Запретное кино

Чердак оказался таким большим, что даже не верилось. Наверное потому, что он был совершенно пуст.

Клавдия потопталась, прислушалась, дождалась, пока поднимется Ирина, и забрала у нее фонарь.

Нет, ничего интересного. Чердак как чердак. Ряды толстых деревянных балок, слуховые окна и пыльный пол, на котором множество следов. Потоптались тут оперативники, да тоже ничего не нашли.

Странно, конечно, что он пуст, но с другой стороны — не все же хранят на чердаках никому не нужную рухлядь, некоторые, наверное, умеют старые вещи выбрасывать.

— Мы все-таки что ищем? Свидетельства того, что он был зубным техником? — спросила Ирина, когда спустились снова вниз.

— Нет, он не был зубным техником, — ответила Клавдия загадочно. — Ну-ка, сюда пойдем.

Это был уже подвал. Белые стены, низкий потолок с большой лампой на шнуре, каменный пол с трещинами, тоже совершенно пустой, и только в углу лежало что-то непонятное. Клавдия подошла, чтобы рассмотреть, это было колесико, на каких возят огромные баулы.

— Ну, все, — сказала Клавдия, — можно идти. Только еще дерево тебе покажу, на котором его…

— Это называется «спокойной ночи, малыши»? — язвительно спросила Ирина.

— Это называется — следственные действия.

Яблоня была единственным деревом в саду Правда, она была высокой. Клавдия осветила ствол — нижние ветки были аккуратно спилены и замазаны. Видно, хозяин ухаживал за своим единственным плодовым деревом.

— Ужас, — сказала Ирина. — И кто его первым увидел?

— Дети, — вздохнула Клавдия. — Представляешь, шли ребятишки поутру в школу и видят такую картину.

Ирину аж передернуло.

— Сволочи, — сказала она, что, конечно, относилось не к детям.

— Ну что, — сказала Клавдия, — кажется, не зря смотались.

22.25–23.54

— Ну ладно, не буду тебя мучить, — сказала Клавдия, когда они снова оказались в метро. — Давай, спрашивай.

— Что, где, когда?

— Ну, ты так сразу… Давай по порядку. Давай вот откуда начнем. Помнишь, ты сказала — и очень верно сказала, я даже позавидовала тебе, ну что там — мозги молодые, ум хваткий, наблюдательность — сто процентов…

— Это вы обо мне? — спросила Ирина.

— О тебе.

— Знать бы еще, за что вы меня так саркастично хвалите?

— Никакого сарказма, Ириша, восхищаюсь. Ну так вот. Сафонов, как ты верно заметила, был до войны зубным техником.

— Вот именно! — самодовольно вставила Ирина.

— А после войны вдруг — санитарный врач.

Самодовольство с Калашниковой слетело вмиг.

— С чего бы это такое стремление к чистоте, к довольно бедной, заметь, чистоте, когда есть же золотая в прямом и переносном смысле профессия — зубной техник.

— Да, об этом я не подумала, — призналась Ирина.

— Ничего, я подумала. И вот до чего додумалась: он никогда не был зубным техником.

— Как это?

— А вот так… Все, тебе выходить. Ты ведь домой?

— Нет, — твердо сказала Калашникова. — Я с вами. Я теперь от вас не отстану.

— Так я еще в прокуратуру, заберу дела на сокамерников Семашко.

— И я в прокуратуру. Продолжайте.

— А на чем я остановилась?

— На том, что Сафонов не был зубным техником.

— Да, я даже думаю, что он не был и Сафоновым, — сказала Клавдия.

Ирина только пошире распахнула глаза.

— Ну, посуди сама, в голодное и бедное время денежные профессии не меняют на безденежные. Это во-первых, но не в последних.

— Ни фига себе… — пробормотала Ирина. — Откуда же такие далеко идущие выводы?

— Это не выводы, а только предположения, но вполне обоснованные. Вот когда мы перероем все архивы, когда найдем настоящие, не липовые документы на Сафонова, тогда и будем делать выводы.

— Хорошо, а откуда такие предположения? На чем основаны?

— Нет, ты все-таки молодец, — вдруг как будто поменяла тему Клавдия. — Меня, когда мы читали его дело, что-то царапнуло, а что — даже не задумалась, а ты сразу поглядела и тут же все поняла моментально…

— Я сейчас позову на помощь, — пригрозила Калашникова.

