. В одиннадцать.

– Прекрасно. А ушел во сколько?

– С утра. С утра ушел, – обрадовано ответила посетительница. – С самого утра, даже не позавтракал толком.

Розовски вздохнул. Убийство рабби Элиэзера было совершено около десяти вечера. Пеле имел сколько угодно времени, чтобы совершить убийство и кражу. И неважно, что сам Розовски не верил в это. Или что сын убитого тоже считал иначе. Зато полиция верила.

– Как он был одет?

– Как обычно. Джинсы, свитер, кроссовки. А что?

– Когда он вернулся, никакого свертка в его руках не было?

Шломит Цедек помотала головой.

– Я же говорю: сверток он потом нашел, через день. Или через два. Что-то искал и нашел. В пакете.

– Что за пакет? – спросил Натаниэль. – На нем никаких надписей не было? Ну там – реклам, эмблем. Не помните?

Госпожа Цедек уставилась в пол.

– Пакет, – пробормотала она. – Рекламы. Нет… Да! – она резко вскинула голову. – Там были какие-то буквы.

– Вы его выбросили?

– Не помню. Кажется, Дани опять положил свиток в него. Когда унес из дома.

– Вспомните – накануне того дня он ни с кем не встречался? Может быть, кто-нибудь приходил к нему?

Старуха снова замолчала.

– Приходили, – сказала она неуверенно. – Да, приходили… Нет, не приходили. Нет.

– А в его отсутствие? К вам никто не приходил?

– Кто ко мне может прийти? – старуха махнула рукой. – Я бы и сама к себе не ходила. Шутка ли – четвертый этаж без лифта. Идешь – сердце выскакивает. Нету у нас никого родных, никто к нам не ходит.

– Может быть, почтальон? – терпеливо продолжил Розовски. – Или, скажем, медсестра? Врач?

Старуха помотала головой.

– Нет, не приходили… Да! – она надолго замолчала, хмурясь и беззвучно шевеля губами. – Вспомнила. Приходил. Из национального страхования, насчет моего пособия по старости. Заполнил какую-то справку, вроде бы, обещали денег немного добавить.

– Так! – Натаниэль подобрался. – Когда это было? Перед тем, как Дани нашел в своих вещах «Мегилат Эстер»?

– Да, – ответила старуха. – Перед тем. Кажется, перед тем.

– А как выглядел этот, из национального страхования? Можете его описать?

– Ну, как. Высокий, лет сорок. А может, лет пятьдесят. В очках был. Одет прилично.

– Что-нибудь в руках держал? Помните?

– В руках… – госпожа Цедек снова замолчала. – В руках… Кажется, под мышкой у него был сверток. В коричневой бумаге. Небольшой такой сверток, – она развела темные ладони сантиметров на тридцать. – Вот, примерно.

– А когда уходил? Сверток по-прежнему был у него?