— Основаны мои предположения на том, — тут же переменила тон Дежкина, — что не все ладно у Сафонова с его ранениями. Помнишь, там написано, что у него было ранение в грудь, он долго лечился, а потом получил контузию.

— Ну.

— С ранением он пролежал в госпитале два месяца, а с контузией полторы недели.

— И что?

— А после войны он лечится от чего?..

— От контузии, — растерянно проговорила Ирина.

— Это не странно?

— Почему? Так часто бывает. Мелкая болячка, а потом как всплывет…

— Бывает. Все, конечно, бывает, — согласилась Клавдия. — Но не в нашем случае.

— Да почему?! Ну вылечился человек. На совесть лечили, вот и вылечился. Ведь за два месяца могли основательно на ноги поставить?

— Могли.

— Так почему?

— Да потому, что не было у него никакого ранения в грудь, — сказала Клавдия. — Я заключения медэкспертизы читала. Никаких шрамов.

— И вы до сих пор… — обалдело пробормотала Ирина.

— Пошли, наша, — встала Клавдия.

Ирина послушно поплелась за Дежкиной.

— Но как же это, Клавдия Васильевна? Он что, кто-то другой?

— Боюсь, что совсем другой.

— И никто ничего не знал?

— А вот это, похоже, не совсем так. Впрочем, я расфантазировалась. Может, я и не права.

— Как не права? В чем?

— Не важно. Ты другое заметила? Он воевал до сорок третьего в одной части, а после госпиталя — в другой.

— Я…

— А это тоже очень странно. Люди обычно в свои части после госпиталя возвращались. Это и понятно. А Сафонов почему-то в другую часть.

— Так он же не Сафонов.

— Это уже мы предположили, — кивнула Клавдия. — Мы дальше с тобой соображаем. Мы соображаем что?

— Что? — завороженно спросила Ирина.

— Мы соображаем, что если подмена и произошла, то или в госпитале, или сразу после госпиталя. Скорее всего, после госпиталя. Надо запросить архивы военных госпиталей.

— Погодите, я уже все поняла, но какое это может иметь отношение к убийству?

Они как раз вошли в прокуратуру и поднялись в свой кабинет.

— Давай чайку, — предложила Клавдия. — И сахара побольше, чтоб мозги работали.

Ирина бросилась суетиться насчет чая, а Клавдия снова позвонила домой.

— Федюша, это я, я уже выезжаю.

— А я уже сплю, — грубо ответил муж.

Клавдия улыбнулась и положила трубку. Ничего, сегодня она реабилитируется. Федор, конечно, еще не спит. Ждет ее с двумя равно значимыми целями — поругаться или… совсем наоборот. Словом, что получится. Клавдия постарается, чтобы… совсем наоборот.

— Меня само его убийство и натолкнуло на эту фантазию, — сказала Клавдия, когда чай был готов. — Понимаешь, это, собственно, было не убийство, а какая-то казнь. Тут ниточки тонкие, еле ощутимые, но… предположим, вернее, снова пофантазируем. А ты меня поправишь, если я не права кардинально и окончательно.

— Хорошо, — с готовностью ответила Ирина.

— Если мы согласились с тем, что человек во время войны вдруг решает поменять вообще всю свою биографию, что, впрочем, еще нужно доказать, то мы спросим себя — почему? Ответ простой — прежняя биография этого человека была ему в тот жестокий момент опасна. Что-то он такое натворил, что заставило его… Я не знаю, как это можно было сделать иначе, боюсь, только убить настоящего Сафонова. А ты, наверное, слышала и про заградотряды, и про СМЕРШ, эти ребятки особенно не воевали, но солдат положили немало. Наших солдат. Понимаешь, как надо было бояться своего прошлого, чтобы не побояться СМЕРШа. А за что тогда карали сурово? Да за все. За дезертирство, за разглашение тайны, за спекуляцию… Но пуще всего за предательство.

— Вы хотите сказать?..

— А интересно, — отхлебнула чаю Клавдия, — что я хочу сказать?

— Что он был предателем? Что он был каким-нибудь полицаем? Ну да, вы же про казнь упомянули.

— Вот именно. Это очень по-немецки было — сначала палками, а потом повесить. Так вот я и говорю, что, видно, он так и не спрятался, что нашли его и — казнили.